* * *
Мы день за днем шли на север, углубляясь в Уэссекс и редко встречая живую душу. В груди у норвежцев набухало чувство беспокойства, и я постепенно понял, в чем дело. Северные воины уходили все глубже в чуждую страну. Ее жители поклонялись Христу и ненавидели скандинавов, которые больше не чувствовали запах моря.
- Плохо уходить так далеко от своих кораблей, - сказал Страшилище Эйнар.
Этот воин отличался расплющенным носом и рассеченной губой. Каждый раз, когда он на меня смотрел, я чувствовал, что Эйнар мысленно видел мою смерть под его широким мечом.
- Мы идем все дальше, - простонал Глум и поднял взгляд на зеленый полог, почти полностью скрывающий голубое небо. - Ничего хорошего из этого не выйдет, Эйнар. Лишь глупец искушает терпение норн. Клянусь, я слышу, как их пальцы сплетают для нас кровавый узор.
Я знал, что по крайней мере двое-трое норвежцев из команды "Лосиного фьорда" согласны со своим кормчим.
Эйнар Страшилище громко рыгнул, через плечо ткнул в мою сторону большим пальцем и пробормотал:
- Ворон и старый немой глупец принесли нам несчастье.
- Эйнар, чего ты так боишься? - с вызовом спросил Бьярни. - Оглянись вокруг, приятель. Это хорошая страна, причем большая. Настанет день, и мы пошлем сюда наших сыновей, так, Бьорн? - Он хлопнул брата по плечу. - Они вспашут землю и разжиреют на свинине и меде.
- Да, брат! Они отнимут пастбища у англичан и заживут как короли, - ответил Бьорн и сбил шляпку с высокого белого гриба. - А все потому, что мы забрали английское серебро и пропитали землю кровью здешних жителей.
- Вы слишком глупы и не видите, что ваше везение иссякло, - угрюмо возразил Эйнар, переворачивая воображаемый кубок. - Люди будут сражаться за такую землю всегда, даже после того как ее у них отнимут. Сами англичане тоже, конечно, когда-то завоевали ее. Крестьянин недолго владеет плодородной землей, если не умеет обращаться с мечом так же хорошо, как и с плугом. Помни это, Бьорн. Мечи твоих детей никогда не заржавеют.
- Эйнар, ты уродливая скулящая старуха, - сказал Бьярни.
Тот поморщился, и его рассеченная губа побелела под плоским носом.
- Говори что хочешь, но ты станешь следующим, будешь лежать такой же окоченевший и обескровленный, как наши товарищи, к примеру молодой Эрик. Твоя задница будет утыкана английскими стрелами. - Эйнар быстро оглянулся на Улафа, убедился в том, что тот ничего не слышит, и успокоился. - Клянусь яйцами Тора, Бьярни, этот вот английский щенок всадил в тебя стрелу, а ты оставил его жить!
Я неловко пожал плечами, а Бьярни поднял брови, словно сам удивлялся тому, что пощадил меня.
- Что же касается этого старого ублюдка с пересохшей глоткой, то он тащится за нами, словно бродячая собака, выпрашивая объедки, - продолжал Эйнар, указывая на Эльхстана.
- В этом мальчишке больше норвежского, чем в тебе, - сказал ему Бьярни и хитро подмигнул мне.
Лицо Страшилища вспыхнуло яростью.
- Пусть Эйнар урод и сукин сын, но он прав, - добавил Глум. - Нам следовало бы заниматься тем, что у нас хорошо получается, и оставить милосердие последователям Белого Христа. Вы знаете, что их учат любить своих врагов? - Он стиснул рукоятку меча так, словно сам испугался собственных слов. - Милосердие - это то же самое, что и слабость. Один, Отец всех, презирает ее.
- Да, как и трусов, а еще тех, кто не чтит своего ярла, - проворчал Свейн Рыжий.
Намек был очевиден. Эйнар с Глумом благоразумно умолкли, ибо Свейн скорее сразился бы голыми руками с десятком врагов, чем нарушил бы клятву верности. Он, как и все воины нашего братства, принес ее Сигурду.
После того как мы устроились на ночлег, я достал нож, который Эльхстан нашел у меня на шее, и покрутил его в руках. Я часто делал так в надежде на то, что прикосновение к нему высечет у меня в сознании какую-то искру, разжигающую воспоминания. Но две извивающиеся змеи, вырезанные в белой кости ручки, молчали, охраняли свою тайну так же надежно, как дракон, сторожащий сокровища.
- Людям не полагается думать так много, Ворон, - сказал Бьорн, приглашая меня подняться на ноги.
В руках он держал два учебных меча, вырезанных из ясеня. Не успел я встать, как норвежец бросил мне один из них и широко улыбнулся.
- Давай лучше проведем время с пользой, - предложил он.
Так продолжились мои занятия. Бьярни и Бьорн стали учить меня убивать мечом и копьем. В следующий вечер они показали мне, как пользоваться круглым щитом, затем объяснили, что он нужен не только для защиты, но может служить и наступательным оружием, с помощью которого воин способен превратить лицо врага в кровавое месиво. Братья занимались со мной усердно, заставляли повторять каждое движение, постоянно показывали новые приемы, вынуждавшие меня работать на пределе сил.
Со временем я обнаружил, что чем больше синяков и порезов мне достается, тем лучше у меня получается избегать их в следующий раз. Приемы, сперва неуклюжие, после долгих занятий выполнялись уже на подсознательном уровне. Движения перетекали одно в другое, ноги работали в гармонии с туловищем, перемещаясь по прошлогодним листьям и молодой траве. Я искал бреши в защите братьев, отчаянно стремился нанести ответные удары и расплатиться за свою боль.
Сначала мы упражнялись своими мечами, обмотанными тряпками, но даже так оставался риск сломать кости и сами лезвия. Поэтому Бьярни попросил Эльхстана вырезать учебное оружие из ясеня. Оно получилось слишком легким, и я одолжил у Свейна Рыжего тяжелые серебряные браслеты, чтобы усилить выпады мечом и блоки щитом. Должен признаться, во время занятий я давал волю воображению. В мечтах эти браслеты становились моими собственными.
Постепенно, когда я освоил основные приемы, у остальных норвежцев тоже проснулся интерес к занятиям. Мне каждый вечер приходилось сражаться со всеми желающими, которые меня нещадно били.
В те дни я еще не одержал ни одной победы.
Глава восьмая
- Ворон, а ты уже неплохо обращаешься с мечом, - заметил Улаф, разломил каравай черствого хлеба и протянул ломоть Флоки Черному.
После вчерашних занятий у меня ныли плечи, но я находил в этих неприятных ощущениях странное удовлетворение, считал, что мои мышцы и суставы заслужили право на отдых. Землю покрывал толстый, мягкий слой мха, и день обещал выдаться теплым и ясным.
- Пусть с копьем у тебя по-прежнему получается неважно, но это оружие не такое простое, каким кажется, - добавил Улаф. - Ими сражаются все и вся, но мало кто делает это хорошо. - Его лицо тронула тень грустной улыбки. - Мой Эрик очень неплохо управлялся с копьем, но не так хорошо, как ты с мечом. У тебя это получается совершенно естественно, да?
- Все равно что завалиться спать после того, как целый день ходить за плугом, - рассеянно заметил Кнут, мысли которого, вне всякого сомнения, были заняты какой-нибудь красавицей с длинными светлыми волосами, уложенными в толстые косы.
- Я до сих пор не одержал победу ни в одном поединке, Дядя, - сказал я, вращая плечами, чтобы унять теплую боль.
Но Улаф думал о сыне, поэтому продолжил так:
- Секирой Эрик тебя точно одолел бы, бьюсь об заклад. Мы с ним посвятили этому оружию несколько месяцев. Для того чтобы научиться с ней обращаться, требуется редкое мастерство, но даже в этом случае не обойтись без долгих лет занятий.
- Когда-нибудь я оставлю Бьярни синяки почище этих, - сказал я, потирая левую руку, которая получила не меньше сотни ударов, пришедшихся на щит, и покрылась сердитым багрянцем.
Улаф заморгал, затем слабо кивнул, благодаря меня за неуклюжую попытку оторвать его от мыслей о сыне.
- Мне жутко недостает этого парня, - сказал Бьярни, пряча в бороде грустную улыбку. - Когда мы возвратимся в Гаральд-фьорд, я заплачу лучшему скальду, чтобы он спел о том, как Эрик омочил свою секиру в крови этого червя Эльдреда.
От улыбки растрескались несколько порезов, заживающих на лице Улафа. Из одного из них на его бороду пролилась капелька свежей крови.
- Эрик был храбрый воин, Дядя, - сказал я. - Его мать будет гордиться тем, как он служил ярлу Сигурду.
- Нет, Ворон, не будет. - Кормчий тряхнул всклокоченной бородой. - Жена прокляла меня за то, что я взял мальчишку с собой. Теперь, когда он погиб, она оторвет мне яйца. - Он приподнял уголки губ, но в его улыбке не было тепла. - Мне сильно повезет, если я до своей смерти наслажусь хотя бы еще одной вкусной трапезой.
- Прекрати эти жалобные блеяния, Улаф, - сказал Черный Флоки. - Твоя жена - не высохшая палка. У вас будет еще один сын, старый ты развратник.
Я подумал было, что Улаф взорвется в ярости, но он лишь уставился на пламя костра, бледневшее в предрассветных сумерках, и поднял брови, словно признавая правоту слов товарища.
- Ни одна женщина не будет злиться вечно, - добавил Флоки, заплетая блестящие черные волосы, и повернулся ко мне. - Они никогда не прощают, Ворон, в этом ты сам убедишься, но все равно любят хорошенько потрахаться в холодную ночь, как и все мы.
По лагерю пробежал ропот одобрения.
- А у Сигурда есть сын? - спросил я, бросив взгляд на золотоволосого ярла, беседовавшего с английским священником и Маугером.