Но лошади полегчало от кровопускания, она кое-как выбралась из снега, вышла на тропу. На перевале – голой, плоской каменной седловине, заваленной слоистой каменной щепой, – дул ураганный, раздирающий ветер. Но Юс все равно остановился и стоял, пока не начал стучать зубами от холода. Такого за всю свою жизнь он не видел никогда. За спиной солнце ползло к горизонту, и, высвеченный от подошв до вершин, перед ним сверкал всеми переливами багрянца и белизны исполинский горный хребет. Вздыбленная, колоссальная твердь, одетая в искрящийся панцирь. Земная исполинская кость, застрявшая в небе. Граница, предел земного. Юс никогда еще не чувствовал самым нутром, каждой клеткой, что мир настолько велик.
К темноте успели спуститься до травы, заночевали на ровном пятачке над грязным, цементно-серым ручьем. Юс разбил палатку, позвал Шавера с Каримжоном. Те помотали головами: нет, спи сам, ты сейчас наш хозяин, богатый турист, мы твои слуги, куда нам с тобой в одной палатке спать? Мы в своей, брезентовой, вчетвером в двухместной, старенькой, выбеленной солнцем. А утром Шавер разбудил Юса и, ухмыляясь, подал ему пол-литровую эмалированную кружку с обжигающим чаем, не шир, а обычным, черным, с сахаром.
– Почему такой чай? – тот спросил удивленно.
– Салям дорогому гостю, – ответил Шавер, рот до ушей. – Господину не нужен наш чай с бараньим жиром, бараний жир – фе! Гадость-паскудность, выпьешь-вытошнишь, вот чаек, пейте на здоровье. И лепешку-плюшку, булку-витушку.
Чай оказался скверный, китайский, гранулированный. Шавер его попросту высыпал в чашку, как только вода на такой-то высоте пошла пузырями и забурлила, и вкусом получившееся пойло напоминал мореное дерево. Но Юс, за ночь изрядно замерзший, все равно выпил с жадностью.
Алимкул сказал, что сперва поедут через землю Сапар-бия, тоже сильного, хорошего бия, но не такого сильного, как Алтан. Сапар враждовал с Ал-таном, тот много его людей побил, многих к себе сманил, но у Сапара сильные родичи, он объединил остальных биев долины, и Алтану осталось только помириться. Он же пришлый, безродный. Пока сильный, его терпят. Когда ослабеет, конец ему. Уже у границы Сапаровой земли встретили самого хозяина, возвращавшегося домой. Он узнал Алимкула, поздоровался. Вместе с бием ехало с дюжину верховых, и среди них – женщина. Увидев ее лицо, Юс почувствовал старую, уже почти забытую, сосущую боль под ложечкой. Страх, прежний, липкий, обессиливающий. Но этого не могло быть. Здесь, на краю мира? Откуда? Уже и разминулись, и потеряли друг друга из виду, но Юс никак не мог выгнать из памяти ее лицо. Похожа, – но такое гладкое, бесстрастное, смуглое, молодое лицо. Красивое – и поразительно жестокое. А та выглядела нервной, издерганной, раздраженной – обычной женщиной средних лет, измученной суетой и безденежьем. Эта могла бы быть дочерью той. Скорее всего, попросту почудилось. В здешнем народе сотня кровей перемешана, – и арийских, и монгольских, и туранских, и еще черт знает каких. Конечно же, она местная. Да она и внимания почти не обратила. Так, посмотрела с любопытством, как на пугало, на взгромоздившегося на лошадь туриста. Чепуха. Но лицо упорно не шло у Юса из памяти. Редкое лицо. Сильное, хищное и в то же время безмятежное. Первобытное. У людей там, внизу, среди слякоти севера, не бывает таких лиц.
Встречный киргиз, пьяно покачиваясь на лошади, сказал, что Алтан-бия сейчас нужно в лагере искать. Там новые туристы приехали, много туристов, он там их инспектирует. Говорит, прошлый раз как понаехало, едва до вершины дотащили. Такие задохлики. Хоп, пора ехать. А у вас тут тоже клиент? Ох, как он на лошади сидит. Родился в седле, наверное. Пусть ко мне заезжает, я ему барана продам. Ну-ну.