- Был, - ответил Улаф. - Но лошадь раскроила копытом его голову. Это случилось семь зим назад. Ярость Сигурда была способна обратить море вспять. - Он покачал головой, вспоминая ту трагедию. - Бедный малыш умер, даже не начав говорить. - Кормчий посмотрел на ярла. - У такого воина, как Сигурд, должен быть сильный сын. Таков закон природы, но старый Асгот рассудил, что наш предводитель прогневал богов, и, по-моему, Сигурд ему поверил. С тех самых пор он стремится завоевать расположение Одина и добьется его. Я могу смело поручиться своими зубами. Отец всех должен любить такого ярла! - Теперь его улыбка наполнилась теплом. - Посмотри на него. Он сам почти как бог, вот почему за ним идут люди. Любой из этих парней с готовностью умрет в бою рядом с Сигурдом. - Улаф поджал пухлые губы. - Даже Флоки пройдет по Бифросту, сияющему мосту между миром богов и миром людей, вместе с Сигурдом. Я прав, Флоки?
Флоки Черный вонзил нож в пень, на котором сидел, и поднял взгляд. Его черные глаза напоминали бездонные колодцы.
- Как и любому норвежцу, мне хочется оказаться в Валгалле, - тихо промолвил он. - Любой наш земляк, знакомый с Сигурдом Гаральдсоном, знает, что в самом почетном месте зала Одина его уже ждут крепкая скамья и позолоченный кубок. - Флоки поморщился, вытаскивая нож из дерева. - Я могу точно сказать, что буду стоять рядом с Сигурдом, когда за ним придут девы смерти.
- Возможно, это случится гораздо раньше, чем ты думаешь, братишка, - заметил Халлдор.
Этот воин, приходившийся кузеном Флоки Черному, был одержим желанием точить свое оружие. Он жил в постоянном ожидании боя. Вначале я никак не мог решить, что переполняло этого человека - страх или кровожадность, но сейчас точно могу сказать, что это был не страх.
- Кто может сказать, куда нас ведет этот английский жрец? - продолжал Халлдор, изучая лезвие своего ножа с костяной рукояткой. - Надо было бы перерезать ему краснушное горло и закопать покойничка в густых зарослях. Пусть его белая задница в загробной жизни носит терновый венец. Думаю, его богу это понравилось бы.
- Я напомню тебе об этом, Халлдор, когда мы будем делить серебро английского короля, - сказал Улаф. - Тогда ты порадуешься, что оставил задницу монаха в покое, - бросил он через плечо, поднялся на ноги и отошел в сторону, чтобы справить нужду.
Воины готовились тронуться в путь.
* * *
Я полагал, что мы продвигаемся быстро, но вечером того дня отец Эгфрит стал скулить. Мол, едва ползем, нам очень повезет, если мы доберемся до твердыни короля Кенвульфа до Судного дня.
- Нам, англичанам, нечего бояться норвежцев, если они тащатся, словно старухи, идущие на рынок, - пожаловался он, покачал выбритой головой и громко высморкался.
Он по-прежнему с опаской относился к моему кровавому глазу, но то обстоятельство, что я свободно владел английским, удерживало его от злых высказываний в мой адрес. Несмотря на то что как человек отец Эгфрит мне не нравился, я вынужден был признать, что он прав. Все дело было в том, что норвежцы на суше вели себя крайне осторожно, будто вся их уверенность осталась на кораблях. Монах выглядел таким слабым и тщедушным, что мне было неловко видеть, как он бодро шагал впереди, быстро переступая босыми ногами, и призывал нас не отставать.
- Норвежцы предпочитают грести, святой отец, а не ходить пешком, - сказал я, наслаждаясь тяжестью щита, висевшего на спине.
- В таком случае им, наверное, лучше было бы идти на руках, - ответил Эгфрит.
Он был так доволен своей шуткой, что взглянул на небо, будто искал одобрения Господня этим словам.
- А знаешь, что они любят даже больше, чем грести? - спросил я.
Эгфрит не знал, и мне пришлось его просветить.
- Вспарывать животы английским монахам, - сказал я, стараясь сдержать улыбку. - Не сомневаюсь, ты найдешь их… интересными спутниками.
Я наблюдал за служителем божьим краем глаза и увидел, как у него с лица схлынула вся краска. Маугер, идущий следом, ухмыльнулся. Должен признаться, мне доставляло удовольствие издеваться над монахом, хотя я и понимал, что в этом нет чести. Я был подобен ребенку, который отрывает мухе крылья или режет пополам дождевого червяка. Это было жестоко, но весело.
- Парень, а как получилось, что ты оказался со скандинавами? - спросил Маугер.
Умирающее солнце сверкнуло на браслетах, которыми были унизаны его могучие руки, покрытые татуировкой. Сейчас уже мало кто шел в кольчуге, хотя Халлдор, к примеру, ее вообще никогда не снимал. Наверное, он предпочел бы иметь ее вместо кожи, если бы такое было возможно.
- Я присоединился к ним по собственной воле, - солгал я. - Жизнь людей в нашей деревне не отличалась от овечьей. - Мне показалось, что примерно так выразился бы Свейн Рыжий.
- Полагаю, немой старик тоже пошел со скандинавами по собственной воле, - с усмешкой сказал здоровяк, и я понял, что ему известна вся правда.
Я оглянулся на старого столяра и ощутил укол стыда за то, что не шел вместе с ним в конце колонны. Но Эльхстан по-прежнему злился на меня, а мне нечего было ему сказать. К тому же Сигурд попросил, чтобы я шел вместе с ним впереди, и этим стоило гордиться.
- Эльхстан был всегда очень добр ко мне, - сказал я.
- У Ворона сердце норвежца, Маугер, - сказал Сигурд, шагнув к нам, и взъерошил мне волосы.
- Говорят, что у вас, язычников, черные сердца, - сказал Маугер. - Но я в это не верю.
Его лицо, скрытое густой бородой, было твердым, словно высеченным из камня, и лишенным какого-либо выражения.
- Это действительно так! - воскликнул отец Эгфрит. - Сердце язычника черно, как сажа, и пусто, словно живот епископа в Великий пост.
- Чушь, святой отец! - возразил Маугер. - Мне уже приходилось убивать датчан. Внутренности у них такие же алые, как и у нас с тобой. - Великан криво усмехнулся. - Хотя их сердца поменьше наших, - добавил он, стискивая кулак.
- Это были младенцы, Маугер? Те датчане, которых ты убил? - спросил Сигурд и подмигнул мне. - Они сосали материнскую сиську, когда ты с ними расправился?
Норвежцы рассмеялись, и я вместе с ними, но отец Эгфрит напрягся и посмотрел на Маугера. Он явно опасался стычки. Тут меня охватила дрожь, ибо я не хотел сражаться с этим великаном. Он убил бы меня за то время, которое требуется сердцу - неважно, алому или черному, - чтобы сделать всего один удар. Но английский воин лишь яростно сверкнул глазами, и я испытал облегчение, потому что одной ненависти мало. Для убийства необходим еще и обнаженный меч.
Вечером воин по имени Арнвид сварил похлебку из баранины, репы, грибов и овса. Когда она была готова, я отнес миску с дымящимся варевом Эльхстану, который уже спал среди твердых ветвей упавшего бука, натянув до подбородка меховую накидку. Я тронул его за тощее, костлявое плечо. Старик приоткрыл один глаз, скорчил гримасу и пробормотал какое-то ругательство.
- Тебе необходимо подкрепить силы, Эльхстан, - сказал я, опуская миску ему на колени, чтобы он уже сам решал, есть ему похлебку или выплеснуть на землю. - Хотя, наверное, лучше было бы сначала попросить монаха ее благословить, - добавил я, кивая на еду.
Эльхстан поднес миску к лицу, принюхался и неодобрительно сморщил нос.
- Я тоже не думаю, что Арнвид хорошо готовит, - с ухмылкой сказал я.
Старик пробурчал что-то нечленораздельное и жадно набросился на похлебку. При этом он продолжал смотреть мне в глаза так пристально, что я ощутил боль. Эльхстан был для меня отцом, делил со мной кров и еду и, что самое главное, принял меня, в то время как остальные отвергли. Но все это ушло в прошлое. Подобно тому как при пробуждении тают сны, мои воспоминания о том времени рассеивались, заменялись новой суровой реальностью, той самой, которой жаждала моя юность с присущими ей жизненными силами и честолюбием. Я становился частью этого братства язычников, впитывал в себя опыт норвежцев, их верования и предания. Так дерево пускает корни глубоко в землю в поисках воды. Однако каждый такой корешок был подобен гвоздю предательства, вколоченному в сердце старого столяра. Я чувствовал это по тому, как он на меня смотрел, и мне было стыдно.
- Ешь, старик, - сказал я и вытер каплю похлебки с седой щетины, торчащей у него на подбородке.
Внезапно Эльхстан схватил меня за прядь волос над левым ухом и с силой дернул. Я не понял, хотел ли он меня ударить или обнять. Тут старик издал какой-то гортанный звук, кивнул и неловко погладил меня по голове.
- Я вернусь и проверю, что ты съел все до последней капли, - предупредил я, указывая на похлебку, приготовленную Арнвидом.
Затем я встал, чувствуя лицом жар костра, и пошел прочь от старика, тщетно стараясь сглотнуть подступивший к горлу комок.
Позднее в тот вечер воин по имени Аслак прервал наши занятия с Бьорном. Он был таким же худым, как Флоки, с твердыми, упругими мышцами. Я видел его в бою. Он передвигался очень быстро. Его обманные выпады были безукоризненными, этот воин не наносил безрезультатных ударов. В нем была какая-то холодная уверенность. Теперь Аслак хотел сразиться со мной.
- Бьорн и Бьярни научили тебя тому, как сражаются наши женщины, - усмехнулся он, показывая желтые зубы. - Теперь, Ворон, пришло время узнать, как это делают настоящие мужчины.
Бьорн насмешливо поклонился, отошел в сторону и сел рядом с братом. Аслак взял деревянный меч и несколько раз рассек им воздух.
- Я предпочел бы сразиться с тобой чуть попозже, когда ты немного подрастешь, - сказал я.
Даже за такой короткий срок плечи мои стали шире, мышцы на руках надулись, а самоуверенность расцвела в полную силу. Мое тело жадно поглощало занятия и теперь жаждало серьезного испытания.