Поразительное по эпической многозначности и исповедальной искренности стихотворение: полет поэта охватывает, мало сказать, небо – другие миры вплоть до подземной бездны, он – велик и таинственно-объективен, ибо не укротим, опасен и не нуждается в ясно: субъективистской и гум-ан-ус-ной опоре, целомудренно и всегда вдохновенно преисполняясь только верой в заветно: убийственное или спасительное – земное поле… Здесь осознанно и концентрированно: сгущена и – разрежена: въявь! – бездна русского бытия в двадцатом столетии: мы, наконец-то, социально, хозяйственно и научно вознеслись над своей славянофильской и почвеннической данностью, отныне нуждаясь в ней лишь как прямой: стартовой: – площадке и – неопределенно: живой – по-имперски! – вдруг – перспективе, которая прекрасно заключает в себе и столько раз угаданную русскую чистоту, детскость, всевозможность, и – по-бояриновски: принципиально-целеполагающую! – открытость любому экзистенциально-судьбинному исходу (см. также "Не помню, что было в начале…") – что естественно и – вызывающе! – требует "веселой" "отваги" и "силы", "и лучшего нет и не будет ни в буднем, ни в праздничном дне" ("Какая веселая сила…" – знаменательно! – ставшая названием целого сборника поэта: 1978–1982 годов).
Никаких броских, "деревенско-прозаических" и прочь-их, кладбищенски-матерых" стенаний по поводу исторически-оправданного советского взлета в общечеловечески-вселенские просторы, равно вертикального и горизонтального – бездонно: пере-крест-ного! – размаха мы не найдем в веселых и доблестных стихах Владимира Бояринова. Более того, он самоотверженно и – традиционно предлагает вслед за своим героем Ивашкой забить возле отчего дома "ось земную, вкруг нее пойдет земля!" ("Ось") – да и вся обрусеваемая на наших глазах галактика: с пастбищем – едва ли не поголовно – солнечных – звёзд ("Мои стада", "Кони") – которые рано или поздно, пусть, и "нелегким" путем, но приведут – по-лобачевски! – зацикленно – новейшего пастыря к родному порогу ("Большая медведица") на неэвклидово-земное поле…
Да, наш поэт по-советски: бесстрашно и целенаправленно – принимает цивилизованную, да и культурную необходимость: не-классически-беспредельного расширения – русского космоса, очерчивая в нём не просто удалые, а исконно-огатырские и былинные масштабы ("По душам", "Сны старого дуба"). Ведь гармонично и надёжно соединить в себе традиционно: прямую и – домостроевски: самодержавную! – данность с её со времен Петра Первого чаемым – народно – и сверх-кольцовски – ! – модернизирующимся улетом – очень и очень трудно в силу и очевидной исторической бепрецедентности, и антиномично-истинной логосной цельности, и постоянной – над-душевно-личностной – крестности – этого "непокойного" и "горько-медового"! – синтеза ("День за днем", "Эти каменные стены…")
Вот почему заметное большинство русских писателей особенно последней трети XX века, "деревенщински" и – "вечнобабски": старушечьи! – предпочли у-доб-р-ен-но и однозначно ограничиться патриархально-уходящей в небытие натурой, придав ей формалинно-приторную и по-иезуитстски – трупную! – идеальность и, тем самым, уготовив "совершенно" внеисторическую и откровенно: дегенеративную – здесь-и-сейчас – будущность: мирно-прогрессируюшую – ж-с-уть! – нам: "законно" – постсоветским – в-у-смерть: ничего… То-то, свободно и – "подчистую": чем не по-движнечески – "комильфо"?! – возлюбили мы своё нынешнее физическое вымирание – ради, ей-ей, "классической" и "гениальной" аттестации: на посошок – уже всего русского народа, а не его отдельных – субъек-тивистски-кладбищенских "предтеч", к коим "соборно", "патриотично" и – судя по себе: намертво – затесали даже не-ис-тово-воскресительного Юрия Кузнецова…
Но поэзии Владимира Бояринова абсолютно и – эпатажно не грозит подобная официозная аберрация и, конечно же, дегенеративность прямо-"классического" пошиба – особенно в "глазах" какого-нибудь vi-ё-р-исто: нобелевского бельма: бояриновская русскость не даёт ни малейшего по-лож(ь) – ительного повода для её буквалистски: выспренной и "духовитой" – до могильно-летательного венчика! – аннигиляции. Она заведомо мужественно и трагично вбирает в себя по-халкидонски-! – неслиянную и нераздельную – динамичность: улёта – можно сказать, к-рай-не! – догматизируя его весёлый и праздничный напор:
Не надо шалаша
У рая на краю,
Где общая душа
Вольёт в себя свою…
("Не надо шалаша…").
И "зловещие кометы" превращаются "в лебедей!" ("По душам")…
Оптимистично-аскезный лейтмотив бояриновской поэзии сродни зиждительно-парадоксальной шукшинской "маэстровости" – проницательно и – пророчески постиг кардинальную опасность для современной русской души: "подло"-"омутную" обыденность, которой народ дал точно-двойственное определение "ништяк" и в которой волей-неволей затаптываются в-сырьё-з остаточные "жаркие угольки" исконного и – гвардейского! – богатырства ("Иванов день"), чтобы окончательно и – "совершенно" затмился в нети Иван, в лучшем случае наивно, пассивно и политкоректно ожидая "давнего чуда" с "запрокинутым в небо лицом" ("Что скажет небо", ""Ясный месяц")…
Но выпадают, выпадают – поделом! – слепящие и оглушающие "туманы в предутренние росные часы" ("Туманы") – напрочь отделяя нас от выси, себя и нашего же – да, чудесного, но всегда: органично-! – возникающего: актуально – вдруг – побеждать – витяз(ь) – ества-гусарства-танковоительства ("Странник"). Тем более, необходимого, по-гагарински-! – необходимого – в послевоенные – "сиреневые" – дни; при возрастающем: глобалистски – "ништяк" – обыкновении ("Сиреневый день")…
Оно-то в первую очередь – "нормально", "мирно" и – застойно"! – и привело нас к адекватно: аж г-л-я-а-мурному! – краху СССР – улётно-модернизированной империи, по-петровски и – сталински рассчитанной л на исключительно-вдохновенное и непредсказуемо: юродствен-но! – торжествующее распятие своих – традиционно: не снимающихся! – с его "немыслимого крена", "свистящего ужом виража" ("Когдаломаются копья") – подданных – под "звон колокольный небеса обращающий в дрожь ("Грянет колокол"); по-бояриновски: неопалимо-горящей! – империи, живительно и – Провиденциально возносящейся: быть – из у-доб-р-ен-но-уютнейшего "склепа": "четырёх стен" ("В четырёх стенах") – наперекор и на осиновый кол её с лихвою: "земным" – "иудам" ("Так случится, что даст петуха…")…
Именно из-за этого – кардинально-бездонного – смыслополагания основной русской опасности и – соблазна к исходу, двадатого века, против коих способна выстоять только и-горе-и-долу: о-крест! – устремленная богатырски-имперская удаль – в заветной "красной рубахе" ("Красная рубаха"); именно поэтому – бояриновское творчество до сих пор остаётся не-вид-ан-ной и немыслимо: объективнейшей! – реальностью, прямо и – улётно оттеняющей нашу, нет, не кузнецовски-умирающую и – умершую, а откровенно: праздничную – от всей аскезной души на самом вечно-актуальнейшем острие! – нашей исконной русскости – словом: "озимую" ("Озимые") – победоносность. И осознавать её не надо "классически и с одно-ш-з-начной предвзятостью – лучше беспредельно: немотствуйте! – во имя сугубо своей и – нашей вселенской "зари" ("Немота") – не в-п-рок супероригинальной: при её – демо-к-г-рафическом – даже распятии обыденности и – ничего…
Статья печатается в авторской орфографии.
"Независимая газета", 03.10 2009 г
Жить. Как богом дано или золотое крыльцо Владимира Бояринов
Игорь БЛУДИЛИН-АВЕРЬЯН
Владимир Бояринов "Открываешт ставень райский". -М., ТБ "Звёздный час", 2006. – 24 с.
КНИГА НАЧИНАЕТСЯ неожиданно и задиристо: автор приглашает разделить свою поэтическую трапезу всех "влюблённых и весёлых", а "сердитых и бесполых" отгоняет от стола прочь. "Попрошу захлопнуть книгу!" – требует он от последних. (Вспомним Вергилиево: "Procul este profani!" – "Прочь, непосвящённые!") И – ясное дело! – кому же захочется – даже наедине с собой! – признаться, что он сердитый или – не приведи, Господи, – "бесполый"! Поэтому читатель, конечно, переворачивает страницу и входит в книгу: отворяет дверь мир поэта. В мир, где "ночью светлым-светло От первобытных звёзд", где "воздух студёный чист", где "путаных нет следов, Дерзкий не слышен свист…" Целебная, светлая тишина – и в этой чистой ночи лирический герой В. Бояринова просыпается от Зова (который – согласись, о чуткий к тайне жизни, читатель! – раздаётся рано или поздно в жизни каждого из нас), и -
С птицами на плечах,
С радостью на лице
Вижу тебя в лучах
На золотом крыльце.
Кого увидел лирический герой? Возлюбленную? Бога? Давайте, влюблённый и весёлый читатель, вместе подумаем над этим многозначным поэтическим образом. Да, когда-то каждый из нас такой Зов слышал – но что видел при пробуждении? То, что предстало пред очами лирического героя В.Бояринова, меня сразу заставило вспомнить святого Франциска, блаженного подвижника, который, одержимый любовью, к зверям обращался "мой брат Волк", "моя сестра Лиса", взывал к небесному "мой братец Солнце", к земному – "моя сестрица Вода", который понимал язык птиц и на их языке разговаривал с ними, для которого наш тварный мир был миром Божьим, проникнутым любовью; на старинных литографиях св. Франциск так и изображался – с птицами на плечах.
Может быть, разгадку этого образа поискать в стихотворении "Страда", где, скошенные косой косца, васильки "жуткими глазами", словно раненное насмерть живое существо, "глядятся в небо"?
Или в стихотворении "Омут", где лирический герой делится с ракитой своей бедой, а ракитный куст об этой беде разговаривает с вороном, и, "травы, звери да тучки серые", и даже "ветры Севера" возьмут от его кручины "поровну"; и развеется горюшко над каким-нибудь просторным "полюшком"?