<…> научиться писать правду – это не простой процесс: вот, мол, я сел, начал молотить на бумаге, и у меня и правда пошла и естественность. Нет, этому учатся долго, учусь и я.
Традиционалистская установка на "натурализацию" реалистического письма полемически корреспондирует со многими идеями зарубежного структурализма-постструктурализма, в частности с идеями Ролана Барта, усилившими на Западе интерес гуманитариев к социальной природе искусства. Барт полагал, что знак, скрывающий свое искусственное происхождение (как это свойственно реализму), авторитарен по сути и обслуживает идеологию, которая в свою очередь старается приравнять социальную реальность к Природе, внушая мысль об ее "естественности". В итоге реалистический знак, скрывающий факт деформации действительности, становится одним из инструментов социальной власти. В позднесоветской традиционалистской мысли, испытывавшей по преимуществу интерес к "бытийному", логика анализа "социального", связанного с механизмами осуществления власти, была иной. Критике – не за мимикрию под действительность, а за насилие над бытием, реальностью, приносимой в жертву фантазиям художника, – подвергался модернистский знак. Наоборот, "естественный", мимикрирующий под природу знак оказывался свидетельством мудрого смирения перед бытием, подчинения его законам, консервативных "примирения" с действительностью, "принятия".
Отождествление принципов эстетики с принципами природного существования (на чем, собственно, базировалась "натурализация" реализма) вело к заключению о его "здоровой природе". "Здоровье", моральное прежде всего, в историко-литературном плане опять-таки соотносилось с классическим искусством, в то время как деградация – с явлениями искусства современного. Сложно сказать, были ли знакомы "деревенщики" с изложением идей М. Нордау, скорее всего нет, но в СССР у идей "нравственного здоровья" классики и девиантной природы современного искусства были собственные источники. В советской культурной жизни имело место несколько мощных кампаний по разоблачению "антинародного" модернистского искусства (1936, 1962), где обыгрывались мотивы его неустранимой болезненности. Имидж авангарда как болезненно-извращенного самовыражения подкреплялся цитированием реплик первого лица государства, Н.С. Хрущева, произнесенных на выставке в Манеже в декабре 1962 года. Уподобление современного искусства "болезни духа", патологии нервной системы муссировалось в резонансном памфлете М. Лифшица "Почему я не модернист" (1966) и его совместной с Лидией Рейнгардт работе "Кризис безобразия: От кубизма к поп-арт" (1968). Обязательное разоблачение "извращений" абстракционизма и его противопоставление классическому искусству содержалось в предназначенных для массового читателя книжках из серии "Популярная библиотечка по эстетике".
Национально-консервативная критика и сама предложила в конце 1960-х – 1970-е годы несколько ярких образцов развенчания модернистски-авангардистского "лжеискусства". Прежде всего следует назвать знаменитую статью Палиевского "К понятию гения" (1969), где критик раскрывал мистификаторскую, с его точки зрения, природу модернизма и культа "безумного" художника. К соматическому аспекту психических патологий модернистов автор статьи проявлял безразличие, поскольку был твердо убежден, что демонстрация собственных "отклонений" имеет куда более приземленную цель – саморекламирование. Палиевский не скупился на язвительные оценки:
Что гений обязан косить умом, кажется, ни у кого уже сомнений не вызывает, так прочно это с той поры (со времен В. Хлебникова. – А.Р.) распространилось… При этом ничуть как будто и не предполагается, что эта сумасшедшинка может иметь другую, куда более интересную струну: стойкое и целенаправленное использование или, вернее, исполнение беспомощности – в уверенности, что ей рано или поздно будут, как зачарованные, помогать, иначе – серьезную и смело рассчитанную игру, в которой можно и проиграть, если попадешь на достаточно трезвых людей, но можно и выиграть все, добравшись до какого-нибудь центра массовой информации, – и тогда уже не выпускать его, пропагандируя себя и себе подобных до полного зачумления.
Яростно обрушивался на авангард – "продукт разрушения нашей цивилизации" еще один выдающийся представитель национально-консервативного лагеря художник Илья Глазунов (при этом его собственный метод сложно назвать реалистическим). "Деревенщики" также с большей или меньшей экспрессивностью судили о классике и модернизме / авангарде посредством оппозиции "здорового" и "больного". В. Белов, рассказывая о посещении Италии, с негодованием отзывался об искусствоведах, посмевших приписать классическому гению Микеланджело дурную наследственность или изобразить его болезненно неуравновешенным, завистливым, раздражительным человеком. Залыгин восхищался "естественностью и природностью" личности Толстого и считал, что его проза – это крепкие "якоря реализма, логики, природности, естественности", без которых неизвестно бы куда "унесло современную литературу". В дискурсе о реализме Залыгин актуализировал представления о "норме", которая, оставаясь не формулируемой внятно эстетической категорией, ассоциировалась с "нормальностью" – признаком душевного здоровья. "Искусство, идеал которого – нормальная жизнь, должно дорожить и своей собственной нормальностью", – уверял он. В легко читаемом подтексте таких утверждений – взгляд на модернизм / авангард как на живописание "человеческих аномалий". Подобное искусство, по Залыгину, обречено удаляться от центра, где сосредоточено "типичное", на культурную периферию, к "соблазнам гипертрофирования, парадоксам и алогичности…". Размещенное в символическом центре "типичное" у Залыгина было категорией сколь эстетической, столь и идеологической и в проекции на социальную реальность становилось обозначением "срединного", то есть чуждого крайностям, устойчивого, основательного. Об этом проницательно в свое время размышлял Игорь Дедков, метафорически трактуя изображение коллективизации в повести Залыгина "На Иртыше" (1964) как разрушение "середины" ("Корякин и Митя-уполномоченный избавляются от Чаузова, как от ненадежной "середины"") и отмечая стремление некоторых критиков (П. Палиевского, Льва Аннинского) к ее реабилитации.