МАНИФЕСТ
Из кустов на поляну, прямо к дубу, вышли двое: молодой парень, беловолосый, широкоплечий, кряжистый, но с синими девичьими глазами и чахоточный чердынский мужик Семен Хват.
- Мир беседе! - крикнул беловолосый, и по его звонкому тенору можно было догадаться, что он-то и пел в тайге.
- Милости просим на стан, коли добрый человек! - ответил Хлопуша. А парень прищуренными, насмешливыми глазами разглядывал Хлопушу.
- Ты чего же, дядек, накомарник не скидаешь? - засмеялся беловолосый. - Чудак человек! Ведь, чай, конец лету!
- Тебя не спросил, - обиделся вдруг Хлопуша. И прикрикнул грубо: - Язык чесать пришел? О деле говорить надобно.
- О деле? О каком деле? - спокойно, не переставая улыбаться, спросил беловолосый. - Коли есть дело, говори. А для начала скажи, кто ты таков будешь?
Парень надвинулся вплотную. Хлопуша поднял накомарник на лоб, и они посмотрели друг на друга в упор чужими и даже враждебными глазами. Семен Хват забеспокоился, подошел и поднял руку, словно хотел разнять их сцепившиеся взгляды. Но Хлопуша сам отвел глаза в сторону и засмеялся дружелюбно:
- Глаза у тебя, провора, девичьи, а взгляд горячий, звериный. Видать, не малую силу в сердце носишь... А зовут меня Афонькой Соколовым, по прозвищу Хлопуша. Так и ты меня, провора, зови. Царский полковник я, первого Яицкого полку.
- Ишь ты, - оживился беловолосый, - наслышаны мы про тебя кой от кого. Давно ждем!
- Вот ты кто! - оживился и Хват. - А мы с тобой, помнишь, когда впервой встренулись? Тракт помнишь, и мертвяков на моей подводе? На Иванов день то было.
- Я все помню! - весело ответил Хлопуша. - В Иванов день впервой встренулись, вот на спасов день беседу повели, а на Параскеву-пятницу, глядишь, и драться вместе пойдем!
- Ну, сказывай, с чем ты от царя-батюшки к нам послан? Зачем нас звал? - опять спросил беловолосый,
- Или не знаешь? - хитро прищурил глаз Хлопуша.
- Откуда же нам знать? - удивился беловолосый. - Степь от нас далече. Сорока на хвосте принесет, что ли?
Хлопуша круто повернулся и удивленно посмотрел на Толоконникова. Петька, опустив глаза в землю, дробил прикладом ружья кедровую шишку. Беловолосый перехватил недоумевающий взгляд Хлопуши.
- Чего ты на Петьку пялишься - узоры на нем расписаны?
- Чудно мне что-то! - недобро сказал Хлопуша. - Ладно уж, разберусь!
- Об деле-то когда же? - торопил беловолосый. - Начинай!
Хлопуша заговорил быстро, без запинок, видимо, уже заученное:
- Взысканы и вы великой царской милостью... Взял он и вас, заводчину, под свое защищение... Ведомо, поди, вам, сколь много годов ходил он по Расее, высматривал, как народ живет. Везде он побывал, все увидал...
- Везде побывал? - с открытой издевкой спросил Толоконников. - А мы об это время панихиды по ему пели. Чудно!
- Не его же убили-то, - строго сказал Хлопуша, - за его один верный солдат смерть принял. Того и похоронили. Ты не перебивай меня, провора, - с нескрываемой угрозой посмотрел он на Петьку, - я ведь, когда рассержусь, дурной бываю. Не зашибить бы тебя ненароком!.. Ну вот, везде, говорю, побывал его царское пресветлое величество, истинный наш государь и за народ болельщик. И увидел он, какое везде утеснение народу учинено. Ты простую избу возьми. К солнцу слепой стеной, без окон поставишь - темно будет. Окна против ветров прорубишь - избу выстудишь. Дверь навесишь к ветру боком - откроешь и не закроешь. То простая изба! А царство-государство? Его, ох, трудно построить! Потому у нас воеводские и боярские неправды, как студеные ветры дуют, а народы в темноте и убожестве живут. Вольных казаков насильно к регулярству приписывают, чтобы управлять ими на питерский манер, орду степную - киргизов, калмыков и башкирцев - прадедовских земель лишают, ясаком, как петлей, душат, мужиков крепостных баре вместе с борзыми собаками в карты проигрывают, а вас, заводчину, управители с приказчиками на работе морят. Понял он, что баба его, царица Катерина с боярскими стакнулась, против народу идет, ну и объявился!..
Хват восторженно хмыкнул носом. Петька угрюмо молчал. Беловолосый не сводил с Хлопушиного лица настороженного взгляда.
- А к вам я послан с тем, - продолжал Хлопуша, - чтобы пришли вы теперь под его власть и повеление и помогли бы ему вызволить прародительский престол от бояр-лиходеев. Нужда у царя большая в пушках, бомбах и прочем воинском снаряде. Того и должны вы ему промыслить немедля.
- Это как же? - спросил беловолосый.
- Дело простое! Заводских командиров да управителей в петлю и на, ворота, а заводы под царя отобрать.
- Из ярма бы заводского уйти, на землю бы!.. - с тоской откликнулся Семен Хват. - Нарушить бы проклятые заводы, на распыл их пустить!
- Безумно говоришь, - строго остановил мужика Хлопуша. - Заводы нарушать нельзя! Кто тебе пушку против ворогов отольет? А лемех для/твоей сохи-Андреевны? Вот то-то!
- А заводчина в драке смелая, - вмешался в разговор беловолосый. - У нас, заводских мужиков, ни коровенки, ни пашни, ни избенки - ничего нет. Нам не над чем трястись. Оттого мы и смелые в драке.
- Прямо скажу, плохое дело затеваете! - решительно сказал Толоконников. - Не наша каша и ложка не наша. Нахалом и нахрапом ничего не добьешься!
- Молчи, холопья душа! - Хлопуша с хрустом сжал зубы. - Помолчи, говорю! - Но Петька даже не посмотрел в его сторону.
- Холопом меня не укоряй. Мы под богом все холопы. А супротив власти идти бог не велит. Вот подали мы управителю жалобу. И коли по-нашему он не сделает, облегчение нам не даст, к самому графу ходоков пошлем. Граф-от узнает, он управителю задаст!
- Твой граф нас плетьми из дому выгнал! И волим мы из той графской да заводской каторги вырваться! - крикнул с ненавистью Хват и надсадно, отплевываясь кровью, закашлялся.
- Что говоришь ты, Петька? Куда народ вести хочешь? Сам слепой, а в поводыри набиваешься. Ужель не знаешь, дитя малое, что боярам только вера, что наш брат в законе мертв? Заставят работать батогами.
- На закон не клевещи! - угрожающе закричал Толоконников. - Графу не веришь, к самой царице-матушке иди! У нее свою правду отыщешь.
- Правду? Правду у царицы отыщешь? - голос у Хлопуши дрогнул. И он бросился к Толоконникову. - А это ты видал, видал? Вот, гляди!
Он присунулся к Петькиному лицу своим изуродованным лицом, вместо носа, вырванного клещами палача, у него чернела дыра.
- Гляди, говорю! Вот тебе царицына правда. Вот!.. Кнутом били, ноздри рвали. Вот и вся их правда!..
Петька испуганно отпихнул Хлопушу, торопливо закрестился.
- Уйди, уйди, сатана! Не совращай! Не пойдем за тобой на богомерзкое дело. Присяге не изменим! А твой царь - антихрист! Чучело он, а не царь. Чу...
Хлопуша обеими руками сдавил Петьке горло. Навалившись на него всей тяжестью тела, начал пригибать к земле, спрашивая не спеша, спокойно, с холодной злобой:
- Чучело, говоришь? Не царь? Чучело, а?
У Петьки подгибались ноги. Хрипя и цепляясь ослабевшими пальцами за душившие его руки, он медленно оседал на землю.
- Пусти, задавишь! - Беловолосый дернул Хлопушу за рукав. И Хлопуша послушно выпустил Петьку, обессиленно упавшего на желтые дубовые листья, устилавшие землю.
- А ты, кликуша, - строго сказал беловолосый Толоконникову, - лучше помолчи с царицыной правдой. От этакой правды запоешь матушку-репку. Я тоже на своем хребту правду испытал. Теперь и ты, Хлопуша, погляди.
Беловолосый стянул зипун, заворотил рубаху, и все увидели на спине и боках его белесые борозды глубоких рубцов.
- Вижу, тоже меченый! - невесело засмеялся Хлопуша. - Где тебя так?..
- Плетью-шестихвосткой лупцевали. В Каслях дело было. Кыштымские и каслинские работные людишки взбунтовались тогда. "Мы-де были приписаны к заводам на три года и свое уже отработали. Пусть теперь другие слободы помучаются". Приказчиков избили, а управителя в конторе заперли, хотели голодом уморить, если увольнение не даст. А тут драгуны наехали, кого перестреляли, кого перепороли и к работам вновь принудили. Я тогда мальчонкой был, в драгун камнями пулял и на офицера с палкой бросился. За что капитан и ободрал мне кожу шестихвосткой.
- А сейчас Кыштым и Касли опять поднялись, - сказал Хлопуша, - к казакам атамана Грязнова пристали. На Челябу пойдут, самому воеводе Веревкину под хвост горячего угля сунут. И всякие инородцы к батюшке-царю приклонны: мордва, калмыки, киргизы, башкирцы. У башкирцев полковником Салават Юлаев, мой кунак. На врагов свирепый, а для друзей мягкий, как девка. Неужто вы только царю верность свою не окажете?
- А знак у тебя есть какой, что ты и вправду к нам от царя послан? - спросил беловолосый.
- Манихвест царский при мне. Чего еще тебе надо?
- Кажи!
Хлопуша, откинув полы чекменя, полез в карман шаровар, вытащил грязную тряпку, развязал зубами тугие узлы и показал с ладони лист толстой синей бумаги, захватанный и порвавшийся на сгибах:
- Кто грамотный?
Беловолосый сказал:
- Давай! Зиму у пономаря учился. Может, и разберу.