Очевидно, предлагая опыт философского анализа текста, М. Бахтин и сам понимал терминологическую уязвимость предпринятого эксперимента. Вот как он начинает статью "Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках": "Приходится называть наш анализ философским прежде всего по соображениям негативного характера: это не лингвистический, не филологический, не литературоведческий или какой-либо иной специальный анализ (исследование). Положительные же соображения таковы: наше исследование движется в пограничных сферах, то есть на границах всех указанных дисциплин, на их стыках и пересечениях". Не будем вдаваться в спор о достоинствах и недостатках экспериментальной теории М.М. Бахтина - об этом написано много. Отметим интересующее нас: подступиться к исследованию жанра эссе, игнорируя пути, открытые М. Бахтиным для филологического прочтения текста, невозможно.
Филолог, по утверждению М. Бахтина, "разгадчик" чужих тайных текстов и "учитель", передающий эти разгаданные тексты. Понятие "текст" в филологии - науке о духе - основное. В его исследованиях ("К методологии гуманитарных наук", "Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках", "Из записей 1970-1971 годов", "Проблема речевых жанров", "Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке" и многих других) выстроена цельная философско-лингвистическая концепция гуманитарных наук. Ее основные положения следующие.
Постулат о диалогичности понимания ("Процессы понимания какого бы то ни было идеологического явления. не осуществляются без участия внутренней речи").
Теория ориентации слова на собеседника ("Значение ориентации слова на собеседника - чрезвычайно велико. В сущности слово является двухсторонним актом").
Проблема текста как "исходного пункта" любого гуманитарного исследования (". нас интересует специфика гуманитарной мысли, направленной на чужие мысли, смыслы, значения и т. п., реализованные и данные исследователю только в виде текста. Каковы бы ни были цели исследования, исходным пунктом может быть только текст").
Проблема жанра, которую М. Бахтин выдвигал как центральную в гуманитарных исследованиях ("Форма авторства зависит от жанра высказывания. Жанр в свою очередь определяется предметом, целью и ситуацией высказывания").
Проблема автора ("Увидеть и понять автора произведения - значит увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир, то есть другой субъект").
Филологическая установка, приходит к выводу Бахтин, "определила все лингвистическое мышление европейского мира", а "филологами были не только александрийцы, филологами были и римляне, и греки (Аристотель - типичный филолог); филологами были индусы".
Похоже, что самого Бахтина удивила эта всеобщая порабощенность тайной "чужого" слова: "Поразительная черта: от глубочайшей древности и до сегодняшнего дня философия слова и лингвистическое мышление зиждутся на специфическом ощущении чужого, иноязычного слова и на тех задачах, которые ставит именно чужое слово сознанию - разгадать и научить разгаданному". Гуманитарная мысль, творчески перерабатывая чужие тексты, в свою очередь, оформляется как отклик на содержащиеся в них мысли, и появляется новый текст.
Мысль Монтеня о "сознательном заимствовании" соотносится в концепции Бахтина с его собственной теорией "читатель - автор" как "сотворчество понимающих": "Понимать текст так, как его понимал сам автор данного текста. - Спокойно, неторопливо рассуждает Бахтин. - Но понимание может быть и должно быть лучшим. Могучее и глубокое творчество во многом бывает бессознательным и многосмысленным. В понимании оно восполняется сознанием и раскрывается многообразие его смыслов. Таким образом, понимание восполняет текст: оно активно и носит творческий характер. Творческое понимание продолжает творчество, умножает художественное богатство человечества. Сотворчество понимающих".
Диалектический характер процесса понимания состоит в том, что понимание всегда связано с оценкой (по Монтеню - "взвешивание", проверка в соответствии со своими требованиями к полезности текста в развитии идеи). А этот момент прокомментирован Бахтиным совсем уже в духе Монтеня: "Понимающий подходит к произведению со своим, уже сложившимся мировоззрением, со своей точки зрения, со своих позиций. Эти позиции в известной мере определяют его оценку, но сами они при этом не остаются неизменными: они подвергаются воздействию произведения, которое всегда вносит нечто новое. Понимающий не должен исключать возможности изменения или даже отказа от своих уже готовых точек зрения".
Воображаемый диалог Мишеля Монтеня и Михаила Бахтина вне рамок времени: он, как сжатая спираль, наполнен силой и энергией, вовлекает в новые контексты новых смыслов. В последних словах последней статьи Михаила Бахтина дано философское объяснение незавершенности диалога: "Нет ни первого, ни последнего слова и нет границ диалогическому контексту (он уходит в безграничное прошлое и в безграничное будущее). В любой момент развития диалога существуют огромные, неограниченные массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде. Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения. Проблема большого времени".
Если же попытаться "взвесить" роль Монтеня и Бахтина в "сознательном заимствовании" в мировой науке, то сегодня уже ясно, что в контексте "большого времени" она безгранична. О работах первого из них написаны сотни (!) творчески осмысленных новых текстов. К работам второго, который до сих пор считается "непостижимым", мировая наука упорно ищет подступы. И, думаю, что здесь до полной расшифровки еще далеко.
"Кто он - Михаил Михайлович Бахтин?" - такой вопрос канадский критик К. Томсон поставил в начале 80-х годов. По изучению "загадочного русского" в США создана "индустрия Бахтина" (М. Холквист, К. Кларк, Э. Шульц, Р. Стэм.). В Англии открытие Бахтина воспринимается как чудо: "Его появление на нашем горизонте можно уподобить явлению какого-то пришельца из другого времени и места, который говорит с нами и о нас на каком- то малопонятном нам всем языке" (Малькольм Джонс). Энтузиазм японских ученых безмерен: в Японии работы М. Бахтина изданы в восьми томах. Ц. Тодоров, Ю. Кристева рассекретили Бахтина для испанских ученых.