Появление "Письма, в котором содержится рассуждение о стихотворении <…>" (1750) было вызвано личными причинами: А.П. Сумароков в своей комедии "Тресотиниус" (1750) вывел Тредиаковского, причем в невыгодном свете. Гнев Тредиаковского по поводу недружественного поведения Сумарокова ("господина пиита", как иронически называет его автор "Письма") вылился на все произведение: комедия объявлена "всеконечно неправильной" – "комедия сия недостойна имени комедии", она "точный пасквиль, чего, впрочем, на театре во всем свете не бывает" (71). Тредиаковский обвинил Сумарокова и в том, что тот не владеет языком ("в полуторе строчки пять грехов"), – во всяком случае, в той форме, в которой, по мнению Тредиаковского, она должна быть создана. Более того, Тредиаковский, расширив круг рассматриваемых им произведений Сумарокова и обратясь к его трагедии "Хорев" и к "Эпистоле о стихотворстве русском", предъявил Сумарокову обвинения в плагиате: ""Хорев" – трагедия <…> вся на плане французских трагедий", а в "Эпистоле" "все ж чужие мысли", т. е. мысли Буало (73).
Вместе с тем "Письмо", продиктованное поначалу личной обидой, содержит значимые высказывания Тредиаковского о жанрах комедии и трагедии. Эти жанры должны нести мощный воспитательный заряд и таким образом формировать представления зрителей, всего "читающих общества" (74, т. е. образованных людей). Так, автор "Письма" был убежден, что "комедия делается для исправления нравов в целом обществе, а не для убиения чести в некотором человеке" (71–72). Трагедия же, настаивал Тредиаковский, "делается для того, по главнейшему и первейшему своему установлению, чтоб вложить в смотрителей <зрителей> любовь к добродетели". От трагедии требуется "добродетель сделать любезною, а злость ненавистною и мерзкою, надобно всегда отдавать преимущество добрым делам, а злодеянию, сколько б оно ни имело каких успехов, всегда б наконец быть в попрании" (79).
Анализируя поэтическую структуру драматургических произведений, Тредиаковский подчеркивал необходимость следования требованиям классицизма. Ведущий принцип классицистической организации произведения он характеризует так: "в составе трагедии и всякой драматической штуки находятся так называемые три единства, а именно: единство действия, единство времени и единство места" (77). Обращает на себя внимание толкование Тредиаковским этих норм: требуется, "чтоб драма представляема была об одном только чем-нибудь из прямой или баснословной истории, а не о многом"; "чтоб действие сие началось и сделалось в некоторое определенное и непрерывное время" (с уточнением: "а время сие обыкновенно определяется драме три часа или уже целые сутки"); "чтоб все оное представление производилось на одном токмо месте" (с уточнением: "Единство места объемлет дом с палатами и с садом; некоторые одним называют местом и целый город") (77).
Программным выступлением Тредиаковского следует считать работу ""Наука о стихотворении и поэзии" с французских стихов Боало-Депреовых стихами ж" (1852), поскольку автор опубликовал ее в качестве предисловия к первому тому своего собрания сочинений. В этой работе Тредиаковский, с одной стороны, анализировал трактат Буало и, с другой, собственную практику перевода. Трактат французского теоретика классицизма не мог, по мнению русского поэта, появиться, если бы ему не предшествовало "Послание к Пизонам" Горация, а произведение римского поэта – если бы не было "Поэтики" Аристотеля, названного Тредиаковским "преднейший предводитель" (81), т. е. философ, предвосхитивший своими трудами работы последователей.
В данной работе Тредиаковский изложил теорию перевода своего времени и рассмотрел такие актуальные и для современной науки позиции, как перевод стихов стихами, перевод стихов прозой и перевод прозы прозой. Как практик и теоретик перевода Тредиаковский раскрыл разницу между переводами стиха стихом или прозой. При переводе стихотворного произведения прозой переводчик подчеркивает "важность токмо правил", т. е. сосредоточивает внимание читателя в первую очередь на смысле написанного. Если же стихотворное произведение переводится стихом, то очевидно стремление переводчика к тому, чтобы читатель оценил в первую очередь мастерство написанного, которое его "услаждало" бы (82).
Приводя массу исторических примеров перевода с древнегреческого на латинский, с латыни на французский, Тредиаковский размышлял о том, что теряет, а что приобретает произведение от этих форм перевода. Лучшим переводом, по мнению автора работы, является тот, где чувствуется "вся сладость и твердость подлинника" (83). Тредиаковский подчеркивал, что ему известны примеры, когда "перевод не токмо не теряет ничего силы и красоты пред подлинником, но еще иногда несколько их подлиннику придает, а иногда и равняется с высотою оного" (85).
Важнейшим "критерием, то есть неложным знаком доброго перевода" стиха стихом Тредиаковский считал сохранение содержания источника: "надобно, чтоб переводчик изобразил весь разум, содержащийся в каждом стихе" (85). Это положение растолковано самим автором работы как ряд требований: "чтоб <переводчик> не опустил силы, находящиеся в каждом стихе; чтоб то ж самое дал движение переводному своему, какое и в подлинном; чтоб сочинил оный в подобной же ясности и способности; чтоб слова были свойственны мыслям; чтоб они не были барбаризмом <варваризмами> опорочены; чтоб грамматическое сочинение было исправное, без солецизмов <без синтаксических ошибок>, и как между идеями, так и между словами без прекословий; чтоб, наконец, состав стиха во всем был правилен, <…> гладкость бы везде была; вольностей бы мало было, <…> богатая рифма звенела <..>, без наималейшего повреждения смыслу" (85–86).
Завершением программной работы Тредиаковского стало обращение к собственной практике поэтического творчества и признание в реформировании русского стиха: "Не таюсь: <…> я начал по тоническому количеству стопы вводить в наши стихи" (91). Иными словами, Тредиаковский коснулся вопроса о стихосложении – того, с чего он начал свои филологические труды в работе "Новый и краткий способ к сложению российских стихов" (1735). За истекший период под воздействием работ Ломоносова Тредиаковский признал ямб. В анализируемой работе 1752 г. для ее автора важно другое – то, что художественный прием не связан напрямую с тем или иным содержанием и его идейно-эмоциональной направленностью: "всякая стопа сама по себе ни благородна, ни нежна". Содержание произведения зависит не от литературного приема, а от характера "речей" – от того, каковы они: "нежны", "благородны" и проч. (87).
О своих заслугах перед русским стихосложением Тредиаковский еще раз написал в работе "О древнем, среднем и новом стихотворении российском" (1755). Ее целью было создание некой периодизации русского стиха. В результате древний период автор определил как языческий, корнями уходящий в античную культуру "еллинов" (эллинскую культуру), констатируя его рудименты в народных стихах. "Средний" период Тредиаковский связал с влиянием польской культуры – с силлабикой. Новый – силлабо-тонический – период стихосложения Тредиаковский знаменовал своим поэтическим творчеством: "я в нем самое первое и главнейшее участие имею" (96).
Логика развития мысли в этом филологическом сочинении такова. Тредиаковский начал свое рассуждение с определения поэзии, охарактеризовав ее как факт мимесиса: поэзия – "подражание естеству" (92). Затем подчеркнул то обстоятельство, что поэзия, являясь словесным искусством, подчиняется нормам того языка, на котором она создана: "способ речи, или стих, коим обыкновенно изображается поэзия, находится многоразличен в различных народах". И наконец сосредоточился на трех стадиях развития русского стиха.
О древнем ("первобытном") стихосложении, подчеркивал Тредиаковский, можно судить только с известной долей допущения, как о вероятности, – "за неимением надлежащих и достопамятных, оставшихся от древности нашей образцов". По мнению автора работы, создателями первых стихов ("первенствующими стихотворцами") были "богослужители", "языческие жерцы" <жрецы>. С возникновением христианства эта эпоха уходит в прошлое, но "способ речи" сохраняется в произведениях фольклора: "Народный состав стихов есть подлинный список с богослужительского: доказывают сие греческий и римский народ, а могут доказать и все прочие, у коих стихи в употреблении" (93). Христианство, искоренив многобожие, "не коснулось к простонародным обыкновениям: оставило ему забаву общих увеселительных песен и с ними способ <…> сложения стихов". Таким образом, это "стихосложение, пребывающее и доднесь в простонародных, молодецких и других содержаний, песнях", и "оно живо и цело" (94).