Как известно, коммунальный строй средневековой Италии не отличался четкой организацией единого государственного организма. Внутри коммуны существовал пестрый конгломерат группировок, ассоциаций рыцарства, купечества, объединений старших и младших цехов… Существовала сложная и путаная расстановка общественных сил. В драме Дружинина эта характерная особенность средневекового города намечалась уже в самом начале действия. Кузнеца, предводителя плебса, грубо обрывал бедный служащий ратуши:
Молчи, буян!
Молчи, войну благословлять вам должно,
Покуда будет флорентийцев драть
Наш старый волк – Феррара отдохнет.
В то же время основная роль в развитии конфликта отводилась столкновению пополанов с Угуччионе, противопоставившим себя коммуне и ее властям. В перспективе становления этой коллизии образ Данте обретал еще более определенное социальное содержание, нежели в предварительном наброске драмы.
Другой незавершенной работой Дружинина о Данте стала статья о "романе… "Новая жизнь"". Вероятно, она была задумана с очень скромной целью популяризации "малоизвестного", как отмечал Дружинин, сочинения, заслуживающего, по его мнению, "высочайших похвал". Он не претендовал на какие-либо оригинальные наблюдения, тем не менее его статья могла стать первой в России монографической работой об одном из ранних произведений поэта, которое сошло с типографского станка позже, чем "Пир" и "Комедия". Первопечатный текст "Новой жизни" датирован 1576 г. На русский язык его перевели лишь в конце XIX столетия, и потому особенно жаль, что замысел Дружинина и на этот раз оказался неосуществленным. Рукопись была оставлена им на шестой странице.
"Новая жизнь" рассматривалась в этой статье как психологический роман, как "история любви", которую, по словам Дружинина, нельзя читать без глубокого душевного потрясения. Он обходил молчанием аллегорическое толкование образа Беатриче, свойственное, скажем, Габриэлю Россетти, и, подобно Боккаччо, не сомневался в достоверности реального существования возлюбленной Данте, сравнивая его рано возникшую привязанность с любовью Поупа и Байрона, один из которых влюбился в двенадцать, а другой в семь лет. Такое "преждевременное" проявление сердечного чувства было, как замечал Дружинин, не следствием испорченного воображения или больного организма, а свидетельством исключительности и страстности натуры. Силой страсти, напряженностью любовных переживаний объяснял он и галлюцинации Данте. Их мистический смысл и мистическая настроенность поэта не принимались Дружининым во внимание. В его представлении платоническая любовь Данте одухотворялась не обожением, а обожанием. Даже и здесь, как и в прежних работах, мир великого тосканца открывался русскому писателю своей чувственно-деятельной, а не умозрительно-созерцательной стороной.
Статья о "Новой жизни" была последней пробой дружининского пера на дантовскую тему. Он был дилетантом в дантологии, его воззрения на творчество и судьбу поэта складывались в явной зависимости от английских публикаций деятелей Рисорджименто, но именно поэтому его опыты обладали единством живых, беллетристических представлений о колоритной личности Данте и его творчестве. Дружинин инкорпорировал дантологические опыты в сферу журнализма и тем самым значительно расширил сферу знакомства русской публики с итальянским поэтом. Его труды, далекие от академических изысканий и художественных открытий, свидетельствовали о росте русской популярности Данте в середине века.
Глава 8. "Подражание Данту…" А. Н. Майкова
("Божественная комедия" и "Сны" Аполлона Майкова)
Поэма "Сны" А. Н. Майкова была напечатана в первой книжке "Русского слова" за 1859 г. И. А. Гончаров, познакомившись с поэмой еще в рукописи, писал автору: "Вы хотите, чтоб я сказал о вашей поэме правду: да вы ее слышали от меня и прежде. Я, собственно я, не шутя слышу в ней Данте, то есть форма, образ, речь, склад – мне слышится Дант, как я его понимаю, не зная итальянского языка".
Цитируемое письмо опубликовано в восьмом томе Собрания сочинений Гончарова. В примечаниях к этому тому ошибочно указано, что слова Гончрова относятся к поэме Майкова "Странник". Это породило ложное мнение, что Гончаров едко иронизирует над поэтом, так как для аналогии между "Странником" и "Божественной комедией" нет никаких оснований. Отзыв писателя касался "Снов" Майкова.
Еще в 1855 г., услышав две песни поэмы в авторском чтении, Гончаров обратил внимание на "дантовский тон" нового произведения. Этот тон Майков воспринял не по переводам. Он знал итальянский и читал Данте в оригинале. Будучи первый раз в Италии, он сообщал родителям: "…продолжаю с своим маэстро читать Данте. Эге! как скучновато! У меня о нем свои идеи, и я мог бы написать ему разбор оригинальный. Но надо много порыться в итальянской старине".
Разбор Майков так и не написал, но Данте очень скоро перестал казаться ему скучноватым. С начала 50-х годов имя великого поэта неизменно ставится им в один ряд с именами "гениев высшего сорта": Эсхил, Шекспир, Данте… Опыт автора "Божественной комедии" как будто убеждает Майкова, что "…поэт должен видеть, знать, чувствовать синтез эпохи, видеть, куда идут все современные направления, во что люди верят, во что теряют веру, и в каком отношении все это находится к внутреннему человеку, в усовершении (так в подлиннике. – A.A.) которого вся душа, цель и смысл поэзии". С этой мыслью он приступает к работе над "Снами", и память о "Божественной комедии" словно корректирует его творческий замысел. По аналогии с ней он намеревается назвать поэму "Земной комедией", разбивает ее на "песни" и начинает со знаменательного посвящения:
СОН
Суровому Данту
Гением его вдохновенный труд
посвящает автор.
Кроме того, каждой песне Майков предпосылает в качестве эпиграфа строки из "Божественной комедии" на русском или итальянском языке, а к одному из вариантов поэмы эпиграфом избирает первую терцину "Ада":
Nel mezzo del cammin di nostra vita
mi ritrovai per una selva oscura,
che la diritta via era smarrita[Inf., 1–3].
На половине пути человеческой жизни
Я очутился в дремучем лесу;
След прямой стези был утрачен.