Молодая женщина посмотрела на него сквозь слезы с такой тихой, печальной благодарностью, что ему и самому захотелось заплакать…
- Прости и ты меня! - выдохнула Андромаха. - В том, что вчера произошло, виновата только я. Я - твоя пленница, твоя рабыня, и ты волен делать со мною, что захочешь.
В этих словах был бы вызов, если бы при этом ее голос вновь не потускнел, не стал мертвым и холодным, будто она усилием воли рвала невидимую связь, возникшую сейчас между ними, и вновь оставляла за ним лишь одно право - право сильного, которое, как он убедился этой ночью, совсем ничего не стоило…
Но Неоптолем на этот раз оказался не слабее нее.
- Я никогда больше к тебе не прикоснусь! - сказал он твердо. - До тех пор, пока ты сама… если ты сама не захочешь. Ты… Ты - первая, понимаешь, первая женщина, которой мне захотелось!
- Понимаю, - проговорила она, опустив глаза.
Некоторое время и он и она молчали. Кормчий повернул весло, ветер немного развернул парус, и синяя тень, как плащом накрыла их, спящего ребенка, настороженно замершего возле их ног Тарка.
- Послушай, Андромаха! - голос Неоптолема прозвучал теперь почти робко. - Расскажи мне о моем отце. Я ведь не знаю его. Я его даже никогда не видел.
- Но тебе же рассказывали о нем - цари, воины…
Мальчик усмехнулся и пожал плечами.
- Цари? Агамемнон с Менелаем? Только громкие слова, в которых ничего не было. Воины? Ну, рассказывали… Там были восторг и преклонение. Они тоже знали его только со стороны. А ведь вы, Гектор и ты, вы же с ним дружили. Пожалуйста, расскажи мне про него!
И она стала рассказывать. Про лесной грот, про ту ночь, когда она и Ахилл сидели рядом у постели умирающего Гектора, и Ахилл пригрозил спутать крылья богу смерти Танату, если он явится за своей добычей. Про их бесконечные разговоры, про историю с троянским перебежчиком и подземным ходом, про то, как Ахилл нес ее на руках через утренний лес, чтобы она быстрее добралась до нужной горной тропы и успела предупредить пастухов троянского селения о боевом походе ахейцев. Она рассказала про битву с амазонками, и как Ахилл отпустил Гектора на свободу, и как доверчиво и бесстрашно приехал с ними в Трою. Она говорила и говорила, и мальчик слушал ее, замерев, не перебивая.
Когда, устав, она замолчала, он подал ей чашку с водой и сказал:
- Потом ты еще мне расскажешь, да? Только скажи… отца убили вместо Гектора?
- Да. Ахилл, умирая, сказал это молодому воину… Антилоху. Спроси Антилоха.
- Спрошу, когда корабли где-нибудь пристанут. Это мне говорили. Одиссей говорил. К сожалению, с ним я разговаривал совсем немного. И он мне показался куда честнее Атридов… Но… Значит Гектор и мой отец были похожи, да?
- Да, - Андромаха кивнула. - Очень похожи.
- Значит… - и тут мальчик рассмеялся. - Значит, я похож на Гектора? Я ведь похож на отца? Или нет?
- Похож. Ты похож и на отца, и на Гектора. Правда.
И она тоже засмеялась, хотя этот смех больше походил на истерику.
Они смеялись до тех пор, пока не разбудили Астианакса, который, проснувшись, выкарабкался из плаща и полез на колени к матери, искоса враждебно поглядывая на Неоптолема.
- Значит, я похож на Гектора? - упрямо повторил базилевс, чуть отдышавшись.
- Похож, - кивнула женщина.
И они снова расхохотались.
Глава 5
Густые заросли акации подступали вплотную к лесному озерцу, лишь в одном месте раздвигаясь и открывая песчаную полоску берега. Над тропой, ведущей к этому пляжу, акации смыкались плотным шатром, не пропуская солнца, так что даже в полдень она была полутемной и прохладной. Ветви низко опускались над нею, и ехать на коне здесь было неудобно, поэтому перед зарослями Неоптолем спешился.
В конце зеленого коридора акаций заблестело солнце, и тут же светлая тень заслонила юноше дорогу. Громадный золотистый пес встал перед ним, как молчаливый призрак, не лая и не рыча, просто запрещая идти дальше.
- Это я, Тарк, пропусти! - проговорил Неоптолем негромко.
Но верный пес уже и сам узнал его и отступил, скупо помахав хвостом и оскалившись в своей загадочной "улыбке". Он относился к Неоптолему ровно, не проявляя настоящей любви и не испытывая ни малейшей враждебности. Он признавал его, как сына своего любимого хозяина, и выполнял его приказы, но только потому, что выполнять их ему приказала Андромаха. Они уважали друг друга, и ни один не боялся другого.
Из солнечного проема донесся плеск воды и сердитый женский голос:
- Куда ты опять поплыла, госпожа? Нельзя же столько времени сидеть в воде! Ты можешь простудиться!
- Но вода кажется теплее воздуха, Эфра! - отозвался звонкий голос Андромахи. - Окунись еще раз, сама почувствуешь! Если вот так стоять по колено в воде, то и холодно…
Неоптолем вышел на берег.
Озерцо было почти круглое, со всех сторон окруженное густыми зарослями. С противоположной стороны в него впадал ручеек, стекая с обрамленного мхом камня и образуя крошечный водопадик. По краям вода казалась совсем темной, но посередине, там, где акации и жимолость не отражались в ней, она сияла чистой невозмутимой голубизной неба.
Молодой царь прищурил глаза, давая им привыкнуть к яркому свету, потом обвел взглядом кромку берега и поверхность воды. В траве и на нескольких плоских камнях были раскиданы хитоны, покрывала и сандалии, лежало несколько черепаховых гребней и стояла небольшая корзинка с виноградом и яблоками.
В воде у берега, набросив на плечи платок, который лишь немного ее прикрывал, стояла Эфра, любимая служанка Андромахи. Эту пожилую рабыню захватили в Трое воины Неоптолема и привезли на одном из кораблей, собираясь продать за бесценок. Однако кто-то прослышал, что она служила во дворце и была приближена к жене Гектора, и базилевсу тут же предложили купить ее, что он и сделал с великой радостью, понимая, как будет этому рада Андромаха.
Эфра оставалась такой, как и прежде - худощавая, прямая, спокойная, очень нежная со своей госпожой и жестко-невозмутимая со всеми остальными. Ей было теперь под шестьдесят, но она, благодаря своей подвижности и точности движений, казалась моложе чуть ли не на десять лет, не то ее вряд ли вообще бы взяли в качестве добычи. С нею единственной, кроме самого Неоптолема, Андромаха общалась близко и постоянно, остальных во дворце царя она все эти четыре года либо избегала, либо ограничивалась самым скупым разговором.
Украшенная полураспавшимся венцом бронзовых волос головка Андромахи виднелась почти посередине озера. Молодая женщина плыла к противоположному берегу. Ее нагие руки, взлетая над водой, сверкали на солнце.
- Андромаха! - окликнул ее базилевс.
Она обернулась.
- Ой, Неоптолем! Что случилось?
- Ты нужна мне, Андромаха! Плыви назад!
- Плыву! - отозвалась молодая женщина, разворачиваясь в воде. - Только отвернись пожалуйста…
- Отвернусь, когда ты подплывешь ближе, - сердито воскликнул юноша. - Сейчас я все равно вижу только твою голову.
- Меня ты видишь всю, господин! - возмущенно подала голос Эфра.
- Что?! Тебя? Да было бы, на что смотреть! - отрезал базилевс.
- Ну, когда-то, возможно, и было! - не смутилась дерзкая рабыня.
- Это было задолго до моего рождения, - съязвил Неоптолем. - И потом, ты же не голая, а в какой-то тряпке. Лучше поторопилась бы подать одежду твоей госпоже - я не могу ждать долго.
В это время Андромаха коснулась ногами дна, и над водою показались ее округлые плечи. Она остановилась, выжидающе глядя на Неоптолема, и тот, проклиная свою слабость, покорно отвернулся.
Он слышал позади шуршание ее одежды и представлял себе, как она, изгибаясь своим тонким легким телом, проскальзывает сквозь темные складки, расправляет ткань на плечах, наклонив головку, застегивает пояс, как зашнуровывает сандалии, по очереди ставя сперва одну, потом другую точеную ножку на камень…
- Я оделась, Неоптолем!
Юноша обернулся. Она стояла, подняв руки, поправляя прическу и втыкая во влажные волосы черепаховые гребни. Ее покрывало, наброшенное на плечи, спускалось до колен, такое же густо-синее, как и платье. Все четыре года, что она жила в Эпире, Андромаха носила только темно-синюю одежду и не надевала никаких украшений. Неоптолем знал, что означает для троянцев этот цвет, и ни разу не предложил женщине надеть что-то другое. Это молчаливое уважение к ее трауру только усиливало благодарность молодой пленницы своему хозяину.
- Эфра! - юноша повернулся к старой рабыне, тоже успевшей одеться и взять свою корзинку. - Ступай вперед, отвяжи моего коня и веди его во дворец. Для охраны возьми Тарка. А мы с госпожой пойдем пешком - я хочу поговорить с нею так, чтобы нас не слышали и не подслушивали.
Эфра поклонилась, а Андромаха, повернувшись к зарослям, звонко позвала:
- Тарк! Ко мне!
Громадный пес тут же явился на зов.
- Тарк, ты пойдешь с Эфрой, - приказала женщина. - Вперед пойдешь, понял?
Пес вильнул хвостом и, ткнувшись мордой в руку хозяйки, послушно побежал вслед за рабыней, уже исчезавшей в полумраке зеленого коридора акаций.
- Что-то случилось? - спросила Андромаха, заглядывая снизу в нахмуренное лицо юного царя.
- Идем! - он тоже зашагал к тропе, стараясь идти медленнее и делать шаги покороче, чтобы женщина могла поспевать за ним. - Да, случилось. И нам с тобой нужно кое-что решить. Сегодня и сейчас.
Суровость его голоса и жесткий тон насторожили и даже слегка испугали Андромаху.
- Что? Скажи… - проговорила она, робко касаясь его руки.