Во всяком случае Ницше прав: Христос поднес Амуру яд. Он не умер, а выродился в порок. Не умер от плоского экзотерического христианства; мы, оккультисты, добьем Амура, и он станет Дантовским Amore; не пухлым розовым мальчиком, созданным фантазией греков… а строгим мужем, Архангелом, с грозной складкой на челе, в длинной белой одежде, с гигантскими крыльями, держащим в одной руке огненное, трепетное сердце Данте (аллюзия на один из мотивов "Новой Жизни", которую Эллис, как сообщал он в 1907 г. Метнеру, перевел к тому времени наполовину. – A.A.), а в другой целомудренно закутанную, спящую Беатриче. Любовь – причастие! Не верю, чтобы Вы не чувствовали этого бога любви… Я все больше и больше понимаю средние века с их… святой ясностью разграничения: небесное, телесное, духовное".
Стремление Эллиса склонить Метнера к оккультизму и превратить новый журнал "Мусагета" – "Труды и дни", который Эллис называл "Ш-ей думой гибнущего символизма", в антропософский рупор, наталкивалось на решительное сопротивление Метнера. Он строго придерживался культуртрегерской линии и полагал, что только ориентация на "великие тени" прошлого способна спасти символистов от "лжи декадентских вывертов". С этой целью в "Трудах и днях" им были инициированы специальные отделы "Wagneriana" и "Goetheana", а во вступительном слове редактора к первому выпуску нового издания Метнер постарался четко определить точку зрения журнала на взаимоотношения религии и искусства: "… сходя с высот отрешенного от мира благочестивого делания, определяясь ближе для жизни всех… религия неизбежно вступает в отношения соподчиненности с культурным творчеством, с искусством и философией, нисколько не теряя при этом и своего сверхкультурного значения; с другой стороны, культура… не должна стать служанкой теологии или внецерковной формы религии, например, теософии".
Это заявление вызвало замечание со стороны Вяч. Иванова. "… Религия, – поправлял он Метнера, – не как внутренний свет, но кактаинство, – внекультурна. Соподчинять таинства явлениям культуры значит отрицать религию". Вместе с тем он разделял позицию редактора относительно намерений Эллиса, который в это время уговаривал Метнера: "Конечно, Мусагет должен остаться на платформе культуры, но считаться с оккультизмом – должен". С энтузиазмом неофита он рассуждал в "Мюнхенских письмах": "Могли ли думать первые поклонники и комментаторы "Commedia Divina" Данте, что в этой "самой средневековой из самых средневековых книг", что не раньше, как через шесть веков, в эпоху наименьшего интереса именно к средним векам, и в стране, которая никогда особенно не интересовалась особенно Данте, впервые в беспристрастно научной и абстрактной форме развернется тайная схема и обнажится гигантский остов, по которому построено все грандиозное зданиетрех загробных миров Данте и истолкуется точный смысл его звездного странствия в Paradiso. Я говорю о строго объективных построениях современного научного оккультизма.
Трудно представить себе, чтобы Данте, совершенно наивно и с совершенной основательностью поющий
Я в вечный свет столь смело и глубоко
Взор дерзостный блаженно погрузил,
Что силу зрения расточало око!
или говорящий далее, что в глубине вечного Света он увидел, как
Любовь перелила в единый том
Разрозненные по миру страницы! –
в то же время согласился бы с причислением его к представителям католической традиции в средневековой литературе и считал бы себя этим окончательно исчерпанным.
Все сказанное, – отмечал Эллис, – точно применимо и к символизму".
Но после годичного пребывания в Дегерлохе, где Штейнер читал лекции по антропософии, Эллис взбунтовался против учителя, обвиняя его в профанации эзотерического знания, опошлении эзотерики педагогикой и все еще убеждая Метнера, что путь "Мусагета" должен идти через символизм к оккультизму, решил отмежеваться от Штейнера. "Я человек XIII века, – писал он, – я горжусь этим, всю жизнь буду бороться со всеми шестью веками позднейшими, даже со S-г'ом, коль Он, забывая традиции… Грааля, устраивает синтезы – с современной пошлостью… Без аскезы, избранничества, благодати, замкнутости… я не понимаю оккультизма и вижу в нем своего рода "мистический анархизм", аукцион Святой чаши…".
Своего рода комментарием к пассажу Эллиса против синтеза розенкрейцерства с "современной пошлостью" служат "Мюнхенские письма" поэта. Здесь он пишет: "…лишь через жертву во имя Креста и через благодать Креста обретешь ты силу Креста; и лишь через любовь во имя Розы и через благодать Розы узришь ты красоту Розы". Далее Эллис уточняет: "Вечная Роза – цельность верных иерархий и душ, истинный небесный Civitas Dei, Град Божий, живое сердце Райской Церкви".
Чуть позднее Эллис сообщает Метнеру: "Я во многом обманулся. Я искал магии, мистерии и церкви! Ничего подобного нет и не может быть в теософии! В одиночестве ночью перечитываю Данте и не могу поверить, что настали новые времена…
Тайная мистерия избранников-Рыцарей или символическая культура – вот моя платформа".
Разочарование в штейнерианстве еще не означало разрыва Эллиса с оккультизмом. Именно в эту пору из-под его пера появляется стихотворение "Dante theosophicus" со специфическим диалогом путников по загробному миру:
Так начал я: "Воззри, Учитель, ввысь,
Что там за свет, одетый дымкой тонкой?"
Вергилий мне: "Скорей пред ним склонись,
Ты, адскою не схваченный воронкой!
Теперь восстань и (нрзб. 1 ел.) обнимись
С эфирною своею селезенкой!
Узнай, мой свет, в твоей душе слились
Все сферы звезд, пылающие бурно,
От низу вверх и снова сверху вниз
Бегущие пустынею лазурной
Венера, Марс, и Солнце, и Луна,
И "ежевика" крупная Сатурна…"