В повести "Вторая весна" рассказывается о первых покорителях целинных земель, об их жизни в казахстанских степях весной 1955 года.
Это одно из лучших произведений об освоении целины в Казахстане. В апреле 1957 года писатель по бездорожью отправился на целину. Вернулся он с богатым материалом. В книгу вложил всю свою душу, любовь к людям, смело идущим на преодоление трудностей. Автор повести был удостоен медали "За освоение целинных и залежных земель".
Содержание:
Глава 1 - Печаль ночей 1
Глава 2 - Степь, ночь и огни на горизонте 3
Глава 3 - "Что ищет он в краю далеком?.." 4
Глава 4 - Люди и машины уходят в степь 7
Глава 5 - Описывающая главным образом степь, а кстати еще одного человека, едущего на целину 9
Глава 6 - Все чувства наружу! 11
Глава 7 - Цыганский двор 12
Глава 8 - Разговоры у костра о целине, хлебном балансе страны, перманенте и папуасах южных морей 13
Глава 9 - Четыре точки зрения на целинную степь и на человеческое счастье 16
Глава 10 - Садыков проверяет топографию верблюдом 17
Глава 11 - Добровольцы - два шага вперед! 20
Глава 12 - Наперекор всему - весна! 21
Глава 13 - От сегодня не уйдешь 23
Глава 14 - Три ночных гостя 24
Глава 15 - Человек снимает с себя стружку 26
Глава 16 - Две задачи решены неправильно 28
Глава 17 - Барабан Яна Жижки 29
Глава 18 - Тетради Темира Нуржанова 29
Глава 19 - Великолепный весенний день 34
Глава 20 - Тот же великолепный, но уже испорченный весенний день 35
Глава 21 - Очень неприятная, за что извиняемся перед читателями 36
Глава 22 - О соколах и коршунах 37
Глава 23 - Будем пробиваться! 39
Глава 24 - О закопёрщиках, о двенадцати одеялах бая Узбахана и о предсмертном крике человека 42
Глава 25 - Кожагул со знанием дела говорит о паршивой овце 43
Глава 26 - Многие, в том числе и волк, высказывают свое частное мнение 45
Глава 27 - Что-то у нас плохо организовано! 47
Глава 28 - "Слезы шофера" 47
Глава 29 - Директор Корчаков отвлекается от своих прямых обязанностей, а Вася Мефодин сажает себя на скамью подсудимых 49
Глава 30 - "Чертов мост" 50
Глава 31 - Как некоторые понимают выражение "тю-тю!" 51
Глава 32 - Вполне реальное дело 52
Глава 33 - Когда в Ленинграде спят 54
Глава 34 - Чтобы сердце горело 56
Глава 35 - Снова о двенадцати одеялах 57
Глава 36 - В темноте все можно сказать 58
Глава 37, - Которой кончается повесть, но не кончаются еще пути-дороги для многих и многих людей 59
Примечания 60
Михаил Ефимович Зуев-Ордынец
Вторая весна
Глава 1
Печаль ночей
Разбудил шум. Не открывая глаз, прислушался. Но было тихо. Теперь, когда ученики разъехались из интерната на каникулы, так тихо бывает в школе и днем и ночью. И все же разбудил именно шум, непонятный, не похожий на привычные шумы.
Галим Нуржанович открыл глаза, приподнялся на локте и снова прислушался. Прошумел ветер по крыше, будто кто-то пробежал по ее железным листам, да Карабас шумно вздохнул в прихожей. Услышав покашливание хозяина, он твердо, как палкой, застучал по полу хвостом.
Директор встал, надел шлепанцы и открыл форточку. Но и за окном, в черной весенней ночи, была нетронутая степная тишина. Не верилось даже, что в природе может быть так тихо. И остро представилось, как просторная тишина спящих степей лежит на сотни километров вокруг его маленькой школы, по всему глухому степному краю. Все спит: долинки, сопки, заброшенные дороги, ленивые речки, тихие озерца и люди в редких аулах, разбросанных по степи. А в этом океане сна и тишины не спит один он и слушает степное безмолвие.
Галим Нуржанович накинул халат и зажег свечу. Часы на ночном столике показывали, что ночь только началась. Но теперь он не заснет. Еще одна ночь бессонницы. Он поднял свечу и прошел в кабинетик - отыскать не дочитанные вечером газеты. Маленькое пламя свечи слабо повторилось в хрустале чернильницы, как повторялось оно много-много раз, в такие же бессонные, одинокие и тоскливые ночи. И вот он снова один на один со своей тоской. Угадывая настроение хозяина, в кабинет пробрался Карабас, сухоребрая, голенастая борзая, и ткнулся в колени острой длинной мордой.
Погладив собаку, Галим Нуржанович нашел газету, но очки были в спальне, и он задумался, глядя в глубину кабинета. Там, в полутьме, Амангельды, подняв коня на дыбы над лакированно блестевшим глобусом, грозил кому-то кривой саблей. Выше, на стене, висел - большой фотографический портрет молодого офицера в рамке, обвитой выгоревшим траурным крепом. При слабом свете свечи ясно видны были только петлицы с двумя квадратиками и руки, державшие автомат. Но и в полумраке Галим Нуржанович различал родное до последней черточки, бесхитростно-грубоватое лицо простого казахского парня: острые монгольские скулы и плоский нос, округлый юношеский подбородок, пухлые губы с доверчивой улыбкой и узкие, длинные, тревожно и невесело задумавшиеся глаза. Не раз замечал, бывало, Галим Нуржанович у сына этот ушедший - в себя, беспокойный, недовольный собой взгляд и с трудом сдерживался, чтобы не опросить: "О чем ты все задумываешься, сынок, э? Что беспокоит тебя?" Но нельзя вторгаться в чужую душу, даже в душу сына.
Тяжело опираясь на стол, Галим Нуржанович встал, подошел к портрету, и на него в упор взглянули взволнованные, тревожные глаза. Такие же глаза были у Темира и в последнюю их встречу, когда - сын поделился наконец с отцом своими заветными мыслями.
Тогда тоже была весна, но поздняя. Степь уже дышала сухим зноем. Темир, студент последнего курса сельскохозяйственного института, вырвался на несколько дней с дипломной практики навестить отца. Для рано овдовевшего Галима Нуржановича приезды единственного сына бывали большой радостью. Его особенно трогало то, что сын, высадившись из поезда, должен был, ради свиданья с отцом, не один день тащиться по глухой степи, ловя попутные подводы и редкие в этих краях машины. От школы, где директорствовал Галим Нуржанович, до ближайшей железнодорожной станции было без малого триста километров.
После ужина отец и сын вышли на школьный двор и сели на скамью. Маленькая начальная школа с интернатом для детей окрестных колхозов стояла на пологом скате лесистой сапки, одной из вершинок горного хребта Султан-Тау. Лес, покрывавший этот невысокий хребет, подступал к школе с тыла и сливался с ее садом. А школьный двор, расположенный по фасаду, был обращен в сторону степи, и с него, - с высоты, открывались такие сияющие, залитые солнцем дали, что при взгляде на них и в душе становилось просторно, свежо и светло.
Но такой свежей и светлой степь открывалась только весной, в солнечные дни, а сейчас, на пороге суховейного лета и при тихом, беспорывном закате, она наполняла сердце грустным покоем. Печальной была и пустая, безлюдная дорога - когда-то шумный ямщицкий тракт, - устало вытянувшаяся до горизонта. На ней взвихрился маленький смерч, побежал, лениво крутясь, но сбился с дороги и лег, обессилев, на придорожную траву. Тишина, задумчивость, печаль…
Вдоль дороги вытянулся в один порядок колхозный аул - былая зимовка-кстау, - огороженный стеной из объедков сена, складывавшихся десятилетиями. За этой косматой, неряшливой стеной аул прятался от безжалостных степных буранов. Саманные и дерновые мазанки, низкие и кособокие, видны были неясно в сумеречном свете. И только стоявший среди аула одинокий карагач четко рисовался на пурпуре заката. Его сухие ветви висели, как пряди седых, нечесаных волос, и была в этом силуэте одиноко умиравшего дерева тревожившая душу тоскливая покорность.
- Когда я остаюсь с нею с глазу на глаз, - заговорил вдруг, глядя на степь, Темир, - у меня кулаки сжимаются! Простор! Но какой бесполезный простор! А в мире не должно быть ничего бесполезного.
В голосе его звучала молодая, горячая злость. Она же подняла его со скамейки, и он начал быстро, нервно ходить, поглядывая на степь. Галим Нуржанович покосился на сына. Опять он полон этого непонятного беспокойства и недовольства собой, что всегда светятся в его глазах.