- Не нужно, - возразил Гарольд. - Я хочу дождаться Хильду и приду домой только поздно ночью… Я уж отдал приказания Сексвольфу. С восходом солнца мы с тобой отправимся в Лондон, чтобы оттуда выступить против бунтовщиков.
- Хорошо… Прощай, благородная Юдифь! Прощай и ты, милая тетушка… Поцелуй меня еще раз, в залог новой встречи!
Тира обняла его и шепнула:
- Да, но только в могиле, Гакон!
Молодой человек запахнул плащ и задумчиво направился к холму. Дойдя до могилы рыцаря, он остановился.
Стало совершенно темно и наступила зловещая тишина, когда вдруг Гакон услышал чей-то ясный голос:
- Что ищет юность у безмолвных могил?
Ничто никогда не могло поразить Гакона. В его самообладании было что-то ужасное, если принять в расчет его молодые годы.
Он ответил, не оборачиваясь:
- Почему ты называешь мертвецов молчаливыми, Хильда?
Пророчица положила руку ему на плечо и взглянула в лицо.
- Ты прав, сын Свена, - ответила она. - Абсолютного молчания нет нигде, и душе никогда нет покоя… Так ты вернулся на родину, Гакон?
- Вернулся, но я и сам не знаю зачем… Я был еще беспечным ребенком, когда ты предсказала моему отцу, что я рожден на горе и что самый славный час моей жизни будет и последним для меня. С тех пор моя радость исчезла навсегда!
- Но ты тогда был еще таким маленьким, что я удивляюсь, как ты мог принять во внимание мои слова… Я как будто вижу тебя играющим с соколом твоего отца, в тот день, когда он узнал от меня о твоей судьбе.
- О Хильда, да разве только что вспаханная земля неохотно принимает брошенное в нее семя? Так и молодая душа не пропускает первых жизненных уроков… С тех пор ночь сделалась моей подругой, а мысль о смерти постоянной спутницей… Помнишь ли ты, как я накануне своего отъезда ушел тайком из дома Гарольда и прибежал к тебе? Я тогда сказал, что только любовь к Гарольду дает мне силы с твердостью перенести то, что все мои родные, кроме него, смотрят на меня, как на сына убийцы и изгнанника… Я еще добавил тогда, что эта привязанность, как мне кажется, имеет зловещий характер… Тут ты, Хильда, прижала меня к себе, поцеловала холодным поцелуем и здесь же, у этой могилы, утешила своим предсказанием… Ты пела перед огнем, на который брызгала водой, и из слов твоей песни я узнал, что мне суждено будет освободить Гарольда, гордость и надежду нашего семейства, из западни и что с той минуты жизнь моя будет неразрывно связана с его жизнью… Это ободрило меня, и я спросил, буду ли я жить так долго, чтобы успеть обелить имя моего отца? Ты взмахнула своим волшебным посохом, пламя высоко взвилось, и мне был дан ответ: "Как только ты выйдешь из юности, жизнь твоя разгорится ярким пламенем и потом угаснет навсегда." Так я узнал, что проклятие вечно будет тяготеть надо мной… Я вернулся на родину, чтобы совершить славный подвиг и потом умереть, не успев насладиться его плодами. Но я тем не менее, - продолжал с увлечением юноша, - утешаюсь мыслью, что судьба такого человека, как Гарольд, неразрывна с моей и что горный ручей и быстрый поток потекут вместе в вечность!
- Ну, этого я не знаю, - сказала Хильда побледневшими губами, - сколько я ни спрашивала о судьбе Гарольда, его конца я не смогла узнать. Звезды мне сказали, что его величие и слава будут оспариваться могуществом сильного соперника, но Гарольд будет брать верх над врагом, пока с ним пребудет его ангел-хранитель, принявший образ чистой, непорочной Юдифи… Ну а ты, Гакон…
Пророчица замолкла и опустила покрывало.
- Что же я? - спросил Гакон, подходя к ней поближе.
- Прочь отсюда, сын Свена! Ты попираешь могилу великого рыцаря! - воскликнула гневно Хильда и быстро пошла к дому.
Гакон задумчиво посмотрел ей вслед. Он видел, как навстречу Хильде выскочили собаки, и она вошла в свой дом. Гакон спустился с холма и направился к своей лошади, которая паслась на лугу.
"И какого же ответа мог я ожидать от нее? - думал он про себя. - Любовь и честолюбие для меня только пустой звук. Мне суждено любить только Гарольда, жить только для него. Между нами таинственная, неразрывная связь; весь вопрос только в том, куда выбросят нас волны жизни."
Глава IV
- Повторяю тебе, Хильда, - говорил граф нетерпеливо, - что я верю теперь только в Господа Бога… Твоя наука не предохранила меня от опасности, не помогла победить грех… Может быть… Но нет, я не хочу больше испытывать твое искусство, не хочу ломать голову над неразрешимыми загадками. Я не буду теперь доверять ни одному предсказанию, ни одному твоему предостережению. Пусть душа моя уповает только на Господа.
- Ты идешь своей дорогой; сойти с нее нельзя. Быть может, еще одумаешься, - ответила Хильда угрюмо.
- Видит Бог, - продолжал Гарольд, - что я обременил свою совесть грехом только во имя родины, а не для моего спасения! Я буду считать себя оправданным, если Англия не отвергнет моих услуг. Отступаюсь от своих честолюбивых замыслов, от всех стремлений… Трон уже не имеет для меня никакого значения, я живу только для Юдифи…
- Ты не имеешь права, даже и для Юдифи, забыть свой долг и судьбу, которая предназначена небом! - воскликнула Юдифь, подходя к жениху.
В глазах графа заблестели слезы.
- О Хильда, - сказал он. - Вот единственная волшебница, предсказания которой я готов признать! Пусть она будет моим оракулом; ее я буду слушаться.
На следующее утро Гарольд вернулся, в сопровождении Гакона и слуг, в столицу. Доехав до южного предместья, граф повернул налево, к дому одного из своих вассалов, бывшего сеорла. Оставив у него лошадей, он сел с Гаконом в лодку, которая перевезла их к старинной крепости, служившей во время римского господства главным укреплением города.
Это здание представляло собой смесь различных стилей: римского, саксонского и датского. Оно было вновь отстроено Канутом Великим, который жил в нем, а из верхнего окна крепости сбросили в реку Эдрика Стреона, предка Годвина.
- Куда это мы едем? - спросил Гакон.
- К молодому Этелингу, законному наследнику саксонского престола, - спокойно ответил Гарольд. - Он живет в этом дворце.
- В Нормандии говорят, что этот мальчик слабоумен, дядя.
- Вздор! Да ты сейчас сам убедишься в этом.
После непродолжительной паузы Гакон опять спросил:
- Мне кажется, что я угадал твои намерения, дядя: не поступаешь ли ты необдуманно?
- Я следую совету Юдифи, - ответил Гарольд с волнением, - хотя я и могу потерять из-за этого всякую надежду на брак с моей возлюбленной.
- Так ты готов пожертвовать даже своей невестой во имя родины?
- Да, готов, с тех пор, как согрешил, - смиренно произнес граф.
Лодка остановилась у берега, и дядя с племянником поспешили выйти. Пройдя римскую арку, они очутились во дворе, где находились саксонские постройки, уже пришедшие в ветхость, так как Эдуард не обращал на них никакого внимания. Затем поднялись по наружной лестнице и вошли через низенькую, узкую дверь в коридор, где стояли двое телохранителей в голубых ливреях и с датскими секирами и пятеро немецких слуг, привезенных покойным Этелингом из Австрии. Один из последних ввел новоприбывших в неказистую приемную, в которой Гарольд, к величайшему своему удивлению, увидел Альреда и трех саксонских танов.
Альред со слабой улыбкой приблизился к Гарольду.
- Надеюсь, что я не ошибся, предположив, что ты явился сюда с теми же намерениями, с каким прибыли я и эти благородные таны, - произнес он.
- Какие же у вас намерения? - спросил Гарольд.
- Мы желаем убедиться, достоин ли молодой принц быть наследником Эдуарда Исповедника.
- Ты угадал: я приехал с этой же целью. Буду смотреть твоими глазами, слушать твоими ушами, судить твоим суждением, - громко сказал Гарольд.
Таны, принадлежавшие к партии, враждебной Годвину, обменялись беспокойными взглядами при виде Гарольда, но теперь их лица заметно посветлели.
Граф представил им своего племянника, который своей серьезной наружностью произвел на них весьма выгодное впечатление; один Альред вздыхал, замечая в его лице сходство со Свеном.
Начался разговор о плохом здоровье короля, о мятеже и о необходимости выбрать подходящего наследника, который был бы способен взяться за бразды правления государством. Гарольд ничем не выдал своих заветных надежд, а держал себя так, будто он никогда и не думал о престоле.
Прошло уж немало времени, и благородные таны начали заметно хмуриться: им не нравилось, что принц заставляет их так долго ждать в приемной. Наконец появился слуга и на немецком языке, который хоть и понятен саксу, но звучит чрезвычайно странно, пригласил ожидавших следовать за ним.
Принц, мальчик лет четырнадцати, казавшийся, однако, еще меньше, находился в большой комнате, обставленной во вкусе Канута, и занимался набивкой птичьего чучела, которое должно было служить приманкой молодому соколу, сидевшему возле своего господина. Это занятие составляло существенную часть саксонского воспитания, и таны благосклонно улыбнулись при его виде.
На другом конце комнаты за столом, заваленным книгами и письменными принадлежностями, сидел норманнский духовник. Это был наставник принца, назначенный Эдуардом учить наследника норманнскому языку, а на полу было разбросано множество игрушек, которыми забавлялись братья и сестры Эдгара; одна маленькая принцесса Маргарита занималась вышиванием.
Когда Альред почтительно хотел приблизиться к Этелингу, чтобы благословить его, мальчик закричал на едва понятном языке, смеси немецкого с норманнским: