Литературоведческий дискурс о "деревенской прозе": От "идеологии" к "онтологии"
Понятно, что в созданных в советское время литературоведческих исследованиях "деревенской прозы" круг ее идей ("идеология", "проблематика") и позиция писателей в "литературной борьбе" истолковывались с учетом ограничений, налагаемых официальным дискурсом и требованиями дисциплинарной чистоты. В 1970-е – первой половине 1980-х метафорой обретения зрелости критика часто подчеркивала превосходство "деревенщиков" по отношению к литературному воплощению "шестидесятничества" – "исповедальной прозе", а их главные идеи рассматривала как развитие "вечных" для русской литературы тем ("человек и земля", "человек и природа", "любовь к родному пепелищу" и др.). Ссылка на традицию XIX века адаптировала проблемно-тематический комплекс "деревенской прозы" под стереотипизированный образ русской классики, подчеркивала непрерывность культурной традиции ("преемственность") и таким образом мягко "деидеологизировала" авторов-"неопочвенников". В 1970-е годы, когда "деревенская" школа стала активно осваиваться литературоведением, анализ текста с точки зрения отражения в нем тех или иных идеологических постулатов ("вульгарный социологизм") выглядел явным анахронизмом, а вот дистанцирующая от идеологии тенденция к осмыслению структуры текста, его поэтики распространялась все успешней. В одной из статей конца 1970-х годов отмечалось, что "деревенская проза" "породила свою критическую литературу", но в последнее время та не высказала сколько-нибудь новых суждений. Возможно, предполагал автор статьи, следует перейти к анализу "деревенской прозы" как стилевого явления. Подобное смещение интересов от "идеологического" к "художественному" несло обоюдную выгоду и "деревенщикам", и части филологического сообщества, занимавшейся их изучением. Подчеркнутый интерес филологов к поэтике "деревенской" литературы символично эмансипировал ее от "идеологии" и окончательно утверждал Шукшина, Распутина, Астафьева, Белова и др. не только в качестве "возмутителей спокойствия", сигнализирующих об острых общественных проблемах, но и в качестве значимой художественной величины. В свою очередь исследователи современной литературы, занятия которой, по распространенному в интеллигентской среде мнению, обычно сопрягались с компромиссом, получали для анализа объект, эстетически убедительный, социопсихологически актуальный и при этом идеологически легитимный. В целом же, советское литературоведение изнутри общепринятого идеологического дискурса довольно подробно охарактеризовало круг проблем, мотивную структуру "деревенской прозы", созданные ею "народные" типы.
Показательно, что одна из ключевых работ о "деревенской прозе" – монография американской исследовательницы К. Партэ "Русская деревенская проза: Светлое прошлое" (1992) была воодушевлена стремлением разграничить в анализируемых текстах "художественное" и "идеологическое" (последнее понималось как непосредственная артикуляция художником политически ангажированных взглядов). В ситуации низвержения вчерашних кумиров советской интеллигенции автор книги пыталась отделить зерна от плевел и напомнить о недавно казавшихся несомненными заслугах "деревенщиков". Она доказывала, что "деревенщики" прежде всего художники, и гипертрофированные обвинения в политической непоследовательности, консерватизме деисторизируют и деконтекстуализируют понимание этого явления. Партэ не уходила от оценки антисемитских выпадов "деревенщиков" и их позиции по отношению к движению "Память", но подчеркнуто смещала исследовательский фокус на вопросы поэтики и переосмысление "неопочвенниками" соцреалистического канона. Идеологию направления она реконструировала не как связный нарратив, а как систему метафор, ключевых концептов, которые оттеняли непоследовательность воззрений многих "деревенщиков", дрейф между разными политическими дискурсами.
Новый всплеск внимания к идеологии и историософии "деревенщиков" произошел благодаря изменению перспективы восприятия их прозы в культурной ситуации конца 1990-х, которую к тому времени отечественные гуманитарии стали дружно именовать "постмодернистской". Интерес к традиционалистскому типу художественного мышления для части читательского и исследовательского сообщества стал полубессознательной терапией культурного шока 1990-х, а "деревенская проза" в глобализирующемся мире ценностного релятивизма и текучих смыслов показалась воплощением устойчивых свойств национального менталитета. Поэтому некоторым исследователям, неравнодушным к задачам идеологического самоопределения, вставшим перед Россией на рубеже 1990 – 2000-х годов, показалось обоснованным вновь обратиться к "неопочвенничеству". Так, Алла Большакова в ряде своих работ говорила о необходимости "ментальной "реабилитации"" "деревенской прозы". Идентичность современного российского социума, с ее точки зрения, должна формироваться в опоре на "доидеологические" слои сознания, и тут опыт "деревенщиков" как нельзя кстати:
Пути формирования новой идеологии XXI века прокладываются сейчас в сгущенной атмосфере идейных дебатов и баталий по самым острым вопросам современности. В такой атмосфере на первый план выдвигается задача общенационального самопознания. Рассмотрение с этих позиций триады "идеология – самосознание – менталитет" (как соответствующей структуре "государство – общество – народ – нация") позволяет выделить последний на правах первичной сферы изучения…
В России XXI века решение задачи национального самопознания <…> связано с восстановлением в правах и возвращением в общественное сознание подавленных, вытесненных, так сказать, "запрещенных" ментальных пластов.
Поскольку ""запрещенные" ментальные пласты" наилучшим образом сохранились именно в "деревенской прозе", структурные элементы русского менталитета ("национальная душа", "национальная идентичность" и "национальный характер"), по мнению исследовательницы, нужно описывать на этом материале:
сейчас особенно непростительной роскошью оборачивается небрежение к тем "вышедшим из моды" явлениям русской культуры, которые, может быть, по-настоящему и не познаны… К таким явлениям, в первую очередь, следует отнести архетипические формы национального самосознания <…> – в частности и в особенности, историко-литературный, архетипический образ русской деревни, связанный с архаическими пластами русской старины.