С этим же опасением критика, что рассуждениями Аксакова и Шевырёвачитатель окажется отвлечен от социальной проблематики поэмы, связан спор о жанровом определении "Мертвых душ". В то время, когда К. Аксаков убеждал: "…здесь нечего искать содержания романов и повестей; это поэма", – Белинский со всей решимостью стал утверждать: "…мыещенепонимаемясно, почему Гоголь назвал "поэмою" свое произведение, и пока видим в этом названии тот же юмор, которым растворено и проникнуто насквозь это произведение" [VI, 419]. Но до полемики с Шевырёвым и Аксаковым он горячо уверял: "…не в шутку назвал Гоголь свой роман "поэмою" <…>, не комическую поэму разумеет он под нею. Это нам сказал не автор, а его книга" [VI, 220]. Возражения критика Аксакову и Шевырёву имели весьма определенную подоплеку, шла борьба за Гоголя "в духе времени" [V, 62]), и она отнюдь не означала, что Белинский не мог допустить каких-либо аналогий между "Мертвыми душами" и поэмой Данте. Спор о жанровом определении "Мертвых душ", касавшийся также историко-литературных проблем, заставил Белинского высказать свою точку зрения на развитие эпической поэзии. В ответ на замечание К. Аксакова, что "древний эпос, перенесенный из Греции на Запад, мелел постепенно; созерцание изменялось и перешло в описание и вместе в украшение <…>. История укрыла <…> свои великие события <…>, весь интерес устремился на происшествие, на анекдот, который становился хитрее, замысловатее <…>, так снизошел эпос до романов и, наконец, до крайней степени своего унижения, до французской повести", Белинский писал: "…древнеэллинский эпос, перенесенный на Запад, точно мелел и искажался; но в чем – в так называемых эпических поэмах – в "Энеиде", "Освобожденном Иерусалиме", "Потерянном рае", "Мессиаде" и проч. Все эти поэмы имеют неотъемлемые достоинства, но как частности и отдельные места, а не в целом; ибо они не самобытные создания, которым современное содержание дало и современную форму…" [VI, 413–414].
Этим произведениям, явившимся, по мнению Белинского, "вследствие школьно-эстетического предания об "Илиаде", критик противопоставлял "Божественную комедию", как "творение самобытное, совершенно в духе католической Европы средних веков" [VI, 414]. Это противопоставление имеет, на первый взгляд, оценочно-эстетический характер, ибо "Комедия" Данте исключается из ряда как классических, так и романтических поэм, но они, воспринимаемые современным сознанием как романтические произведения, не были таковыми для Белинского. В его представлении "Божественная комедия" занимала особое место среди перечисленных творений, в частности, потому, что она была совершенно в духе католической Европы Средних веков, а именно это как раз и являлось для критика знаком романтической поэзии. Недаром всего через несколько страниц он скажет, что "в новейшей поэзии есть особый род эпоса, который не допускает прозы жизни, который схватывает только поэтические, идеальные моменты жизни и содержание которого составляют глубочайшие миросозерцания и нравственные вопросы современного человечества", и отнесет к этому роду эпоса "все поэмы Байрона, некоторые поэмы Пушкина (в особенности "Цыганы" и "Галуб"), также Лермонтова "Демон", "Мцыри" и "Боярин Орша" [VI, 415].
Впоследствии Данте будет занимать все более заметное место в историко-литературных построениях Белинского. Так, в первой статье "Сочинения Александра Пушкина" он заявит, высмеивая "классиков": "Создания греческой поэзии, вышедшие из жизни греков и выразившие ее собою, показались для новых поэтов нормою и прообразом для поэзии народов другой религии, другого образования, другого времени! Это особенно видно из понятия "псевдоклассиков" об эпосе: греческий эпос "Илиаду" и рабский сколок с нее – "Энеиду" приняли они за эпос всеобщий и думали, что до скончания мира все эпические поэмы должны писаться по их образцу <…>. Поэтому истинная "Илиада" средних веков – "Божественная Комедия", выразившая собой всю глубину духовной жизни своего времени, в свойственных этой жизни и этому времени формах, казалась им не эпическою поэмою, а уродливым произведением. Да и как могло быть иначе: она начиналась не с глагола "пою" и называлась – о, ужас! – комедией" [VII, 109].
Интересно, что в не столь редких обращениях Белинского к Данте обнаруживаются различные аспекты внимания критика к "Божественной комедии": сначала в поле зрения Белинского оказывается художественность "Комедии", затем начинает преобладать ее широкая историко-литературная оценка и наконец она включается в рассуждения критика о том, чем должна стать эпическая поэма современной ему эпохи. Здесь уместно заметить, что взгляд Белинского на "Божественную комедию" развивался в определенной степени в связи с эволюцией его мировоззрения и критического метода. Как известно, в период с 1839 по 1842 г. в мировоззрении Белинского свершился коренной перелом, который привел его в конечном счете к революционному демократизму. В 1842 г., анализируя творчество Пушкина, Лермонтова и Гоголя, критик обещал: "Историческая и социальная точка зрения будет положена в основу этих статей" [VI, 428]. Эти принципы и были отправными моментами в рассуждении об эпической поэзии, содержащейся в седьмой статье "Сочинения Александра Пушкина".
"Что такое эпическая поэма? – задавался вопросом критик. – Идеализированное представление такого исторического события, в котором принимал участие весь народ, которое слито с религиозным, нравственным и политическим существованием народа. Разумеется, если это событие касалось не одного народа, но и целого человечества, – тем ближе поэма должна подходить к идеалу эпоса" [VII, 403]. Так, добавляет Белинский, смотрели на эпическую поэму все образованные люди более двух тысяч лет. Для всех образцом такой поэмы была "Илиада". В ней воспето важнейшее событие из истории греков, но мысль – воспевать знаменитое историческое событие и в наши дни делать из этого эпическую поэму – принадлежит, полагал Белинский, к эстетическим заблуждениям человечества.
Дело в том, продолжал он, что "Илиаду" создал дух и гений целого народа. Она столько же непосредственное создание целого народа, сколько и преднамеренное, сознательное произведение Гомера. В этом отношении даже "Энеида" уже не имела ничего общего с "Илиадой", ибо она была "произведением одного человека" [VII, 405]. И притом пафос римской жизни был совсем другой, чем греческой. То же самое можно сказать и обо всех других попытках в этом роде. Только "Божественная комедия" подходит под идеал эпической поэмы. И это потому, что Данте не думал подражать ни Гомеру, ни Вергилию. В его поэме не воспевается никакое знаменитое историческое событие, в ней – полное выражение Средних веков с их схоластической теологией и варварскими формами их жизни.
Следовательно, приходит к выводу Белинский, не знаменитое историческое событие, а дух народа или эпохи должен выражаться в творении, которое может войти в одну категорию с поэмами Гомера, особенно в наше время, "когда в исторической жизни умирающее прошедшее борется с возникающим новым" [VII, 406]. В этом фрагменте уже совершенно ясно ощущается соединение исторического подхода с социальным при объяснении историко-литературных явлений. Белинский справедливо указывал на неповторимость гомеровской эпохи и рожденного ею эпоса. Вместе с тем, утверждая, что никакое знаменитое историческое событие не может стать основанием для современной эпической поэмы, он имел в виду не только историческую ситуацию, когда все "нерешительно, разъединено, слабо и бесхарактерно и когда действуют только отдельные личности, но не массы" [VII, 406], но и внутреннюю фальшь официальной историографии и стремился ориентировать эпическую поэму на неофициальные ценности духовной жизни нации, на выражение духа современной эпохи, главным содержанием которой, по мысли Белинского, стала борьба "умирающего прошедшего" с "возникающим новым". И аргументом в утверждении таких задач эпической поэзии, а в некоторой мере и катализатором в их осмыслении, была для критика "Божественная комедия".
Глава 6. Данте и А. Герцен
Принадлежность Герцена к поколению дворянских революционеров, а главное, к неповторимой культуре этой эпохи проявилась не только в характере его общественно-политической деятельности, но и в пристрастии к известным именам всемирной литературы. Гомер, Шекспир, Данте постоянно ставились им во главу мировой поэзии, а между тем революционно-демократическая критика имела несколько иное мнение об иерархии на Парнасе. Ни Чернышевский, ни Добролюбов, тем более Писарев, не разделяли глубокого поклонения Герцена творцу "Божественной комедии". "Мильтон и Данте, по поэтическому гению, быть может, выше Гёте и Шиллера, – писал в 1856 г. Чернышевский, – но в истории человечества Гёте и Шиллер занимают гораздо более значительное место, это двигатели исторического развития, имевшие прямое влияние на судьбу человечества…"