Тредиаковский отрицал принадлежность таких произведений, как "Библия", поэма Лукана "Фарсалия", написанная на латинском языке, поэма Торквато Тассо "Избавленный Иерусалим" ("Освобожденный Иерусалим"), написанная на "италианском", эпические поэмы Камоэнса "Лузиада", написанная на португальском, "Потерянный рай" Джона Мильтона, написанный на "аглинском", и "Ганриада" ("Генриада") Вольтера, написанная на французском, к жанру "ироической пиимы" (103). Первым аргументом Тредиаковского является утверждение, что "история, служащая основанием эпической пииме, должна быть или истинная, или уже за истинную издревле преданная". Тредиаковский отказал в праве на такое основание событиям, взятым из "древней", "средней" и "толь меньше еще новых веков в истории", поскольку эпопея сосредоточена на изображении "времен баснословных, или ироических" (102–103). Реальное лицо не может быть героем классической эпопеи. В центре ее могут находиться только такие мифологические герои, как Приам, Агамемнон, Гектор, Ахилл, Одиссей, Телемак и др., т. е., в терминологии Тредиаковского, герои "баснословные" (107). Вторым аргументом в утверждении автором "Предъизъяснения" своей правоты стало указание на то, что большинство перечисленных произведений написано на европейских языках: это "и по течению слова суть токмо то, что они сочинения некие стихами сих народов" (103).
Будучи поэтом-классицистом, Тредиаковский подчеркивал, что в эпопее читатель наслаждается "течением слова ироического" – "екзаметром" (гекзаметром). Он сравнивал стиховой "поток" эпопеи с рекой, "подобной Волге: сперва несется струею, потом ручьем, потом речкою, вскоре после рекою; возрастая ж впадающими с сторон водами, влечет уже ток свой быстрый, глубокий, обширный, полный превеликим и предолгим Нилом, даже до самого своего устия в море, то есть до окончания". Такого наслаждения, был убежден Тредиаковский, не могут нести "стихи, оканчивающиеся рифмами", которые "отнюдь не могут продолжать непрерывного такова шествия", – стихи "италианские, англинские, ишпанские, французские и польские". "Такие стихи суть не река, – гневался Тредиаковский, – текущая с верху в низ, непрестанно и беспреломно, к удаленному своему пределу: они студенец <холодный ключ> некий, бьющий с низу в верх", "согласие рифмическое отроческая есть игрушка, недостойная мужских слухов" (106).
Историко-литературный вывод Тредиаковского однозначен: "сею препрославленною титлою <героической поэмой> величаться им <перечисленным произведениям> нет права", "не имеет подлинно ученый свет по сие время <…>, кроме Омировых, Мароновы и Фенелоновы, ироических пиим точных и существенных: все прочие, колико их ни обносится, суть токмо псевдопиимы такие" (103).
Теоретический вывод Тредиаковского содержит определение жанра эпопеи: это "есть баснь, основанная на истории ироических времен, а повествуемая пиитом на возбуждение в сердцах удивления и любви к добродетели, представляющим едино токмо действие из всей жизни ироя, поспешествуемое свыше, исполняющего ж некое великое намерение, не взирая на все препоны, сопротивляющиеся тому предприятию" (102). Определение жанра Тредиаковский усиливает перечислением ключевых слов для его распознания, обозначив, в результате, критерии жанра: "эпическая баснь, то есть вымысел, правде подобный, или подражающий естеству, имеет в основание себе историю, живет, дышит действием, наставляется нравоучением, а увеселяет, услаждая течением слога и слова пиитического".
Тредиаковский проанализировал "действо эпическое" и его композиционную организацию. Автор "Предъизъяснения" подчеркивал, что оно "долженствует быть великое, единое, целое, чудесное и продолжающееся несколько времени" (103). Единство действия, по Тредиаковскому, не исключает "впадений", или "эписодий", или "прибавочных приключений", которые "зависят от главного действия и так с ним связаны, да и сами между собою сопряжены толь, что все то представляет одну токмо картину, составленную из многих изображений в изрядном расположении и в точной сразмерности" (104). "Целость" (целостность) действия, по определению автора работы, предполагает "причину, узел и развязание". "Причина действа" должна быть "достойной героя и сходствующей с его характером", т. е. напрямую соотнесенной с личностью героя и соответствующей логике его поступков. "Узел" событий должен быть взят, по мнению Тредиаковского, "в самой внутренности действия" и развит ("достоит заплетаться") "естественно". А "развязанию надлежит быть так же природну, как и узлу". Этим требованиям подчиняется не только целое, но и его части: "Сверх заплетения в коренном действии и расплетения ему всеобщего, каждый эписодий имеет свой узел и собственное развязание", "должно им всем иметь те ж самые свойства" (104).
В своем рассмотрении жанра эпопеи, осуществленном в середине XVIII века, Тредиаковский счел необходимым указать на те ее особенности, которые были обозначены еще Аристотелем в его "Поэтике" (336–332 гг. до н. э.). Так, "действие эпическое долженствует быть чудесно, но вероятно", – писал Тредиаковский. Кроме того, он вслед за Аристотелем соотнес временной охват эпопеи и трагедии: "Эпическая пиима долговременнее продолжается, нежели трагедия", "эпопиа может содержать действия, совершающиеся во многие лета" (105).
Вместе с тем эпопея (или "ироическая", "эпическая пиима") сопоставлена Тредиаковским с жанром романа и, по результатам сравнения, противопоставлена ему. Так, автор работы писал, что "эпопиа не требует завязаний <..>, каковы бывают в сказках, называемых романцами", поскольку в романах "нечаянность одна производит внутреннее возмущение пренесовершенное и скоропреходное". Тредиаковскому неинтересна мотивация поступков, которую дает своему романному герою автор произведения. В эпопее (как "ироическом творении") есть "первенствующая цель" – "наставление, в романе же Тредиаковский видел иную цель – "увеселить". Роман, утверждал автор "Предъизъяснения", – "игра ума", что "суть ниже важности и благородности" (104).
Завершением "Предъизъяснения" стало обоснование Тредиаковским его обращения к роману Фенелона "Приключения Телемака" и озвучание причин, подтолкнувших его к переводу романа на русский язык в форме поэмы "Тилемахида". Историю Телемака автор романа "воспел на французском своем языке свободною речию", а французский язык, писал автор "Предъизъяснения" и поэмы "Тилемахида", не предназначен для "ироического еллино-латинского стиха" (108). "Всякородное богатство и пространство" гекзаметру, по глубокому убеждению Тредиаковского, может вернуть "славенороссийский" язык.
Подводя итоги филологической деятельности Тредиаковского, следует отметить искреннее служение русского классициста слову, культуре, "словесным наукам". Тредиаковский был убежденным сторонником образования. Он подчеркивал, что "природа <т. е. талант> без науки есть ничто, так и наука без природы есть не действительна: одна у другой взаимной себе помощи просит" (73). Для достижения успехов в литературной практике и для понимания "словесных наук", по мнению русского поэта и филолога, требуются "университетские" знания в "грамматике, риторике, поэзии, философии, истории, хронологии и географии" (80).
В трудах Тредиаковского нашли отражение такие важные проблемы, как теория и практика перевода, поэтика ряда актуальных для литературы XVIII века жанров, силлабическое и силлабо-тоническое стихосложение. Так, Тредиаковский высказал существенные замечания в связи с переводом стихотворных произведений стихом и прозой; проанализировал жанровое содержание и жанровую форму эпопеи, оды, трагедии, комедии; рассмотрел законы сюжетосложения, композиции и, говоря языком современной науки, хронотопа. Работы Тредиаковского и Ломоносова, относящиеся прежде всего к 1735–1743 гг., реформировали русский стих, переключив его в силлабо-тоническую систему стихосложения, согласно нормам которой в стихе упорядочивалось количество слогов определенной силы – сильных и слабых.