- Ладно, провора, не пугай! - Хлопуша весело тряхнул головою. - Мы и не такое видывали. Князь-генерал Вяземский, кровопийца питерский, еще того лучше делал. Непокорным работным людишкам топором бока обтесывал, а после того кол в рот вколачивал... Ну, ин ладно, хватит разговору. Время-то уж не раннее. Я вашим ребятам, Пашке Жженому да мужичку Сеньке Хвату, встречу назначил у Карпухинской зимовки. Для того и на завод ходил. Пойдем-ка, провора, пора.
Но охотник не тронулся с места.
- Годи, Хлопуша! И чего ты с Жженым связался? И еще это мякинное брюхо - Сеньку к нашему делу пристегнул? Подведут они нас под топор, ненадежные. Говорю тебе - со мной одним знайся. Петька Толоконников не выдаст!
- Ладно, - хмуро ответил Хлопуша. - Толкуй, кто откуль. Шагай знай!
Толоконников молча, обиженно вскинул на плечо ружье и полез в гору, вслед за Хлопушей. Тотчас от дороги началось сечище, вырубка, где роняли лес на уголь для домны. Здесь Хлопуша остановился и посмотрел вниз. На берегу заводского пруда раскинулся Белореченский поселок, его избы, потемневшие, исхлестанные дождями, корявые, подслеповатые, вбитые в землю. На дальнем берегу пруда поднимался к небу ленивый голубой дымок - рыбаки варили уху. Все мирно, тихо, ничто не предсказывало близкую небывалую грозу.
А левее пруда, в ближней горной пади, был виден рудный прииск. Всюду безобразные свалки пустой породы, все вокруг изрыто ямами, закопушками, шурфами. Бегали тачки-колымажки, скрипели, отчаянно визжали их колеса.
- Собаками зовут колымажки эти, - сказал Петька. - Эк визжат!
- И жизнь собачья, - угрюмо откликнулся Хлопуша. - И люди по-собачьи визжат да скулят. Одначе, пойдем дале!
За сечищем начиналась глухая тайга. Лиственницы, тополя, березы стояли золотые, черемуха, клен, шиповник расписали тайгу алыми, черно-багровыми, оранжевыми красками, и только ветвистые кедры и стройные сосны стояли такие же строго зеленые, как и летом. В недра тайги уходила извилистая тропа, заросшая травой по пояс, а где и до плеч, мокрой от непросохшей росы. Красный чекмень Хлопуши и бекеша Толоконникова, намокнув, потемнели.
Петьке Толоконникову бросилось в глаза, с какой ловкостью Хлопуша отводил ветки, нависшие над тропой, с какой легкостью и уверенной твердостью ставил он свои ноги, обутые в коты из сыромятин, на корневища и обломки скал.
"Э, да ты лазун!" - подумал Петька и спросил:
- А что, Хлопуша, вижу я, не впервой ты в наших краях? Ловко ходишь!
Хлопуша, не останавливаясь, кинул через плечо:
- Сметливый ты, провора. Верно! Три раза я через ваш Камень лазил. Стежка знакомая! А через Урал-батюшку баско ходить. В каждой деревне или на заводе, на полке у кутного окна, хлеба краюху и кринку молока оставляют. Жалеют нашего брата, беглого. Я, провора, всю Расею наскрозь прошел. И тайными горными тропами ходил, и степную сакму топтал, и бурлацким бечевником с лямкой шагал. На барщине у помещика спину гнул, в солдатчине капральскую палку испытал, на горных заводах хребет ломал и соль рубил в Илецкой защите. Ох, солона та каторжная соль!
- Ты и с каторги бегал?
- Три раза!
- Гляди ты! - не сдержал восхищения Петька. - Неужто три раза? Ну и голова!
- А Ренбургскую крепость считаешь?
- Тоже убежал?
- Нет, сами выпустили. Не шуткую, правду говорю - сами выпустили. Как батюшка наш, пресветлый царь, под Ренбург подступил, я в тюрьме сидел на цепи, что пес. Губернатор тамошний, немец длинноногий, сам меня освободил и к царю послал, чтоб убил я его. А я пришел к царю, во всем ему признался. И спрашивает меня его величество: "Хочешь на волю идти или мне служить останешься?" - "Желаю, - говорю, - вашему пресветлому величеству служить". - "А деньги, - спрашивает, - у тебя есть?" - "Четыре алтына!" - говорю. - "Выдать, - приказал он, - семь рублев и кафтан новый, красный".
Хлопуша тряхнул полой кафтана:
- Вот этот самый!.. А через неделю опять к себе призвал и наказал в Урал ехать, указ его объявить, пушки лить, также призывать охочих работных людей в его армию. Тут он меня полковником пожаловал.
- Выходит, значит, околпачил ты немца, - засмеялся Толоконников. - Ну, а к нам ты откуда пришел?
- По реке Сакмаре ходил. На Бугульминской и Стерлитамацкой пристанях был. А оттуда на Камень перекинулся. Авзян-Петровский, Катавский, Симский да Юрезанский заводы поднимал. А теперь вот к вам забрел.
- Все по государеву делу.
- По его! Везде мужиков и заводчину поднимаю, чтобы дворян, помещиков и заводчиков смертным боем бить. То поиск мой, провора! Хожу, ищу, высматриваю, чем нашему батюшке услужить можно. Стой, никак пришли?
Невдалеке зачернела чемья, шалаш из корья, луба и елового лапника: не то стан охотника-соболятника, не то временное жилье горщика-искателя подземных кладов. Хлопуша знакомо раскрыл низенькую дверцу, скрылся в чемье и вынес оттуда берестяный туес с квасом, большую точеную из липы чашку и новенькую кленовую ложку. "Вот ты где скрываешься!" - догадался Петька.
- Давай-ка вот сюда, под дубок заляжем. Место караулистое, округ видно будет, - предложил Хлопуша.
Улеглись удобно между корнями большого дуба, Хлопуша поднял накомарник и налил чашку квасу. С каменным треском сокрушал на колене огромные ржаные сухари. Звонко хрустел ими на зубах. Запивал щедро квасом. Ядреный квас бросался в нос, бодрил. Хлопуша повеселел, покрикивал на Петьку:
- Чего лениво жуешь, гостек? Пряника захотел?..
Петька отбросил решительно в кусты недоеденный сухарь и подполз ближе к Хлопуше.
- Слышь, Хлопуша, давно я у тебя что-то спросить хочу. Да боюсь...
- А ты не робей, провора. - Хлопуша засмеялся. - Я ведь ничего, не сердит, если не пьян.
Поглаживая смущенно ствол ружья и смотря в сторону, в кусты, Петька заговорил:
- Сказывал ты, что с царем довелось тебе самолично видаться. Занятно мне очень, каков он из себя обличьем?
- Обличье у его величества самое приятное. Росту среднего, лицом продолговат, смуглый, глаза карие, волосы темно-русые, подстрижен по-казачьи, борода черная с сединой, плечист, но в животе тонок. Ничего, ладный мужик! А зачем тебе царское обличье знать понадобилось?
- Так!.. - неопределенно ответил Петька и, помолчав, сказал насмешливо: - Лицом продолговат, глаза карие, борода черная. Ишь ты! А в хоромах управительских на портрете, красками написанном, его царская персона совсем по-иному изображена: лицо округлое, бритое, глаза голубые, а плечики узенькие. Как же так, а?
Хлопуша перестал жевать и спросил невнятно, с набитым ртом:
- Это ты к чему разговор клонишь?
- Ответь ты мне для ради бога, мучаюсь очень, правда ли тот, от кого послан ты, есть истинный государь Петр Федорович? Иль названец он только, донской казак Пугачев? - выпалил горячей скороговоркой Толоконников.
На скулах Хлопуши, под тугой кожей, задергались живчики.
- Много будешь знать - мало будешь спать! - глухо, с угрозой, сказал Хлопуша. - Гляди, голову не сломи!
И уже спокойно спросил:
- Почему мнение такое имеешь, дурень?
- Да как же, - заторопился, будто покатился неудержимо под гору Петька, - ведь и до него были названцы: Кремнев да Чернышев, беглые солдаты, да армянин Асланбеков, да беглый пахотный Богомолов. Этот пятый по счету, что Петром Федоровичем себя называет. Уж и веры более нету...
- Откуда ты знаешь про тех четырех? - спросил подозрительно Хлопуша. - И про Пугачева отколь слышал?
- Как не слышать? Хоть и на краю света живем, - Петька обиженно вскинул голову, - а все же проходят мимо бродяжки, беглые, от помещиков утеклецы, рассказывают...
- Про тех четырех говорили правду. А про Пугачева не слышал, - с наивной хитростью сказал Хлопуша. И, почувствовав, что Петька ему не верит, крепко хлопнул его по плечу:
- Дотошен ты не в меру, провора! Все тебе знать надо, как да что. Аль тебе платят, чтоб ты все вызнавал? Уж не ушник ли ты управительский? А?.. Ну, ин ладно. Не обижайся. Я ведь шутной.
Петька молчал, низко опустив голову.
Черный ворон воду пил,
Воду пил...
Запел вдруг тихо, надтреснутым голосом Хлопуша.
Он испил, возмутил,
Возмутил...
Хлопуша перевел дыхание, а в это время где-то близко звонкий и сильный тенор подхватил:
Возмутивши улетел,
Улетел...
- Кто? - шепотом спросил Хлопуша, подавшись вперед, готовый бежать. Затравленный зверь заметался в его глазах.
- Свои! - успокоил Петька. - С завода, Жженый твой.
Хлопуша поспешно натянул на лицо накомарник.
А песня приближалась, но теперь она стала другой, разудалой, бесшабашной:
Гуляки мы таежные,
Соколики острожные,
На нож неосторожные...
Да-эх, неосторожные!..