Она. Оно еще будет спорить! И не спорь мне, пожалуйста! Не создавай себе легенд! Я прекрасно помню, как я играла в Шадринске. Я всегда и везде играла главные роли! Даже в сказках! Даже в сказках мне давали Дарьюшку, Поросенка, Аленушку, и даже Иванушку! А что? Я была худенькая, как травести! Да много я чего играла. Я даже играла главную роль в сказке "Зайка-Зазнайка"!
Он. Ага. Она играла сказку. Сказку, как дед насрал в коляску. Ну, тебе не стыдно?! Опомнись! Ты играла в сказке "Жила-была Сыроежка"! Это – правда! Там ты играла главную роль! Но в "Зайке-Зазнайке" – нет! Это я, я, я играл главную роль в "Зайке-Зазнайке"!
Она. Неправда! Я играла "Зайку-Зазнайку", а точнее, я играла и очень глубоко играла в этом спектакле Старую Зайчиху, маму, мать Зайки-Зазнайки! Я как сейчас помню – я с таким блеском сыграла Старую Зайчиху. Я была такой мудрой Старой Зайчихой! О, какой я была Зайчихой! О, какой я Старой Зайчихой была! Все газеты писали: талант, талант, не закопаешь! Зайчиха! Я играла материнство, материнскую любовь, я даже в сказке перевоплощалась так, что все матери плакали в зале, вот так! Потому что все понимали логику характера, внутреннее действие, третий план, все то, что я создавала на сцене!
Он. Старая Зайчиха с пришитым хвостиком на белом комбинезоне. Мать. Негритоска. Посмотри на себя.
Она. Помолчи! Все говорили: как поразительно, что так молода, так красива, такая стройненькая, а такое перевоплощение! Надо же так сыграть старость, всем зайцам зайчиха, всем зайчихам зайчиха!
Он. Зазернилась сильно.
Она. А?
Он. Зазернилась, говорю. Зерно образа нашла. Да врешь ты все, Женуария. Это я, я, я играл Зайца так, что все до сих пор помнят, плакали все ажно за кулисами, в зале, на сцене, под сценой!
Она. Да. Плакали. Ага. Пьяный заяц. Ни разу трезвый не выходил на сцену. Пропойца. Алкаш. Тебя сняли с роли Зайки-Зазнайки! Тебя сняли с позором! И дали во втором составе малюсенькую роль придурковатого Старого Зайца!
Он. Неправда! Старого Зайца я играл уже потом, а поначалу я играл в одном составе Зайку-Зазнайку! Главную роль! Нет! Заглавную роль! Я до сих пор помню мой первый выход! Я выходил из-за кулис, зал аж вставал с кресел от восторга, и я, Зайка-Зазнайка, говорил: "Мне помощи не надо! Я заяц с головой!!!"
Она. Ага, с головой! С пустым ведром вместо головы!
Он. И тут появлялась Старая-престарая Зайчиха в исполнении плохой одной артистки! Ты-то ведь не помнишь роли, нет?! А я – до сих пор, ночью меня толкни, проснусь и расскажу с любого места!
Она. Еще чего! Я помню все!
Он. Оппа-зиция? Проверим! (Прокашлялся, скинул обувь, вскочил на кровать, кричит, что есть силы.) "Мне помощи не надо! Я заяц с головой!"
Она(нервно курит, ходит по комнате). "Не рада я, не рада! Тому, что ты такой!"
Он. "Я знаю сам прекрасно! Что делать мне с Лисой!"
Она. "Напрасно ты, напрасно! Все хвастаешь, косой!"
Он. "Попробуй-ка поймай-ка! Слови меня! Схвати!"
Она. "Зазнайка ты, зазнайка! С огнем ты не шути!"
Он. "Мне слушать надоело! Как ты весь день ворчишь!"
Она. "Не дело, ох, не дело! Не дело говоришь!"
Большая пауза. Молчат.
Она вытерла слезы. Села в кресло.
Вот так вот. И не надо мне сказки рассказывать. Сказки про то, как он, понимаешь, играл все, понимаешь, главные роли, видите ли.
Большая пауза. Молчат. Он сел на кровать.
Сидят, смотрят в пол.
Он. Не ври, играл.
Она. Играл, играл. (Пауза.) Вот и прилипла к тебе с тех пор кликуха – "Папа Заяц".
Он. Нет. Просто мне всегда нравились зайцы. Особенно шоколадные. Вот умру – уши зайца положите мне на могилку.
Она. Слушай, что ты мелешь? Какие уши? Где мы тебе их найдем?
Он. Ну, поставьте памятник в виде зайца. (Рыдает.)
Она. Ага, ага. И напишем сверху: "Косой, косой, подавился колбасой!"
Он. Я всю жизнь прожил, как заяц долбаный…
Она. Хватит. На жалость не бери. Мрак. Папа Заяц. Помолчи. Хватит, это что такое?!
Пауза. Она быстро ходит по комнате туда-сюда.
Вдруг кричит:
Слушай, это что такое, а?! Это просто ужасно! Я ничего, ничегошеньки к тебе не чувствую, никаких чувств, понимаешь? Ни капельки! Но при этом почему-то думаю, что я должна чего-то для тебя сделать! А с чего? Почему? Человек, который поломал мне жизнь, обманул, и значит – снова обманет, почему я верить ему должна, почему, почему?! Что за русский характер: я должна ему что-то! Я ему что-то должна!
Он. Посмотри на себя в зеркало, ты не русская.
Она. Я не должна ничего этому человеку, а при этом дергаюсь, чего дергаюсь – не понятно! На вот тебе денег и уходи! Ты поломал мне жизнь! Да! Уходи! Не хочу я ни плохого с тобой, ни хорошего! Господи, мне надо готовиться, выучить эту песню, вечером выступать, надо быть в зерне образа, а я, как дура, на кровати с ним Старую Зайчиху лабаю! С ума сошла!
Он. Давай, вместе учить песню, а? Я тоже пойду с тобой на сцену. Поддержу. Я тоже хочу быть негром. Там же в этой группе может быть один выпивший негр?
Она. В какой группе?
Он. Ну, в вашем этом ВИА, в рок-банде, в рок-группе в этой пусть будет один негр тоже, а что? Это возбуждает слабую половину человечества! Я могу даже только в одной набедренной повязке выйти на сцену, а что? Это всех заведет, я знаю! Всегда всех баб возбуждало мое обнаженное, так сказать, тело!
Она. Кого когда возбуждало твое тело?! Суповой набор! Мы будем выступать на улице, на улице, ты просекаешь фишку? А на улице – сорок два градуса мороза!
Он. И ничего! Ничего, не отвалится! Я весь намажусь, с головы до ног! Дай мне грим!
Она. Не дам! Отвали! Никуда не пойдешь! Ты что, нам все сорвать хочешь? Ты понимаешь, что тогда будет? Ты знаешь, сколько они нам платят?!
Он. Отвали. Джага-джага! Джага-джага! Джага-джага! Джага-джага! Джага-джага!
Мажется черным гримом.
Она. Да что, что такое?! Что такое, а?!
Он. Вот какой негр, вот какой! Буду танцевать – ужас! (Поет.) "Поцелуй меня с разбегу я за деревом стою!" Джага-джага!
Намазался черным гримом. Она стоит, разинув рот.
Он смотрит на себя в зеркало.
Молчат.
Она. Миша? Минтай? Папа заяц? А у тебя все в порядке с головой?
Он. Женуария, Танюха, я такой одинокий. Мне так тоскливо. Не представляешь.
Она. Может, хватит тебе, а?
Он. Нет, не хватит мне. Помнишь, "Рабыню Изауру"? Давай, споем?
Начинает петь:
"Газирум-гарум-гэрум, газирум-га!"
Она молчит.
Она. Дурак. Что еще скажешь. Дурак.
Он. Да хватит тебе.
Она. Нет, не хватит мне. Это все похоже на плохую пьесу: вот и встретились два одиночества – в сто тысяча первый раз.
Он. Да, да. Развели у дороги костер.
Она. Да, да. Но костру разгораться не хочется. Вот и весь разговор.
Он. Да. Вот и весь разговор.
Она. Да. Вот и весь разговор. Вот именно такая плохая пьеса про два одиночества. Выясняется, что у него все хорошо, потому что он остался в провинции и сохранил вот эту вот, как ее вот, как она, блин, называется…
Он. Свежесть?
Она. Нет! Что-то такое русско-народное он в себе сохранил. Почвенность, понимаешь ли, какую-то. А она, гадина такая, уехала в Москву и растеряла это все… Как его?
Он. Свежесть.
Она. Нет, не свежесть. А что-то такое исконно-русское и народное. Все. Хватит! Я читала миллион таких пьес. Хорош. Не хочу. Ага. Встретились, понимаешь, два одиночества, развели, понимаешь, у дороги, так сказать, костер, ага…
Он. А костру разгораться не хочется.
Она. Вот и весь разговор, я сказала! Да, именно. Не хочется. Но, чтобы выразить надежду, в финале, сейчас вот, ты должен сказать по этой пьесе: "Все только начинается". Но это – не так, Минтай, папа Заяц! Так – только в пьесах бывает. А на деле – вот. Старые мы стали. Два облезлых негра. И ты, и я. Надо признаться друг другу в этом. Все уже закончилось.
Он. Может, и начинается.
Она. Нет, не начинается, Минтай. А продолжается. Ты как жил тут, так и живи. А я как работала клоунессой у себя там в Москве – так и буду. Буду по-прежнему выступать на этих вот на корпоративных вечеринках, куда меня заказывают с номерами…
Он. На каких?
Она. Корпоративных!
Он. Слово выговори, только чтоб челюсть не выпала.