Они шли среди тихо шелестящих акаций, чьи пушистые ветви задевали их и осыпали зелеными чешуйками. Редкие блики солнца, проникая то тут, то там в прорехи зеленой стены, скользили по их лицам и плечам.
- Менелай приехал, - сказал глухо Неоптолем. - Сегодня пришли два корабля, завтра к утру должны подойти два других - с ними приплывет Гермиона, дочь царя Спарты.
- На которой он хочет тебя женить? - спросила Андромаха, без раздражения и без удивления. - Но ведь год назад они уже приезжали…
- Да, - голос юноши звучал жестко, он невольно, волнуясь, ускорял шаги, и его спутнице приходилось почти бегом догонять его. - Менелай давно задумал эту женитьбу. Стань я одним из базилевсов во Фтии, разделенной на три части и очень небогатой, ему, возможно, и не так уж хотелось бы меня в зятья… Но Эпир достаточно велик и богат, а главное, после разделения Фтии с соседствующей Фтиотидой у нее нет выхода к морю, а здесь - огромная морская граница. И царь Спарты давно мечтает о союзничестве со мной. Потому год назад он и привез сюда Гермиону. И она, как назло, тут же в меня влюбилась!
Последнее восклицание вырвалось у Неоптолема невольно, и в нем прозвучала такая злость, что Андромаха чуть вздрогнула.
- Разве она виновата в этом? - спросила молодая женщина. - Она - твоя ровесница, и…
- Ничего подобного! Она на два года старше. Ей уже девятнадцать.
- Но я старше тебя на семь лет, - слегка улыбнувшись, сказала Андромаха. - Мне же двадцать четыре.
- Сколько лет тебе, не имеет никакого значения - отрезал Неоптолем. - Да и сколько Гермионе, тоже неважно. Она влюбилась в меня, а я ее не люблю, потому что вот уже четыре года люблю тебя. Это мы оба знаем и не об этом сейчас говорим. Год назад, когда Менелай явился со своим сватовством, я отговорился тем, что еще слишком молод для женитьбы. Я надеялся, что Гермиона вскоре забудет обо мне и выйдет за кого-нибудь - о ней говорят, что она чуть похуже своей матери Елены, а так тоже красавица. Я и сам вижу, что она красива, и даже очень, и думал… Так ведь нет! Менелай говорит, за год она извелась мыслями обо мне и извела отца мольбами снова сюда приехать и все же мне навязаться!
- Неоптолем! - прервала его пылкую речь Андромаха. - Послушай… Отчего ты так не хочешь жениться на ней? Ведь этот союз был бы для тебя еще выгоднее, чем для Менелая, если только я что-то понимаю во всем этом….
Неоптолем остановился так резко, что женщина чуть не налетела на него, и тоже остановилась. Его лицо горело.
- Нет, это ты послушай меня! - воскликнул он, едва сдерживая гнев. - Четыре года назад я дал тебе слово, что никогда не посягну на тебя… Я когда-нибудь свое слово нарушал? За четыре года я его хоть раз нарушил?
- Нет, - твердо ответила женщина.
- Так. Хорошо. Мы с тобой подружились, и я честно старался этим довольствоваться. Но год назад, спровадив Гермиону с отцом, я попросил тебя стать моей женой. Женой, а не наложницей. Ты отказалась.
- Но я не могу, Неоптолем! - жалобно воскликнула Андромаха. - Я очень уважаю тебя, я бесконечно благодарна тебе, но я не могу дать тебе того, чего ты просишь, не могу дать любви. Я люблю Гектора. Люблю, понимая, что он умер… Я не виновата!
- И я не виноват! - крикнул юноша, чувствуя, как его охватывает невыносимая дрожь. - Я четыре года пытаюсь тебя не любить. Я до одури упражняюсь в воинском искусстве с Пандионом и с другими воинами, сутками гоняюсь по лесам за ланями, пантерами и кабанами, довожу себя до изнеможения… но приезжаю во дворец, вижу тебя и снова дурею от страсти к тебе! Я пробовал ходить к гетерам… Помнишь, я тебе как-то в досаде хвалился, как мне у них бывает хорошо? Так вот - я врал! Ничего у меня с ними не выходит - они мне гадки. Их ужимки, их липкие руки, их запах, - все, все это не настоящее! Год назад, когда ты сказала, что не будешь моей женой, я снова пытался себя сломать, не думать о тебе вовсе. Помнишь, я уехал на целый месяц? Охотился, гонялся за шайкой разбойников, которые не давали жить двум-трем селениям. Перебил их, как диких гусей. И едва дожил до возвращения, чтобы только увидеть тебя, просто увидеть, Андромаха! Я знаю, как ты боишься этих слов и этих моих признаний, но я не виноват, так же, как и ты… Ты любишь Гектора, а я люблю тебя, и я живой! Я живой, слышишь!
- Но Гектор тоже никогда не станет для меня мертвым, и он мой муж! - прошептала женщина. - Я клялась ему у алтаря… О, Неоптолем! Что с тобой? На тебя смотреть страшно!
- Как тогда, на корабле? - он провел рукой по лицу, затем стиснул кулаки так, что пальцы захрустели. - Все… Сейчас пройдет. Уже прошло. Говорят, с отцом такое бывало. Ты его такого видела?
- Да, - она перевела дыхание и кивнула. - Один раз. Когда они с Гектором чуть было не поссорились. Гектор наговорил ему всяких обидных вещей, и я испугалась, очень испугалась…
- А! Ты рассказывала мне, - вспомнил юноша и улыбнулся, окончательно овладевая собой. - Это когда отец влюбился в Пентесилею. Но он же тогда и попросил прощения у Гектора, да?
- Да.
- Ну, вот… Я прошу прощения у тебя. И давай говорить спокойно. Сейчас дело куда серьезнее, чем год назад. Менелай так просто не уедет.
- Почему?
Разговаривая, они дошли до конца акациевой рощи и стояли возле виноградника. Над лозами, с которых свисало уже немало совсем созревших гроздей, вились пчелы, от их жужжания и от полуденного тепла воздух дрожал, полный густого пьяного запаха.
Неоптолем вздохнул и вновь заговорил, теперь уже совсем спокойно.
- За этот год многое изменилось, Андромаха. Я прежде тебе не рассказывал, но теперь расскажу, что произошло в Микенах. Когда Атрид Агамемнон, старший брат Менелая, вернулся с войны, он был тут же убит.
- О Артемида-дева! - воскликнула Андромаха. - Убит у себя дома?!
- Да. Не подумай, что я его особенно любил, но это было так подло… Его зарезала в бане собственная жена, Клитемнестра… Пока он воевал под Троей, она все это время жила с любовником, вот они вдвоем это и задумали. И этот самый любовник, его имя Эгист, стал ее мужем и воцарился в Микенах.
- И прочие цари признали его?! - изумилась молодая женщина.
Неоптолем усмехнулся и пожал плечами.
- А как было его не признать? Он женился на овдовевшей царице… Войско, правда, могло взбунтоваться, но этот мерзавец им тут же выставил чуть не весь погреб царских запасов вина, и бунт утих. Ну а прочие цари… Я, например, не принял послов Эгиста, когда они явились для какого-то там договора. Просто сказал, что не знаю такого царя. Менелай собирался, разумеется, объявить Микенам войну, но сразу по возвращении из-под Трои это было невозможно - воины слишком устали. А потом Атрид Менелай понял, что никто из царей не поможет ему мстить за брата - Агамемнона боялись, но любили примерно, как и я…
- Как все это гнусно! - Андромаха сорвала виноградную кисть и вертела в руках, не замечая, что несколько сочных ягод лопнуло, и душистый сок течет по ее ладоням. - Я не просто не любила Агамемнона, я его ненавидела, но ваши базилевсы… Они же перечить ему не смели, слушались его приказов, а теперь спокойно мирятся с тем, что в богатейшем из ваших городов правит его убийца!
- Уже не мирятся, - покачал головой юноша. - Эгист мертв, и Клитемнестра тоже. Когда они убили Агамемнона, кто-то из верных ему воинов укрыл в надежном месте сына царя Ореста, не то Эгист его бы тоже уничтожил. Дочь Атрида Электру выдали замуж за какого-то простолюдина. Но этот простолюдин не стал ей мужем, чтя память об Агамемноне. Он помог царевне отыскать брата. И вот около года назад Орест, которому теперь уже восемнадцать или девятнадцать лет, не помню точно, вернулся в Микены и, тайно проникнув во дворец вместе с Электрой, убил Эгиста.
- Это было его право мести за отца, - сказала Андромаха.
- За это его никто и не осудил. Но после Эгиста они вдвоем с сестрицей убили и собственную мать.
- О-ох! - вырвалось у Андромахи.
- Да, вот так получилось, - Неоптолем смотрел на виноградную гроздь в руках женщины и ловил себя на том, что, при всей серьезности разговора, все время хочет наклониться и откусить одну-две ягоды от этой грозди. - После этого у Ореста помутилось в голове. Он уверяет, что порою видит страшных мстительниц Эрриний, и они грозят ему и проклинают его. А вот Электра, которая, как говорят, и убедила брата убить мать и сама держала ее за руки, пока он бил кинжалом, вот она никаких Эрриний не видит. Она вышла замуж за друга Ореста по имени Пилат, тот стал царем в Микенах, ну, и они правят вдвоем, точнее, Электра правит - ей ни ума, ни характера не занимать. Конечно, теперь Микены вновь в союзе со Спартой, и им, Менелаю и Электре, страшно бы хотелось быть в союзе и с Эпиром - тогда их власть будет прочна не только на Пелопоннессе, где все цари смотрят им в рот, а, можно считать, почти во всех ахейских землях. Соседи послабее тогда будут вынуждены принимать любые их условия. Понимаешь?
- Понимаю, - серьезно проговорила женщина.
- Очень хорошо. Так вот: я - сын Ахилла, которого они все слишком хорошо помнят. Они знают, что он никого слушаться не стал бы. Понимают, что и я не стану, если не буду им родней, то есть, если их семья не станет моей семьей, и их дела моими делами. Вот для этого и нужно теперь Менелаю женить меня на Гермионе.
Он помолчал, теребя виноградную лозу, медля говорить дальше.
- А что будет, если ты откажешься жениться на ней? - спросила Андромаха.