"Средний, или польский, состав стихов" (96) исторически связан, указывал Тредиаковский, с деятельностью Киево-Могилянской академии, когда Петр Могила, ее основатель, "способ учений и весь порядок взял с образца польских училищ", а вслед за этим "и стихотворение <стихосложение> польское, с языком, пришло в ту Могилеанскую Киевскую Академию" (95). "Сие впрочем достоверно, – продолжал Тредиаковский, – что с времен Симеона Полоцкого, иеромонаха, жившего в Москве, польского состава стихи начали быть в составлении постоянны и одноличны на нашем языке, а вероятно, что он был и первый самый стихотворец у нас в великой России на славенском языке". Вслед за именем Симеона Полоцкого Тредиаковский назвал имена "великороссийских стихотворцев" – Сильвестра Медведева, Кариона Истомина, Федора Поликарпова, Леонтия Магницкого, Антиоха Кантемира, стихи которых были средством просветительской работы. Их деятельность охватывает весь круг "белорусцев, малороссийсцев и великороссиян" (96).
Современный способ стихосложения, настаивал Тредиаковский, именно он начал внедрять в жизнь с 1735 г. При этом Тредиаковский признавал, что в течение предшествующих пяти лет он учился на собственных ошибках: "на какую пьесу ни посмотрю, вижу, что она состоит стихами, включая рифму, но точно странными некакими прозаическими строчками. Напоследок выразумел сему быть от того, что в них не было никакого, по разным расстояниям измеренного, слогов количества". В результате, писал Тредиаковский, возникло ощущение, что требуется "голосу на складах повышаться несколько по определенным расстояниям, то есть или от ударения к неударению, или вопреки падать" (97).
Однако русская силлабо-тоническая система стихосложения, в которой упорядочивается количество слогов определенной силы – сильных и слабых, является в своих основаниях плодом усилий и Тредиаковского, и Ломоносова. Тредиаковский, по сути, только критически осмыслил старый силлабический стих. Завершением же реформы русского стиха стали работы Ломоносова, прежде всего "Письмо о правилах российского стихотворства" (1739), ознаменовавшие уход от виршевого стиха.
Значимое место среди трудов Тредиаковского занимает "Предъизъяснение об ироической пииме" (1766), т. е. о героической поэме, ставшее предисловием к созданной им поэме "Тилемахида", которая является переводом романа Ф. Фенелона "Приключения Телемака". Как филолог, Тредиаковский был убежден, что героическая поэма (или иначе, в его терминологии, "эпическая пиима и эпопиа") является лучшим достоянием словесного искусства: это "крайний верх, венец и предел высоким произведениям разума человеческого" (98). Как непосредственный читатель, Тредиаковский подчеркивал, что героическая поэма – это "глава и совершение конечное всех преизящных подражаний естеству, из которых ни едино не соделывает большей сладости человекам, с природы любоподражателям" (98).
"Естество" (действительность, история) не может напрямую создать в человеке определенный эмоциональный настрой, поскольку "в том все немо". В героической же поэме "напротив, словесно все и все изобразительно", "сия едина удовляет хитро, что есть самое нежное в чувствительностях, а тонкое и живое в мыслях", ничто иное "не может отнюдь произвесть равного сердцу удовольствия, коликое бывает от иронической пиимы". Героическая поэма приводит "преутаенные душевные пружины в подвижность", она соединяет в себе "все приятности зографств <живописи> и мусикии <музыки>" (98). Но не только: героическая поэма "имеет, сверх сих, еще неизреченные <достоинства>, коих нигде инде не заимлет и которые ведомы ей токмо единой". Главное достоинство состоит в том, что "пиима ироическая подает и твердое наставление человеческому роду, научая сей любить добродетель и быть <…> добродетельну" (98). По душе Тредиаковскому то, что дидактизм произведений этого жанра "научает не угрюмым нахмурившаяся взором или властительским оглушающая в надмении гласом", а "в добролепотном и умильном лице забавляющая и увеселяющая песнями" (98–99). В этих произведениях "сущее нравоучительное любомудрие", или "нравственная истиною философия", предстает "не суровым рубищем и темным одеянная", а "светло, богато и стройно наряженная" (99).
Героическая поэма, обращаясь к историческим событиям, создает их образ – пригвождает "к единой точке сию самую историю", "дает ей быть в виде, весьма привлекающем более". Поскольку "эпическое подражание" – это "живонаписующее искусство" и отображение в нем находится "превесьма в тесных <…> границах", его автор должен отобрать требуемый материал. Осуществляется этот отбор фактов "как убавлением от нее <от истории> огромного пространства, так и прибавлением к ней околичностей веселейших". Говоря языком современной науки, Тредиаковский писал о том, что героическая поэма как литературное произведение начинается с авторского вымысла – с систематизации фактов и их индивидуально-творческого осмысления.
Звездным часом героической поэмы Тредиаковский считал творчество "Омира" (Гомера) – его "Илиаду" и "Одиссию" ("Одиссею"). Так, в "Илиаде" воссоздана "не просто история", а "история ироических времен, баснословных тех и мрачных" (99). Для достижения своих целей Гомер просчитал, по мнению автора "Предъизъяснения", объем произведения: он дал "распространение не преобширное, такое привело б в скуку, но довольно протяженное, дабы удовлетворить любоиспытанию". Тредиаковский восхищался композиционной организацией произведения – его "начала, продолжения и окончания": Гомер талантливо "распределил тут и расположил порядок весь и все сразмерности, как во всецелом написании, так и в частях его" (99).
Тредиаковский подчеркивал, что единство произведения обеспечено обнаруженной причинно-следственной "вероятностью": Гомер "держался единого и всюду владычествующего действа". Если бы автор "Илиады" не нашел способа "соединить совокупно многие действа, не зависящие одно от другого", то и "б пиима его не была уже одна большая картина, но сделалось бы множество маленьких образков, не могущих составить преизящной всецелости". В результате, "Илиада" является произведением, в котором, по мнению Тредиакоского, все эпизоды и сцены так "сопряжены", что "не можно тех отнять" как от "владычествующего действа", так и друг от друга. В качестве аргумента Тредиаковский провел сравнение художественного произведения с телом человека: единство целого "Илиады" существует как живой организм, и "равно как не возможно ничего отторгнуть от человеческого тела, не повредив стройности, надобности и сразмерности" его, так и расторжение такое не допустимо в гомеровском произведении, поскольку "действие его главное и стало единое, целое и совершенное" (100).
Автор "Предъизъяснения" проанализировал, выражаясь современным научным языком, хронотоп гомеровской поэмы, а также восприятие читателем его условной природы: "В сем действии продолжение времени зависит у него <у Гомера> не токмо от числа приключений, сходственно с вероятностию, но еще и от постижения читателей, долженствовавших быть в таком прицеле, чтоб им осмотреть одним воззрением и без труда все ядро и весь оклад действия". Тредиаковский подчеркнул, что "сие точно есть правило <искусства> на продолжение времени" (100), разграничив тем самым факты действительности, подчиняющиеся законам физического времени, и образ действительности, который в литературном произведении создается средствами художественного времени.
В работе рассмотрена поэтика сюжета героической поэмы. Первая "часть" сюжета носит характер экспозиции, когда автор дает ввод в ситуацию. "Вторая [часть] <…> называется узел, или завязывание, или заплетение"; иными словами, "вторая часть" сюжета связана с формированием конфликта. Завершением произведения является "развязывание, или расплетение, или окончание всего действия". Рассмотрение сюжета поэмы сопровождалось обращением Тредиаковского к вопросу о расстановке персонажей. "Пиит, – указывал автор работы, – рассудил за благо употребить во всей своей пииме разные народы, разных военачальников и богов, сопротивляющихся друг другу" (101).
Тредиаковский коснулся пафоса произведения как фактора его стилеобразования. "Омир, – писал он, – преходит часто от громкого гласа к тихому, от высокого к нежному, от умиленного к ироическому, а от приятного к твердому, суровому и никак свирепому". Эти интонационно-пафосные модуляции оформлены сравнениями и "уподоблениями" – их "пренеисчетное <…> богатство". Наконец, "ничто не может стихов его [Гомера] быть гладчее и плавнее, а речений в них пристойнее, изобразительнее" (101).
Помимо "Илиады", в круг "ироических пиим" Тредиаковский включил "Одиссею" (это "вторая Омирова эпопиа"), а также "Енеиду" ("Энеиду") Марона (Вергилия). В этих эпопеях, "двух на еллинском языке да одной на латинском", представлена "вся и единственная сладость читателей благоискусных". В дальнейшем, по мнению Тредиаковского, только Ф. Фенелон "снабдил Общество ученое четвертою эпопиею, хотев его просветить" (102). Французский писатель продолжил эпическое и героическое описание легендарной истории, выведя в качестве героя сына Одиссея Телемака.