Иногда быстрым движением руки девочка ловила неосторожных охотниц. Подносила к лицу, рассматривала, прижимала к щеке, ощущая их магическую прохладу. Порой в ее руке оставался только безжизненный остаток скользкого хвоста.
Это могло длиться долго. Очень долго. Пока, наконец, нянька или мать не звали ее из глубины дома. Не слыша ответа, выходили на крыльцо и обнаруживали девочку низко склонившейся, почти упрятавшейся лицом в высокой траве.
Кстати, странные истории, по рассказам взрослых, происходили со всяким случайно забредшим в глубину сада, попробовавшим или даже коснувшимся некоторых бледно-зеленых тоненьких растений, росших у дальней ограды их заднего двора. Там было много всего.
Но несчастные, дотронувшиеся до каких-либо из них, нераспознаваемых на вид в своей необыкновенной коварности, просто сумасшедшими становились. Безумными. Рычали, кусались, катались по пыльной земле с искаженными лицами. Пускали розоватую крупнопористую пену и мгновенно покрывались по всему телу длинным жестким рыжеватым волосом. Следом вскакивали, дико озирались и исчезали в лесах или дальних горах. По свидетельству редких путешественников, временами им попадались там странные крупные прямоходящие густо-волосатые существа, испуганно и подозрительно выглядывающие из-за кустов, лохматой рукой легонько раздвигая ветки. При попытке приблизиться к ним они вразвалку, но на удивление стремительно, удалялись в чащу. Догнать хотя бы одного из них так ни у кого и не получилось.
* * *
На нескольких этажах их дома, помимо членов семьи и прислуги, постоянно размещался еще и весьма разнообразный люд, меняясь количественно и персонально. Временами все вдруг куда-то пропадали. Исчезали надолго, находя себе и снова теряя жилища, устраиваясь на работы, заводя новые семьи, оставляя их и переезжая в другие города. Затем мало-помалу объявлялись снова. Иногда же немногие из них исчезали и насовсем. Но это редкие случаи.
Правда, разнообразие подселенцев было весьма условным. Вернее, оправданным и определенным географически ограниченным национальным составом бывшей Российской империи. Еще точнее – эмигрантами, сменявшимися по мере нахождения каких-либо мест и способов заработка на огромной и чуждой китайской территории, где бывшим российским подданным подобные возможности открывались всего-то в двух-трех больших городах нескладной империи. Одним из таких и был Тяньцзинь, немалые куски территории которого издавна были нарезаны под всевозможные иностранные концессии и представительства.
Город, за исключением прилично отстроенного, но небольшого центра, был малоэтажный, растянутый на многие километры. Возникновение его впрямую связано с известной опиумной войной, развязанной англичанами. Да что уж теперь поминать про то!
Однажды, как уже говорилось, я посетил его. Но в основном-то мои знания о Китае, как и многих из нас, и поныне ограничиваются, по сути, множеством всего литературного или уж и вовсе позднеполитического. Конечно же, это ни в коей мере не помогает представить воочию тот специфический, полуфантазийный город, который девочке, по тогдашнему ее малолетству, открывался лишь малой своей частью. Преимущественно вокруг их трехэтажного дома прихотливой конфигурации и вечно цветущего сада, за воротами которого по утрам опять возникало то самое:
– Банана! Яболока!
Под вздохи и причитания не поспевающей за ней, семенящей маленькими кургузыми ножками амы-няни девочка первая неслась к воротам.
Ножки няньки с детства традиционно были постоянно и туго перебинтовываемы. Это называлось сунн-туин-гин-лиан – золотые лилии – крохотные стопы величиной в десять сантиметров. Дабы женщине неповадно было никуда убегать. Да куда, собственно, убежишь-то? Хотя кто знает. Лучше уж предостерегать себя предварительно от всякого рода неожиданных эксцессов. Это, понятно, не мои аргументы, но традиционно рассуждающих китайцев. Если, естественно, таков был ход их рассуждений. Трудно сказать.
Нянька обычно уставала после всякого, даже небольшого путешествия и, возвращаясь домой, опускала ноги в таз с горячей водой. Боль отпускала.
Женщинам с детства также, прямо с рождения, плотно перепеленывали и плечи. Широкие плечи – это же ведь неприлично. Непонятно? Да чего уж тут непонятного.
И вообще инфантильный образ женщины, мелко семенящей вослед своему мужу и хозяину, вполне приличествовал архаическому представлению о социальном статусе местной женщины. Своей же дочери по имени Ку-нян (что просто и прямо значило – девочка) нянька ноги и плечи уже не перебинтовывала, и та ходила, шлепая непривычными здесь огромными ступнями, наподобие "белых демонов". Вот так вот – "белые демоны"! Кстати, не более оскорбительно, чем "желтые обезьяны". Хотя, обезьяна – боу – звучит по-китайски как "аристократ". Так что не так уж и обидно.
Улыбающийся разносчик фруктов уже ожидал по ту сторону забора. На плече его покачивались коромысла. В каждой из двух плоских тарелок на их концах громоздились одна на другой, наподобие эдакой прихотливо воздвигающейся на немалую высоту почти Эйфелевой башни, плетеные корзиночки, полные разнообразных фруктов, среди которых были и весьма необычного для европейцев вида и формы – треугольные, звездообразной формы, пирамидоподобные с острой вершиной. Некоторые были абсолютно круглые и плоские, покрытые каким-то родом крупных и редких волос по всему ободу.
Безумная смесь ароматов пьянила не только девочку, но и многочисленных золоченых ос, сновавших по сей, экзотической только на иноземный непривычный взгляд, прихотливой конструкции. Они присаживались, взлетали, собирались вместе, словно обсуждая что-то насущное и не терпящее отлагательств. Да так, видимо, оно и было. Пожестикулировав и яростно потерев ножку о ножку, они взлетали, образовывая в воздухе странные совместные очертания почти геометрической наглядности и осмысленного значения. Отлетали. И возвращались.
Девочка, нисколько не опасаясь, изредка молча бросала на них быстрый взгляд, пару секунд наблюдала их многозначительные перемещения и снова отворачивалась. Да и то – каждый был занят своим делом.
В другой раз, среди подобных же ярусов корзинок, приподняв крышечки, можно было обнаружить маленьких цыплят. Или – что выглядело гораздо трогательнее – крошечных ярко-желтых, пушистых еще первым своим слабым невинным пухом утят, умещавшихся даже в крошечной ладошке девочки. Она хватала их и стремительно уносила домой, на задний двор, где в подсобном помещении подобным образом накопился целый курятник-утятник. Естественно, никто не собирался их резать и совать в густо кипящий суп. Они приживались здесь как такого рода специфические домашние существа и обитали до своей естественной кончины. В соответствии со своей природой начинали нести яйца, с удовольствием потребляемые обитателями дома.
Но все-таки наличествовала некоторая странность в этих созданиях и в способе их местного бытования. Однажды, к примеру, молоденький петушок вдруг неистово закудахтал и тоже снес маленькое яичко. Да, да, такое бывает. Во всяком случае, тут случилось. Произошло. Потом оно долго хранилось дома. Потом исчезло.
Кстати, с этим или с каким другим петушком, достигшим в своем зрелом развитии истинно что небывалых, невероятных размеров (видимо, сказалась специфическая атмосфера жизни и среды обитания), у девочки произошел серьезный конфликт. Да, да, немалый. Как-то, неся в двух оттопыренных пальчиках правой руки огромную виноградину, обретенную, правда, не совсем праведным путем, минуя задний двор, место обитания помянутых тварей, она лицом к лицу столкнулась с помянутой птицей-великаном. Девочка замерла от неожиданности. Пернатый зверь, ни минуты не раздумывая, ринулся на нее, выхватил виноградину и с дикими воплями бросился бежать. Девочка тут же начала яростное преследование. Когда же она наконец настигла его и, почти оседлав, таки прижала к земле, виноградина, увы, уже была безвозвратно проглочена. Распластанный петух особенно даже и не сопротивлялся. А чего теперь-то сопротивляться?
И ладно. Обидно, конечно, но ничего. Отряхнув платьице и несколько раз оглянувшись на независимо расхаживающего злодея, девочка направилась в дом.
Со временем девочке стала привычна и буднична дорога в школу. И немногие ее окрестности. Школа была русская и малочисленная. Она наполнялась сдержанным шумом народившихся уже в дальних китайских пределах немногих отпрысков русских семейств, выдавленных с родных мест и просторов Российской империи известными обстоятельствами известной гражданской межусобицы. Некоторые были плодами любви смешанных пар – полукровки, несшие на себе очаровательно-экзотические черты сродства несхожих рас. Столь же экзотически-непередаваемым было порой и их русское произношение. Но к этому все уже здесь давно привыкли. Все-таки столько лет вдали от родины! А многие, как поминалось, и вовсе народились уже здесь, в местных пределах, вполне не подлежащих русским привычкам и языку.
Девочку, с ее необыкновенно чистым, благодаря стараниям отца, русским произношением, чаще всех вызывали к доске, и она, как бы в пример, поучение и назидание прочим, бегло и с необыкновенным выражением читала стихотворные и прозаические опусы великих русских литераторов. Все слушали, замирая. Действительно она любила и читала все это необыкновенно прочувствованно – русская все-таки душа!