– Значит, я буду баронессой фон Шекман? Постараюсь запомнить. И, господа, вы все же отдайте мне тот список. На шапку с пряжкой я бы тоже хотела взглянуть.
– Пряжку мы можем вам отдать, – сказал Шумилов. – Она с жемчугом, вам пригодится. А сама шапка обыкновенная, из выдры. Таких мы тут много видели.
На том и порешили.
Анриэтта, нанявшись горничной к некоей пани Тускевичевой, не завела себе богатых нарядов – горничной они ни к чему. Драгоценности она всегда носила при себе, в потайном кармане, подвешенном под юбкой к поясу, потому что пани вполне могла устроить обыск в ее вещах. Ради нескольких сорочек и легкой накидки возвращаться не стоило. Тем более предстояло купить новые и дорогие наряды.
Поэтому московиты решили: Ивашка с Петрухой повезут будущую баронессу в Люблин, чтобы там она преобразилась и вернулась в Краков уже в своей карете и со слугами, Шумилов останется в Кракове и постарается свести знакомство с ксендзами, но будет бдителен и по вечерам не станет нигде бродить.
Он даже обрадовался возможности провести несколько вечеров в гостинице, за книгами. Книги богословского содержания он рассчитывал раздобыть при помощи ксендзов. Нужно было подготовиться к словесному сражению с Воином Афанасьевичем, если вдруг придется вправлять беглецу мозги.
Анриэтта прибыла как раз к Рождеству, и не в карете, а в хороших санях и в сопровождении двух горничных. Она сразу направилась в Вавель, а Ивашка с Петрухой, в новеньких шубах и сапогах, в "рогатывках" с султанами из перьев цапли, – к Шумилову.
– Сейчас в замке будут праздновать, так что мы вовремя поспели, – сказал Петруха. – Она очень радовалась, что попадет на все балы.
– Что с нее возьмешь… – буркнул Шумилов. Он понимал, что женщина стосковалась по той жизни, к которой была приучена с детства, но сильно не одобрял того мира, в котором бабы с мужиками прилюдно в обнимку скачут, да еще и волосами трясут. По его разумению, вдова должна, как и замужняя, прятать волосы хоть под платом, если не под повойником. Французской бабьей моды он не одобрял: вся шея на виду, плечи – и те на виду, груди наполовину открыты, руки по локоть открыты, волосы кудерьками и завитками спускаются вдоль шеи на грудь. А все это богатство можно показывать только своему венчанному мужу, ведь сплошной соблазн!
Анриэтта же радовалась тому, что наконец будет выглядеть соблазнительно. Об этих платьях с разрезными рукавами, об этих кружевных воротниках, об этих туфельках она столько месяцев мечтала!
Первым делом она стала добиваться встречи с личным секретарем королевы, Пьером де Нуайе. Этого дворянина Анриэтта не знала, но полагала, что сумеет с ним хорошо поговорить. Главное было – попасть в королевские покои.
Ей это удалось.
Там, в покоях, звучала лишь французская речь. Мария-Луиза привезла фрейлин и камеристок из Парижа, а польские пани и паненки должны были приноравливаться к ее нраву.
В тот день дамы готовились к балу, и мужчинам вход был воспрещен. Пьер де Нуайе через камеристку вызвал любимицу королевы – молоденькую пани Замойскую, супругу воеводы сандомирского и киевского.
О ней ходили слухи, будто она – тайно рожденная дочь Марии-Луизы, только непонятно от кого. Основания для слухов имелись – когда Мария-Луиза приехала в Варшаву, чтобы обвенчаться с Владиславом, в ее свите была девочка лет четырех, черноволосая и кудрявая. Зачем тащить с собой через всю Европу ребенка, если только это не твое дитя, – так рассуждали варшавяне. Королева на осторожные вопросы отвечала, что девочка, Мария-Казимира-Луиза Гранж д’Аркьен, – дочь гувернантки от некоего знатного вельможи, столь знатного, что ее во избежание беды следовало увезти из Франции. Также королева говорила, что обещала позаботиться о судьбе ребенка. И в конце концов у варшавян появились другие темы для разговоров. А королева почти три года назад отдала семнадцатилетнюю воспитанницу за весьма богатого пана, Яна Замойского. Это было своего рода наградой пану, который во время "кровавого потопа" отказался признать своим королем шведского Карла и сохранил верность Яну-Казимиру.
Муж был отважен и умел водить в битву драгун и гусар, но грубоват, любитель выпить, и в конце концов он впал в немилость у Марии-Луизы и Яна-Казимира. Юная жена с ним как-то ладила и даже забеременела, но дитя родилось слабеньким и вскоре скончалось.
– В чем дело, господин де Нуайе? – спросила красавица, выйдя на зов. – Что-то спешное?
– Вас одна особа желает видеть, – ответил секретарь. – Вот она, перед вами.
Анриэтта сделала глубокий реверанс.
Готовясь к важной встрече, она оделась так роскошно, как только могла, учитывая, что лавки в Люблине – отнюдь не парижские и даже не варшавские. На ней было алое платье, такое, что выделяется в любой толпе, спереди в драпированном разрезе виднелась золотистая юбка. На шею Анриэтта надела вечно модный крупный жемчуг, воротник приделала из лучшего фламандского кружева, какое только могла найти, волосы по бокам горничная ей завила, как и челку, а сзади, заплетя косу, уложила короной.
Но было и неудобство – Анриэтта отвыкла от туго зашнурованных корсажей.
– Что вам угодно, сударыня? – спросила пани Замойская.
– Я боюсь, что вам будет трудно вспомнить меня, сударыня, так много лет прошло со времени нашего знакомства. Но, может быть, вы вспомните маленькое круглое зеркальце в золотой оправе? Оно так вам полюбилось, что вы изволили плакать, сударыня, чтобы получить его.
– Маленькое зеркальце с ручкой – как ангелочек?
– Да, сударыня.
– Оно и теперь у меня! Так это вы?..
– Я, и если вы действительно вспомнили меня, то скажите ее величеству, что младшая дочь графа де Верне, ее давнего поклонника и сторонника, почтительнейше просит принять…
– Мой Бог, конечно!
Пани Замойская исчезла и минуту спустя вернулась радостная:
– Ее величество ждет вас!
Мария-Луиза сперва решила, что девушка, которой она покровительствовала, прибыла из Франции, и забеспокоилась – нет ли дурных вестей. Кардинал Мазарини сильно болел, а этот прелат был ей нужен, чтобы содействовать в передаче польского трона не бог весть кому, а нужному человеку. Этого человека она уже присмотрела – принца Анри Жюльена, сына своего бывшего любовника, Великого Конде. Теперь следовало женить его на своей племяннице, чтобы в случае смерти Яна-Казимира не остаться никому не нужной старухой, а продолжать править Речью Посполитой.
Но Анриэтта сразу сказала, что приехала из Курляндии, и королева приказала ей наутро быть при ее пробуждении. Курляндские дела тоже были Марии-Луизе любопытны. Анриэтта умело подольстилась к Марии-Луизе и получила приглашение пожить в Вавельском замке.
В Кракове умели веселиться! Балы, пиры, катания на санях, охоты, концерты – двор едва опомнился к концу января. Анриэтта первым делом завела себе поклонников, готовых целовать ручки и развлекать, а поскольку она была уже вдовой, да и немолоденькой, поклонники были осанистые седоусые паны, одетые с невероятной роскошью на польский лад. Французское платье сразу признали и охотно надевали только дамы, кавалеры к нему еще только приглядывались. Главным же щеголем в Вавельском замке был сам король Ян-Казимир. Он тоже целовал Анриэтте ручки. Она знала, что его величество не промах по части чужих спален, и была настороже – хотя королева давно махнула рукой на эти мужнины забавы, но лучше поберечься.
У Яна-Казимира было целое войско покоевых – во Франции их бы назвали пажами. Молодые шляхтичи, попавшие ко двору благодаря родительским связям, ничем путным не занимались – бегали с поручениями да ухаживали за дамами. Анриэтта обратила внимание на одного юношу – лет ему было около двадцати, и он недавно, прошло немногим более года, побывал в Париже.
Она не видела Парижа очень давно – то есть дважды побывала там проездом, но не в Лувре, не в Пале-Рояль; по приказанию Мазарини они с Денизой останавливались на окраине, в трех шагах от Булонского леса. А ей очень хотелось знать, что делается в столице, до сих пор ли славятся салоны Нинон де Ланкло и мадам де Рамбуйе, вышла ли наконец замуж прекрасная Жюли, дочка мадам де Рамбуйе, какие пьесы ставятся в Бургундском отеле.
Юноша – удивительно изящного сложения, с такими тонкими белыми руками, что принц крови бы позавидовал, – был в Париже по случаю празднования Пиренейского мира вместе с посланными Яном-Казимиром польскими аристократами. Он действительно участвовал во всех увеселениях, был на большом приеме в Лувре и называл имена, которые Анриэтта хотела услышать.
– А как выглядел молодой король? – расспрашивала она. – Что говорят о нем в городе? Каких невест ему ищут? Кто его любовница?
– Не все сразу, госпожа фон Шекман! Говорят, его любовницей была племянница кардинала, Олимпия Манчини, но ее величество королева Анна испугалась последствий, и девицу срочно выдали замуж за графа де Суассона. Но весь Париж знает, что старший сын этой пары родился всего через шесть месяцев после свадьбы, так что…
– Не продолжайте, господин Мазепа! – Анриэтта хлопнула юношу по руке веером, очень удачно купленным веером, в который было вставлено маленькое зеркальце. – Это чересчур фривольно!
Он засмеялся и поцеловал Анриэтте руку. Поцелуй был чуть более долгий, чем требовала любезность, и Анриэтта подумала: "Вот, пожалуй, дитя, из которого можно вырастить отличного любовника; наверняка какая-нибудь из придворных дам этим уже занялась…"
– Вы поедете кататься? – спросил пан Мазепа. – Будет целая кавалькада саней. Что, если поедем вместе?
Она согласилась. Как оказалось, правильно сделала. Потому что увидела на голове у своего кавалера шапку из меха выдры с жемчужной пряжкой – точно такой же, как та, что подарили ей московиты.