Реализм vs. авангард
Поворот к классике и традиции в "долгие 1970-е" сопровождался полномасштабной апологией реализма. Еще с начала 1960-х годов реалистическому искусству оказывалась долговременная пропагандистская и институциональная поддержка, но, даже несмотря на это, его исключительные права приходилось отстаивать – причина не только в конкуренции с литературными явлениями модернистского генезиса, но в глобальной трансформации самого реализма. Публикация книги Роже Гароди "Реализм без берегов" (1966) и официальный отпор ее автору-"ренегату", словно сходящие с конвейера работы официозных литературоведов о соцреализме, состоявшие по большей части из анализа произведений Маяковского, Шолохова и опровержения "домыслов" противников главного метода советской литературы, свидетельствовали, что при помощи термина "реализм" все сложнее было схватить многообразие современных художественных практик, номинально развивавшихся в реалистическом русле. Реалистическая система претерпевала процессы внутренней дифференциации и требовала спецификации языка описания. Такая спецификация в критике и литературоведении "долгих 1970-х" шла, но осторожно, в границах дозволенного, без решительного отказа от термина "социалистический реализм". "Апофеозом расширения границ", по наблюдениям Марка Липовецкого и Михаила Берга, стала книга Дмитрия Маркова "Проблемы теории социалистического реализма" (1975), в которой автор провозгласил соцреализм "исторически открытой системой художественных форм" и тем самым, с поощрения высших политических инстанций, ""впустил" в соцреализм эстетику модернизма". Тем не менее, в сложившуюся практику использования термина "реализм", маркировавшего круг идеологически и эстетически приемлемых явлений, каких бы то ни было уточнений (кроме традиционных "социалистический", "критический", а также спорадических упоминаний о возможном дозированном присутствии мифологических элементов) внесено не было. Диффузный в смысловом отношении термин был даже удобен возможностью, актуализируя разные смысловые ряды, вписывать его в различные дискурсивные образования и не нарушать при этом сложившихся конвенций.
Советская критика, особенно ее национально-консервативное крыло, с энтузиазмом приняла "конститутивные черты реализма" за "самоочевидную меру классичности". В работах теоретиков национально-консервативного лагеря Палиевского и Кожинова формулировалась концепция, позволявшая утвердить первенство реализма в русской литературе. Конечно, взгляды этих ученых не стоит упрощать: от пропагандистских "прописей" о торжестве реализма они – в плане научной аргументации и риторики – были далеки. Тот же Кожинов обосновывал отсутствие эвристического потенциала у общепринятого термина "критический реализм", предлагая пользоваться определениями "ренессансный", "просветительский", рассуждал о сосуществовании и взаимодействии в русской литературе XIX века принципов барокко, реализма, романтизма. Но обычно дифференцированное и объемное видение литературного процесса распространялось на исторически отдаленные периоды, концептуализация же современной литературы осуществлялась через призму противостояния реалистических и модернистски-авангардистских течений. И тут традиционалистам было важно доказать "онтологическую" приоритетность реализма – его способность с минимальными искажениями объективировать в художественном образе сущность бытия – то есть преподнести реализм в качестве искусства, консервативного по природе, чуждого притязаний на перемоделирование мира. Признание безусловных преимуществ реализма само по себе – характерно консервативный жест, поскольку для консервативного мышления мир изначально заключает в себе бесконечную множественность смыслов, и стремление авангардистов приписать ему новые, "авторские" смыслы выглядит неоправданной самоуверенностью. Реалистический образ, в котором онтологическое и гносеологическое находятся в балансе, противопоставляется образу авангардистскому, основанному на "волюнтаристской" деформации действительности. Такой ход рассуждений облегчал сближение реализма в традиционалистском дискурсе с антиутопизмом. В их отождествлении, популярном, кстати, у разделявших некоторые традиционалистские установки интеллектуалов, выразился осознававшийся многими кризис рационалистического социального проектирования. Неудивительно, что на идею "онтологичности" реализма мы можем натолкнуться в работах философа и социолога Юрия Давыдова, организационно к национально-консервативному лагерю никакого отношения не имевшего. Тем не менее, его рассуждения о том, что культура ХХ века определяется парадигматическим противостоянием "утопии" и "реализма", на специфическом для советской философии культуры языке варьировали аргументы, актуальные для "неопочвеннического" "оправдания" реализма. Давыдов утверждал, что в современной культуре легко просматриваются два подхода: в рамках первого литературный процесс все больше уподобляется "литературному производству", в рамках второго (представленного, среди прочих, "деревенщиками") искусство развивается в ориентации на "изначальные структуры человеческого бытия и межличностного общения".
Речь идет о подходе, который предполагает высокую степень уважения к тому, что есть, что остается пребывающим (теперь в этом случае принято говорить об "инварианте") в человеческом бытии и постигается не в меру нашей способности того, как оно поддается нашей переработке, нашему "перекомбинированию", не говоря уже о воссоздании по новой "идеальной", модели (она же – утопия)…
Этот подход и является реалистическим в самом широком смысле, восходя к "мимесису" Аристотеля, если понимать под ним подражание космосу… Этот смысл понятия "реализм" изначально противостоял – и противостоит! – плоско-позитивистскому толкованию, для которого реальным является только то, что мы можем пощупать, попробовать на вкус, зафиксировать как "эмпирический факт"… Такой реализм неизменно противился суетливому и тщеславном устремлению перекраивать реальность (саму реальность, то есть, если иметь в виду собственно человеческую реальность, условия возможности существования человека как человека), торопясь навязать ей очередную скороспелую "схему", "безумную идею" и пр. <…> Этот реализм одинаково присущ и реалистическому направлению в литературе и искусстве ХХ века, и соответствующему направлению в литературоведении и теории литературы. Однако нельзя не видеть и того, что в наш век этот – подлинный, а не плоско-позитивистский, и превращенный в лубочную картинку – реализм был самым серьезным образом потеснен литературно-художественными (и, соответственно, теоретическими) направлениями, которые, апеллируя к "современной науке", противопоставляли реальности сущей и пребывающей реальность конструируемую и "построяемую".