Многие дантологические воззрения Веселовского продолжают свою жизнь в науке. Их методологическое значение дает о себе знать по сей день. Веселовский был одним из первых, кто заговорил об отличиях итальянского возрождения от северного, обусловленных, по мнению ученого, "…различным отношением старых основ и новых начал. На Севере, – писал Веселовский, – возрождение являлось раскрытием нового культурного принципа, который шел вразрез с содержанием прежнего развития, но вместе с тем был новым вкладом в его историю и выводил ее на новые пути. В Италии принципы возрождения не приносят ничего нового сравнительно с теми, которые уже лежали в основаниях предыдущей культуры…" Говоря об этих основаниях, Веселовский имел в виду, как точно заметил М. П. Алексеев, "роль классического предания в итальянской жизни средних веков". В этом отношении знаменательно замечание С. С. Аверинцева о заключительном стихе "Божественной комедии" "L'amor che move il sole e Paître stelle": "…это не полет поэтической фантазии, а корректное формулирование одного из тезисов аристотелевской космологии".
Согласно современным интерпретациям, итальянский Ренессанс обязан своим возникновением попытке Кватроченто примирить классическое наследие с христианством, или античную философию природы с откровением Бога в истории, проще – примирить небо и землю. На Севере же, как отмечает Л. М. Баткин, новая картина мира формировалась без оглядки на Античность. Европейский Север выходил из Средневековья с опорой на ту же самую средневековую культуру: "Способность взглянуть на средневековье критически, тем самым преодолевая его, рождалось преимущественно из раздвижения и обособления его полюсов, земли и неба, мирского и сакрального, человеческого и божественного…" Нельзя не заметить, что соображение Баткина корреспондирует с "новым принципом", который предложен Веселовским при характеристике генезиса Северного Возрождения.
М. Л. Андреев, автор обзора ""Божественная комедия" Данте в зарубежной критике 1970-х годов" видит новизну дантологической критики этих лет в том, что исследователи сосредоточили свое внимание на литературных достоинствах дантовской поэмы, отказываясь толковать ее как некую богословскую "сумму". Прецеденты такой стратегии в изучении "Божественной комедии", конечно, были и раньше. Уже в XVI веке изучением языка и стиля великого флорентийца профессионально занимался П. Бембо. Традиция подобных исследований была прервана классицизмом. XIX век возвращался к ней с немалыми усилиями благодаря работам К. Витте, Г. Бланка, Э. Мура… В этом ряду ученых был и Александр Веселовский с его "гелертерской", по словам А. Н. Пыпина, манерой, которая, по мнению автора, служила барьером широкому интересу к трудам ученого. "Его исследование, – писал Пыпин, – есть чрезвычайно любопытный опыт проникнуть в древнейшие отношения европейской, и в том числе славянской и русской, культуры, – проникнуть не путем поэтической идеализации, а с реальными историческими фактами в руках. И здесь опять приходится жалеть, что исключительно гелертерская форма [напр. слишком лаконические указания источников, не переведенные цитаты (иногда в две-три страницы) греческие, румынские, средненемецкие и старо-французские и т. п.] делает его труды малодоступными для обыкновенных читателей…"
Сам Веселовский воспринимал "гелертерскую" манеру как необходимое условие изучения истории литературы, осознанной "…как целое, имеющее свое определенное развитие во времени, свое русло, уследимое в сети притоков и разветвлений, свою законность в последовательной смене поэтических родов, в истории стиля, эстетических воззрений и сюжетов. Понятая, таким образом, как своеобразный организм, – писал Веселовский, – она не только не исключает, но и предполагает пристальное, атомистическое изучение какой-нибудь невзрачной легенды, наивной лирической драмы, не забывая ради них Данта и Сервантеса, а приготовляя к ним".
Как показало время, Веселовский остался почти один на этом направлении литературоведческой науки. Его судьба несколько напоминает судьбу Андрея Тарковского, чей гений ни у кого не вызывает сомнений, но молодые режиссеры вынуждены признать, что замедленное течение времени в фильмах признанного художника кажется им искусственным, вступающим в конфликт с темпоральностью, свойственной менталитету XXI века.
Ощущение "торричеллиевой пустоты" рождалось у Веселовского, вероятно, и при оглядке на собственный опыт изучения Данте, поскольку преемников ему не суждено было увидеть. В 1893 г. он сообщал Пыпину: "Я написал небольшую статью о Данте для Энциклопедического словаря. В русской библиографии, которую я хочу присоединить к ней, я исключил все писаное у нас о Данте, ибо все это устарело…"
Не лучше складывались отношения ученого и с новой плеядой зарубежных исследователей, когда он вернулся из последней заграничной командировки в Россию. "Rossica non leguntur", – говорил он, встречая на страницах иностранных изданий "новые" открытия, представляющие, по сути, ранее введенное им в научный обиход и им же истолкованное глубже европейских коллег. Слова Веселовского о "россике вне чтения" приходят на память, когда листаешь современные издания Дантовских энциклопедий. Самая поздняя из них, "The Dante Encyclopedia" (Ed by Richard Lansing. N. Y.; L., 2000), уделила Веселовскому четыре строки. В пятитомной "Enciclopedia Dantesca", увидевшей свет в 1996 г. в Риме, дана лишь библиографическая справка трудов русского ученого; в обстоятельном исследовании А. Валлоне о дантологической критике XIX века, в котором Озанаму посвящено четыре страницы, русскому ученому не нашлось и одной строки.
Между тем, перечитывая статьи Веселовского о Данте, обнаруживаешь в них идеи, которые в иной стилистической форме, на ином уровне обобщения и с иной глубиной проникновения в текст определяют пульсацию мысли современных дантологических концепций. Пожалуй, именно таким впечатлениям мы обязаны прежде всего знакомству с замечательной книгой Эриха Ауэрбаха "Данте – поэт земного мира", который назвал свою монографию как будто по завещанию русского ученого, хотя вряд ли когда-нибудь читал Веселовского. Но, как говорил В. К. Шилейко, "область совпадений едва ли не обширнее области заимствований и подражаний". Совпадение позиций Веселовского и Ауэрбаха мировоззренческое. Оба считали, что творец "Божественной комедии" – христианский поэт, сохранивший земное бытие по ту сторону жизни, и в его "священной поэме" человек предстает как "образ своей исторической природы".