То, что съемочная группа в лесу, понятно. Но то, что ее повязали, даже не дав пообщаться с режиссером, было невероятно. Пожалуй, такое в моей практике еще не встречалось.
– Если хотите побеседовать с режиссером, идите на лай, – так же строго пояснил охранник. – Киношники оцеплены… – И тут он сказал такое, что я совершенно опешил. То ли с героином они были оцеплены, так мне послышалось, то ли с героиней, то ли еще с чем-то. В подавленном настроении подхожу ближе, и что же…
Съемочная группа действительно за решеткой и в такой одежде – будто после нескольких лет заключения. В лесу жара, а люди в телогрейках драных, фуфайках засаленных, в брюках ватных… красные, потные, словно из лагеря сбежали.
– А-а-а… Главный герой пожаловал, – с радостью встретил меня человек в рваной одежде. – Наконец-то! Я режиссер-постановщик картины "Злодей и рыжая". Зовут меня Семен Эльдарович, фамилия, может быть, слышали, Роланов… Мы уже, пардон, репетируем…
– За решеткой репетируете?! Интересно! С кем же?
– С партнершей вашей… Смотрите сюда, только что она играла со мной! – и он с улыбкой приподнял подол сильно изодранного полушубка. – Т-с-с… Видите, опять заигрывает.
Только тут я заметил между кустами рябины большую сибирскую рысь.
– Между вами роман… – исцарапанный Роланов пристально смотрит в глаза рыжей кошки.
Нервы мои не выдерживают. Постановщик чувствует мое волнение и, осторожно выйдя из-за решетки, молча направляется к другим персонажам картины.
– Вот здесь, в передвижных клетках, друзья нашей рыжей: лисы, волки, медведи… Отснимитесь с героиней, ими займетесь…
История съемок по сценарию "Злодей и рыжая" разворачивалась самым роковым образом. Я начинал понимать, что в кинокартине нет людей, одни звери-хищники. Особенно отличалась героиня. Она то и дело точила когти, рычала и громко щелкала клыками.
Между тем к съемкам все было готово, и режиссер велел принести трудовой договор на главную роль злодея.
– Ну что ж, дорогой друг, а теперь к делу! Грим вам не нужен, вы и так красавец! – торжественно произнес владыка. – Переодевать тоже не будем… Для начала снимем сущую ерунду… Вы входите в клетку и говорите всего одну фразу: "Рыжая, здравствуй! Это я, снежный человек…". Включите фонограмму.
В то же мгновение я услышал чей-то голос, как две капли воды схожий с моим. Доносился он из портативного динамика. "В работе с хищниками, – вещал незнакомец, – я использую самый последний метод дрессировки. В кино он еще не получил признания…"
После короткого интервью моего двойника на площадке стало тихо, а я вдруг понял, что, сунув мне сценарий и вызвав на съемку, меня с кем-то спутали.
– Как зовут рысь? – с досадой спросил я, осознавая, что от съемки отказываться поздно, иначе придется платить неустойку.
Постановщик молчал. Тогда я вошел в клетку. Рысь не шевелилась. Она внимательно смотрела на меня, словно спрашивала: "Прочел ли ты сценарий? Если не прочел, отыщи его, осмысли…". Язык у меня отнялся, ноги подкашивались. Одна-единственная мысль сверлила голову: "Как рысь отнесется к моей реплике?". И, помешкав немного, я все-таки набрался храбрости и выдавил из себя: "Рыжая, здравствуй! Это я, снежный человек!"
Я глянул на постановщика, ожидая его реакции на мою реплику, но он почему-то сморщил лицо, отвернулся. Дальше все произошло мгновенно: рысь сорвалась с места и, вскочив на дерево, прыгнула на меня. Попробовал увернуться, но было поздно. Она достала меня передними лапами и потянула к земле…
Очнулся я в просторной светлой комнате на белоснежной простыне. Около меня сидели два человека.
Один был с перебинтованной головой, лицо выражало испуг. Это был режиссер-постановщик. Другой, незнакомец, улыбался.
– Я укротитель тигров, – тихо сказал он. – Не беспокойтесь, все обошлось как нельзя лучше… Но я никак не могу понять, как вы согласились войти в клетку. Ведь они-то спутали вас со мной, думали, вы укротитель, новым методом работаете, без дрессировки… Ну вы и смелый…
– Нам такой нужен, – перебил его режиссер. – Скажу честно, вы теперь главный претендент на роль снежного человека… Поправляйтесь и будем продолжать работу…
Глухарь-законодатель
Посвящается Федору Ивановичу Рогальскому
В темной горнице, словно сохатый в болотном косаражнике, метался Никодим Кряжев, местный тракторист по прозвищу Глухарь (так его прозвали за то, что когда он начинал говорить, то никого и ничего не слышал).
– Никогда бы не подумал, что можно так устать, – удивлялся он. – Не могу уснуть! В голове шестеренки так и крутятся… так и крутятся… Что происходит? Эй, люди, где я есть?! – закричал он.
– В России ты, – глухо ответил грубый мужской голос. – В деревне Омутищи…
– А, это ты, Петька, – перебил Кряжев. – Неужто в России, неужто в Омутищах?!
– Ну, вот, – обиделся Петька, – не пил ведь, с чего кричишь-то? Люди в избу пустили, а ты им спать не даешь.
В горнице наступила тишина, и только где-то далеко за ручьем завывали волки, да в печной трубе посвистывала метель.
– Мне жить охота… – сказал Никодим. – Я хочу видеть мир таким, каков он есть… И от одного закона нынче ни за что не отступлюсь…
– От какого же? – неожиданно послышался ласковый женский голос хозяйки избы, доярки Нинки Расстегаевой, которая уже давно нравилась Никодиму, да и он, судя по всему, нравился ей. – Какой же закон-то? Жаль, мамка спит, а то бы она тоже послушала… Она ведь всегда говорит, что ты хорошие законы выдумываешь… Эх, был бы ты законодатель!..
– А я вот возьму и стану, – не унимался Никодим. – Погано мне на душе, в голове все мутится, да жалость к беззащитным людям до слез прошибает. Да что у вас со светом-то?
– У ручья провода от мороза лопнули, – ответила Нинка, – а там снега до небес, не подберешься. Керосин жечь неохота… Попробую свечку найти…
Нинка пошла за свечой, но в темноте наткнулась на чугунные руки Никодима и сразу поняла, что дальше идти не надо.
Они словно обожгли до самого сердца. Она вздрогнула, отшатнулась и замерла.
– Да ладно, будет тебе свечу искать, – с дрожью в голосе сказал Никодим и, совсем не видя Нинку, но чувствуя ее дыхание, заговорил еще яростней: – Утром третьего дня еду с делянки к пилораме… Везу тридцать два хлыста отбор ной сосны. Вижу – изгороди от мороза толстым инеем покрылись, ото всех изб дым столбом валит, а у одной избы как будто люди вымерли. Перед крыльцом здоровущий сугроб, а за сугробом ногой не отуплено. И тут словно шилом внутри кольнуло, вспомнил, что бабушка здесь жила, очень славная бабушка! Даже имя ее вспомнил, Дора Степановна. Остановил я трактор, кое-как по крыльцу пробрался, стучусь. Кругом тишина до самого леса, только бревна избы от мороза бухают. Ну, прямо как выстрелы… Постучался минут пять – никто не откликается. Вернулся обратно к трактору и вдруг вижу: бабушка, словно привидение, на крыльцо вышла, руку протягивает, а в руке у нее трешник. "Спаси, – говорит, – детушка, околеваю… Продай хоть одну дровинку…" Прошел я за ней в избу – и сердце под лопаткой заныло. Чугунок на печке стоит, а в нем лед до самого дна.
"Собралась к бригадиру наведаться, – говорит мне Дора Степановна, – насчет дров выяснить, а на меня хворь напала… Лежу, – говорит, – и думаю: ежели никто не приворотится в избу, так и окочурюсь… А ведь я заявление на дрова еще два месяца назад писала, еще тепло было. Где оно, мое заявление? Может, тоже от холода околело?"
Тут я не выдержал, чуть кулаком дверь не вышиб, выскочил во двор, на лил в канистру солярки – и к русской печке.
"Щас, – говорю, – бабушка, хоть минут пять еще поживи…"
Насобирал в горнице махров всяких, тряпичной ветоши, бросил в жаровню и солярки туда плеснул.
"Где, – говорю, – сирота онежская, у тебя ручная пилка лежит?"
Степановна расплакалась, но пилку под кроватью рукой шарит… Напилил я вершинника, чурок двадцать, в избу занес и печку разжег…
"Вот, – говорю, – дрова. Остальные во дворе, а деньги спрячь…"
Никодим Кряжев замолчал, и руки Нинки Расстегаевой неожиданно потянулись к нему.
– Вот где ты был, глухарушко… А я тебя целый день про ждала…
– И бригадир меня тоже целый день прождал! Подъезжаю к пилораме, а он за полкилометра кулаком грозит. "Где хлысты? – спрашивает. – Только не темни! Не советую… Потому как за моей спиной районный прокурор стоит. Врать начнешь – упекем!"
А за что меня упекать, Нинка, за что?! И тут прокурор, и правда, из-за спины его появляется, важный такой, напыжился и пробурчал: "Вы что, товарищ Кряжев, законов не знаете? Да-да, законов?! О расхищении государственных ценностей?"
– А ты что? – растерянно спросила Нинка.
– Я, – говорю, – товарищ бизнес-прокурор, не меньше вашего законы знаю…
– Так и сказал?! – ахнула Нинка.
– Ну да, а еще добавил, что в такое время, которое щас наступило, все законы должны на пользу человеку оборачиваться… и читать их надо другими глазами – не бюрокрачьими. Этот закон для меня нынче главный… от него не отступлюсь. Не то все от стужи окочуримся…
– Так и сказал? – ахнула Нинка.
– Так и сказал, – задумчиво, видно размышляя о чем-то другом, ответил Никодим.
– Смелый ты, – неожиданно усмехнулась Нинка, – не от этой ли смелости ты по ночам трактор вместе с Петькой гоняешь?