Дневник читателя, а это выглядит именно так, позволяет заглянуть в лабораторию рождения новых "узлов осмысления" объекта, которые появляются в момент столкновения двух рядом стоящих фраз, при наложении образующих подтекст. Лингвистический механизм философского подтекста - это предмет специального исследования, результатом которого станут расшифрованные суждения Монтеня, например, о том, что у одного автора "просвечивает добросовестность", другому недостает "искренности и независимости в суждениях", третьего можно понять только в сопоставлении с другими источниками и т. д.
Автор обрывает свои рассуждения на полуслове. Да это и не удивительно: мысль делала свои замысловатые зигзаги, вращаясь вокруг опыта чтения, опыта заимствований, опыта зарождения собственных мыслей. Отражен процесс думания, спонтанного круговорота мыслей, процесс отрывочного пополнения своих ощущений жизни и вписывания всех ее проявлений в орбиту своих координат и измерений. Взгляд со стороны и разглядывание изнутри, или, что то же самое, "я в мире" и "мир во мне". Из кирпичиков складывается здание мироощущения и миропонимания, а строительство идет по законам создания целостной системы: не сложение, а производное всех составляющих компонентов. Понять науку самопознания помогает ее творец.
Одно из главных жанровых завещаний - думай, человек. Опыт становления думающей личности, пожалуй, самое важное, что оставил нам древний автор. Думай ... и читай. Бесценный филологический опыт чтения, отношения к чужому тексту и автору, разборчивость в чтении, активный поиск ответа на свои вопросы, выработка своей шкалы ценностей, развитие воображения, эмоционального восприятия, манеры изложения своих суждений, ценность иронического отношения к себе и окружающему миру. Перечислить все равнозначно прочтению всего Монтеня еще и еще раз. Даже завещание жанра имеет круговую структуру: читай - думай - читая, думай.
Некоторые заветы Монтеня явно предвосхитили современную теорию лингвистического подтекста. Ему нужна практическая польза от чтения: "Я достаточно понимаю, что такое наслаждение и что такое смерть, - пусть не тратят времени на копанье в этом: я ищу прежде всего убедительных веских доводов, которые научили бы меня справляться с этими вещами". Или компас в море литературы: "Я хочу суждений, которые затрагивали бы самую суть дела", хотя произведения Сенеки "пленяют живостью и остроумием, а Плутарха - содержательностью. Сенека вас больше возбуждает и волнует, Плутарх вас больше удовлетворяет и лучше вознаграждает. Плутарх ведет нас за собой, Сенека нас толкает".
Обратим внимание на непритязательное чередование "я", "вас", "нас". Взгляд как будто пронзает объект мысли, а в отраженном свете можно разглядеть и того, кто пишет, - возмущенный, взволнованный, увлекающий за собой, подталкивающий к каким-то мыслям. Всегда разный и всегда новый. Все эти оценки "взвешены" по принципу полезности для развития индивидуального гуманитарного мышления самого Монтеня и его читателя.
Помните, что эссе Монтеня - это в переводе "опыты"? Попробую вслед за другимипредложить свой опыт декодирования скрытой в тексте специфики жанра на примере эссе "Об опыте". Автор в нем использовал как элементы текста философские и физиологические наблюдения, заметку из дневника, художественный образ, практический совет, комментарии к высказываниям других авторов, нравоучение, афористическое обобщение и т. д. Тема объемного эссе - опыт в широком смысле слова, а еда, точнее - отношение Монтеня к еде, хотя всего-то одна страница, касается чистого опыта постижения автором собственных ощущений по такому не существенному для высоких интеллектуалов поводу, как еда. Конечно, в тексте нет психологических разоблачений или откровений, но и перечисленных выше "продуктов", давших движение мысли, достаточно, чтобы понять: эссе самим своим существованием является лабораторией и стимулом для создания невероятного числа новых гибридов. В этом и заключается смысл определения эссе как "внежанрового жанра", получаемого всякий раз в результате "скрещивания" всех существующих жанров.
Эссе "Об опыте" выглядит как психологическая зарисовка рождения жанра. Главная характеристика остановленного мгновения - полное неведение, какое дитя должно появиться. В страждущий знаний мозг проникают волны впечатлений, мнений и сомнений. Идет работа ума, из столкновения мыслей рождается индивидуальное осмысление проблемы "я и мир". И рождается эссе. По собственной модели. В свободном и незапрограммированном композиционно-речевом варианте, когда множество одинаковых деталей находят новое для себя сцепление.
И если какой-то из способов миропостижения (образный или понятийный, сюжетный или аналитический, исповедальный или нравоописательный) возьмет верх, то, как справедливо заметил М. Эпштейн, "эссе сразу разрушится как жанр, превратится в одну из своих составляющих: в беллетристическое повествование или философское рассуждение, в интимный дневник или исторический очерк. Эссе держится как целое именно энергией взаимных переходов, мгновенных переключений из образного ряда в понятийный, из отвлеченного - в бытовой". Соглашаясь с известным исследователем жанра в принципе, отметим неоднородность ряда названных им "составляющих" эссе. Дневник и очерк - жанры, близкие эссе по манере, а повествование и рассуждение - из "другой оперы". Например, рассуждение - "прием развития темы, состоящий в том, что говорящий или пишущий ставит вопросы и сам же на них отвечает". Как это соотнести со стилистикой эссе? Очевидно, речь идет о чем-то другом, возможно, о миграции эссе в философский трактат - ведь характер эссе, склонного "к изменам и переменам", хорошо известен.
"Специфика гуманитарной мысли". Диалог сквозь века
В эссе М. Монтеня легко обнаружить прародителей всех нынешних жанров. Само же древо эссе впоследствии разрослось и ввысь и вширь. На его стволовых кольцах видны контуры и возраст этих жанров, в которых каждый автор отстаивает право на свободу высказывания своего мнения обо всем, даже "о вещах", ему "не очень понятных" (Монтень). Такая форма творчества, названная эссе, прижилась и оказалась популярной, привлекательной и модной.
Философия гуманитарного мышления, созданная филологом XVI века, стала в лабиринте последующих философских учений нитью Ариадны. Ухватившись за нее, дабы не заплутать, филолог ХХ века М.М. Бахтин заложил те же принципы в основу всех своих трудов.
Из концепции об онтологической всеобщности культур выросла созданная им поэтика культуры, в которой принцип диалога является ведущим.
Сегодня поэтика культуры исследуется как основа технологии гуманитарного образования. От нее отпочковались другие концепции - "философская логика культур" (В.С. Библер), идеи "внутренней речи" (Л.С. Выготский) и теории С.П. Аверинцева, М.Л. Гаспа- рова, А.Ф. Лосева, Ю.М. Лотмана, В.Я. Проппа, В.Б. Шкловского и др. Но бесспорный факт заключается в том, что все новейшие идеи и теории "вышли" из идей Сократа, Платона, Аристотеля, Лукиана, произросли из мировой культуры более позднего времени (Г. Лессинг, полемическая журналистика России XVIII века, где блистали Д.И. Фонвизин, Н.И. Новиков и др.).
Так что, как видим, идея диалога культур - вовсе не изобретение современных филологов и культурологов. Очень далекий от нас по времени, но очень близкий по мыслям М. Монтень утверждал, что лишь тот способен подняться до уровня величия чужой мысли и возвести свою мысль на ту же высоту, кто видит ее. Иными словами, кто способен вычитать эту мысль у других.
Через века с ним коррелирует М. Бахтин. Когда гостившие у него французы спросили: "Как вы, русский человек, так прекрасно поняли французскую литературу?", он скромно ответил: "Читал Рабле". Вопрос свой французы повторили и второй и третий раз. Ответ был обескураживающе прост: "Да я просто читал Рабле!" Из бахтинского "просто чтения" выросла теория текста как объекта гуманитарного исследования, теория жанра, теория диалога.
Возможно, это легенда, придуманная кем-то, но такой разговор вполне мог состояться на самом деле. Для М. Бахтина "просто чтение" равнозначно "пониманию". Но как понять другого, как согласовать наше состояние с состоянием другого? - возникает много и других вопросов. "Квазифилософских вопросов", на которые пытался дать ответ М. Бахтин, вводя понятие "полифонии" в романах Ф. Достоевского. Похоже было, что его не все поняли и не все с ним согласились: "Бахтинская полифония несколько напоминает сумасшедший дом, где все бесконечно говорят и никак не могут договориться"; "шизофреничность" диалога, этого вечного "двигателя непонимания".