Она. Кто-то. Я тебя видела двадцать лет назад. С тех пор голос Антипки больше не раздавался. А как ты жив-то?
Он. Ну ладно, хорош, не суть.
Она. Так, стоп. Ты чего от меня захачиваешь? В лоб или по лбу?
Он. Захачиваю вот что-то. (Смеется.) Дай денег взаймы, Танюх-Женуария?
Она. Я тебе не "Танюх" и не "Женуария".
Он. Да я ж тебя по старой памяти, как в "Рабыне Изауре", помнишь? Я тебя так звал. Помнишь? (Поет.) "Газирум-гарум-гэрум, газирум-га!.." Ну?
Она. Значит, встал из гроба и денег захачиваешь?
Он. Захачиваю денег, да!
Она. Значит, ты живой?
Он. Ну, заколебала! Живой. Твой папа Заяц жив, Старая Зайчиха. Обними его. Лапками прижми его, зайца бедного, побарабань лапуськами по его спинке, побарабань от радости и счастья. Ну?
Она. Побарабанить?
Он(весело). А почему и нет? (Пауза.) Ты, значит, сюда к нам приехала, так, да?
Она. Сюда, да, к вам, да, приехала, так, да.
Он. А я смотрю – весь город в афишах, надо же! Ох, и дурят нашего брата, обманывают нашего брата! Пойду сейчас всем расскажу, что это никакие не негритоски, а старые облезлые московские сучки! (Хохочет.) Приехали чесать и косить!
Ржет. Смотрит на нее.
Она(снова закурила и вдруг, с полоборота, взвилась). Ах ты, старая гнида, козел ободранный, Папа Заяц! Ах ты, турок-придурок, немецкий окурок, чирикало-вонючка!
Он. У-у, негры-то какие темпераментные пошли, а? Давай, давай, туда меня и сюда меня, да все по-французски, давай, давай! Только посмотри на себя в зеркало – умрешь от смеха! Старая Зайчиха негритоской стала!
Она. Посмотри на себя, опарыш! Посмотри и заткнись!
Он. Ой, какая! Поцелуй меня с разбегу, я за деревом стою!
Она. Клоун!
Он. Давай, давай!
Она. А ты знаешь, что удар по почкам заменяет кружку пива?
Он. Давай, королева говна и пыли, я опохмелюсь!
Она. Да я ж тебя сейчас порву, как Тузик грелку, ты же знаешь, что у меня хватка, как у стаффорда!
Он. Верю, верю, всякому зверю, а тебе не верю! Только попробуй! Не ударишь! (Поет.) "Мать-перемать, будем в шахматы играть!" "Девки пляшут, сиськи трясутся! Ты, моя сися, тоже потрясися!"…
Она. Я тебе потрясуся! Ох, я тебе потрясуся!
Он. "Это было летом, летом! На асфальте разогретом!"…
Она. Обобрал меня в одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году, как липку, обобрал, выкрал все, смылся, алкаш, ты посмотри на себя, ты как был алкаш, так и остался, мрак! Мрачище! Кошмарище!
Он. Протестую! Это было в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом мохнатом году!
Она. Ты че хочешь, а?! Я ведь ударяю всего два раза, как ты помнишь: один раз в лоб, другой раз – в крышку гроба. Ты че хочешь, горя хапнуть?
Он. А ты че тут, самая крутая?
Она. Че ты тут мне барагозишь, а?! Убирайся вон, сказала!
Кинулась к нему, но он резко встал, останавливает ее рукой.
Он. Ладно, тихо. Солдаты не какают. Все, молчи. Пойду сейчас. (Пауза.) Пойду. (Пауза.) Пошел ведь я, слышишь?
Она. Иди. Алкаш! Бомжара! Позорник!
Он. На себя в зеркало посмотри, позорница. Ладно. Повидались – и пока.
Пошел к двери. Поет:
"Если песню запевает молодежь! Молодежь! Молодежь! Эту песню не задушишь, не убьешь! Не убьешь! Не убьешь!"
Встал у двери.
Молчат.
Она. Сядь.
Он. Зачем?
Она. Расскажи, что это такое тут было у тебя со мной сейчас?
Он. С кем?
Она. Со мной.
Он. У меня с негритосками не было. Только с русскими.
Она. Сядь, сказала. Клоун. Не надоест выдрючиваться. Дурака валяет всю жизнь!
Он. Ну, сел.
Он сел на пол у двери.
Молчание.
Она. Говори. Зачем ты явился?! Говори!
Он. Таня-Танечка… Я лучше спою, давай, а?… "Ах, Таня, Таня, Танечка, с ней случай был такой!"
Она. Какой?
Он. "Служила наша Танечка в столовой заводской!"
Она. Отвали.
Он. Песня.
Она. Ну.
Он. Ну. Все, хватит. Ладно. Помру скоро. Пришел вот – попрощаться.
Она. Да что ты?! Слышала не раз. Карта слезу любит. Не верю. С чего помирать? Тебе сколько лет? Ну и все. (Пауза.) Болеешь, что ли? Я говорю, болит что-то у тебя, нет?
Он. Болит.
Она. Где?
Он. Вот тут. (Тычет пальцем в грудь.)
Она. Ладно, на жалость не бери. Не поверю. Врешь все.
Роется в кошельке, достала деньги, протянула ему.
На.
Он. Чего – на? На паперти, что ли?
Она. Взял быстро, ну?! Тебе надо денег на пузырь – на. И еще вот – купи себе пальто. Как выглядишь? Мрачина полная. Юморист – чулок на голову надел! Кошмаревич!
Он. Спасибо, не надо.
Она. Как не надо, когда надо. Пальто, мрачина!
Он. А куда я его, пальто твое, – себе в гроб под изголовье положу? И в этом хорошо.
Она. Ну, не хочешь – не надо. Пожалуйста.
Он. А денег много у тебя в лопатнике, не бедствуешь, гляжу, нет?
Она. Не твое дело. Ты откуда узнал, что я приехала?
Он. Израиль Борисович сказал. Он у нас в ДК директор. Пилюлькин.
Она. Что?
Он. Фамилия такая. Израиль Борисович Пилюлькин.
Она. Пилюлькин? Какой-то козел. Полный козел. Нагло так разговаривал со мной.
Он. Нагло?
Она. Ужасно. Я ведь актриса. Московская актриса. Работаю в концертном коллективе. Заслуженная артистка Российской Федерации, между прочим. Подали документы на "народную". Вот так.
Он. Да это же всем за выслугу дают – заслуженного.
Она. Нет. Мне – не за выслугу. Я заслуженная артистка России, да! У меня масса концертов! Съемки! Телевидение! А он – со мной так.
Он. Да, ты права. Нельзя с заслуженной, с тобой, то есть – так. Это ужасно, просто ужасно. Знаешь, он вообще – потема. Они что-то мойшат там в дирекции, жулики.
Она. Ну, правильно, они мойшат, они жулики, а мы отдувайся.
Он. Ага, мойшат, мойшат. Пилюлькин, что хочешь.
Она села на кровать, молчит, смотрит в окно.
Он. Да что ты так злишься? Да быльем все уже поросло. Да и чего было у нас? Я гульнул. Ты не простила. А ведь хороший левак укрепляет брак.
Она. Да-а?! Он гульнул, а я не простила – так получается? Левак! Левак, да?! Дурак, а не левак! Да, я не простила. Я брезглива физически. Брез-гли-ва.
Он. Была.
Она. И есть.
Он. Ну, тогда не стала бы в такой гостинице жить, раз брез-гли-ва осталась.
Она. Деньги не пахнут. Знаешь, как они зарабатываются? Много ты знаешь. Ты всю жизнь живешь, гляжу, как растение – кто польет, то и хорошо. А знаешь, как выживают артистки в Москве? Ну ладно, не буду. Тебе не понять.
Он. А я и слушать не хочу. И понимать не собираюсь. Мне не интересно.
Она. Ну, правильно, ты ведь только себя всегда слушал. Ты всегда главный, ты у нас – супер-герой, Бэтмэн, итит твою мать, а я под каблуком! Это еще все тогда началось, в Шадринске!
Он. Да, все началось в Шадринске! Мы закончили училище и поехали в Шадринский городской драматический театр!
Она. Ничего подобного. Не помню. Вранье. Я училась в Москве.
Он. Да?! Подделала диплом. Купила в подземном переходе, да? Бессовестная. Но я свидетель – не так все было. Я помню. Да. В Шадринск. Потом оттуда в Семипалатинск, потом в Бийск, потом в Курган, а потом…
Она. А потом – все. Дура. Таскалась за ним из театра в театр. А потом пришла со спектакля в общагу, а ты спишь с нашей театральной буфетчицей!
Он. Неправда, она была артисткой.
Она. Ладно, хорошо, артистка. Но выглядела, как буфетчица. Или хуже. Как доярка!
Он. Ты завидовала, что ты в тени была. Я играл все главные роли.
Она. Где? Когда? С чего? С каких щей? Это я, я, я играла все главные роли всегда!
Он. Где? Когда? С чего? С каких щей?