- Не смеюсь, не шучу, - примирительно сказал Лайош, проглотив готовую сорваться с языка остроту. - Да и до шуток ли мне, втянувшемуся ради тебя в такое, совсем не шуточное дело!
- Ну-ну, не обижайся, кузен, - молвил Влад, мгновенно возвратившись к прежнему настроению. - Что там в городе? Молчат?
- Куда там! - усмехнулся Лайош. - Бедные сасы раскудахтались, точно куры, у которых ночью побывала лиса. Но магистрат молчит. Город наверняка не посмеет шевельнуть и пальцем. Старый комендант, может, что-то и замышляет, но виду пока не подает.
- А где король?
- Король Матьяш находится в пути к своей столице Буде. - насмешливо проговорил Лайош. - Там готовятся к большому турниру и празнествам. После этого король отбывает к войску. Как видишь, его величеству некогда заниматься тем, что творится в скромном замке среди Карпат.
- Король умен; своего барона в его домене он не тронет, - сказал Цепеш. - Остается Штефан, наш старый союзник и друг.
- Не забыл же он, - заметил Лайош, - что на отчий стол его посадил именно ты.
- А ведь это его племянница!
- Бежавшая, а значит - сама лишившая себя покровительства дяди. А тот парень пришел в себя, - доложил барон. - Вылакал кувшин воды. И я подумал…
- Говори!
- Я подумал: малый шарик из моей шкатулки в тот кувшин - и нет у тебя больше соперника.
Цепеш хмуро отбил пальцами по краю стола короткую дробь.
- Яд давать - товар портить, - покачал он головой с жестокой улыбкой. - Портить тело, способное долго извиваться в муках.
- Тогда, может быть, сгодится вода? Или огонь, или кол? - вкрадчиво молвил Лайош.
- Нельзя. Я потеряю ее навек.
- Ты ведешь себя, дорогой кузен, будто это и не женщина вовсе. Женщине ее верность не нужна; эта игра нужна мужчине, и любая красотка ведет ее для него, принимая вызов со всей хитростью и лицемерием, на которые способна. Исчезнет мужчина - и она прекратит игру, - до той поры, когда новый дурак даст повод возобновить ее. Сделай так, чтобы соперника не стало, и верность этому человеку не будет ей нужна.
- Замолчи! - прервал его Цепеш. - В женской душе ты так же способен разобраться, как червяк, гложущий книгу, - прочитать хоть строку. Если убить его и показать ей труп - она мне этого вовеки не простит. Если не увидит его своими глазами мертвым - будет ждать этого парня до гроба. Есть один лишь путь, и я принимаю его, хотя для меня и постыден он. Надо уговорить, надо заставить белгородского мужика отказаться от нее самому, отречься. Да так, чтобы она это видела, слышала!
Барон усмехнулся про себя. Давно дорогой кузен не говорил с такой страстью, не был так искренен.
- Истинно говорю тебе, князь! - Лайош поднял руку, вещая, как на проповеди. - Такой женщины в этом замке нет, как и нет вообще на свете. Ты нарисовал ее себе - и молишься.
Влад сделал шаг вперед. Лайош попятился.
- Опомнись, братец! - Он поднял руки, заслоняясь. - Это была шутка.
- Чем больше в шутке правды, тем менее она смешна, - угрюмо сказал Цепеш, помолчав. - Запомни это, братец, и не дразни более меня, это для тебя опасно.
Лайош кивнул, не смея вымолвить слова.
- Менестрели и трубадуры приходили? - спросил Влад, не глядя на родича.
- Званы не раз, братец. Нечего ждать, не придут.
- Буду играть для нее сам. - Цепеш снял со стены лютню, умело настроил, но тут же отбросил на кресло. И, расчесав кудри эбеновым гребнем, направился к тем покоям, где Дракулы держали свою пленницу.
- Да, - вспомнил он уже на пороге. - Вели этой ведьме Чьомортанихе после обеда явиться ко мне!
Лайош в раздумии повесил лютню на место и подошел к окну. Барона всегда ставили в тупик быстрые перемены в настроении его страшного кузена: от вспышки жестокости - к мечтательной нежности, от детской радости - к безумному, всеразрушающему гневу.
В какие опасные затеи втянет его, Лайоша, этот изменчивый, изобретательный авантюрист? Какие еще беды на него навлечет?
Роксану в неволе содержали как приличествовало женщине ее происхождения, величали княжной; слугам же, знавшим для чего и для кого она здесь, случалось, обмолвившись, назвать ее государыней. Она могла свободно гулять по комнатам, лучшим в замке, которые предоставили в ее распоряжение, выходить на балкон, на стену, подниматься на вершину одной из башен. Дальше путь для нее был закрыт, как ей объяснили, - до поры. Комнаты были обставлены с роскошью, до сих пор ею еще не виданной. На туалетных столиках красовались хрустальные пузырьки и вазочки с редкими благовониями и мазями, венецийские зеркала в затейливых серебряных и бронзовых оправах при каждом повороте отражали ее гордую красоту. Служанка, помогавшая ей во время туалета, не отлучавшаяся от Роксаны ни на минуту, по-видимому - рабыня, была нема. Но она умела со вкусом соорудить прическу, выбрать платье, знала толк в ароматных притираниях и маслах. Лицо рабыни хранило следы былой красоты. Какая трагедия крылась за ее участью и немотой, кем была несчастная в свои лучшие времена?
Каждое утро в апартаментах знатной пленницы появлялись свежие цветы, и в этом было главное богатство позолоченной клетки, в которую ее посадили. Цветы, о которых она раньше слышала, но которых не видела никогда.
Цветы приносила ширококостная и приземистая женщина лет под шестьдесят. У этой дамы, выступавшей тяжело и уверенно, лицо над мощными челюстями было украшено целым букетом разнообразнейших бородавок, гладких и пупырчатых, светлых и темных.
- От государя-воеводы, - бросала она каждый раз, принося цветы и меняя в вазах воду.
Роксане, однако, было не до нее.
Роксана казалась спокойной. Но давалось ей это с трудом. Роксану лишили воли; чьи-то преступные руки бросили ее, свободную и гордую, в темницу, из которой она не видела выхода; кто-то хотел подчинить ее себе, заставить изменить своей любви, себе самой, стать, в сущности, другой женщиной, какую она и представить себе не могла. Впрочем, нет, могла даже видеть: ее ждала, не завтра, так в будущем, злая судьба, когда-то постигшая приставленную к ней немую рабыню. Более же всего княжну терзали думы о Войку. Зная мужа, Роксана могла легко представить, как он поступил и какой опасности себя подверг. Отвага Войку, не раз уже думала она, способна сослужить ему когда-нибудь плохую службу, и вот это время, кажется, наступило. Тысячи раз ей чудилось, что Войку убит, замучен исчадием ада, похитившим ее, что он заточен в камень под этим мрачным замком и каждый час подвергается лютым пыткам. Прожитые с ним в Брашове дни казались ей далеким счастливым сном. Роксану душили продуваемые чистым ветром с гор роскошные комнаты; при виде людей в ее душе поднималась ярость, ее бесило даже появление несчастной немой рабыни.
Роксану посещала не раз отчаянная мысль: броситься с балкона или с башни вниз, на скалы. Уж лучше Чербулу какое-то время по ней погоревать, чем всю жизнь с нею вот так мучиться. Но тут же, ужасаясь, она молила пресвятую божью матерь о прощении: самоубийство - смертный грех, не отпускаемый никому и на Страшном суде.
Труднее всего было, когда приходил князь Цепеш. Появлялся же он у нее каждый день.
Влад Цепеш не был ни назойлив, ни робок; он входил в комнаты княжны, как мужчина, умеющий разговаривать с женщинами, умеющий им нравиться, непринужденно-любезный, не сомневающийся в своем искусстве покорять. Но было еще во вчерашнем венценосце нечто монаршье: осанка, поступь, властный взгляд, способный мгновенно становиться и дружелюбным, и ласковым. Особенно хороша была улыбка Влада Цепеша, мгновенно преображавшая его. Красивый и рослый, князь Влад в свои сорок лет выглядел на тридцать. Не знавшие его могли подумать: какой же перед ними веселый, прекрасный кавалер!
Роксана знала, что натворил на свете Влад Цепеш, за что проклинают его люди в Мунтении и Болгарии, Семиградье и Польше. Да и будь он божьим Серафимом, этого похищения достаточно было, чтобы она его возненавидела. Но посещения его терпела, на речи отвечала. Роксана знала, что Войку может быть во власти этого зверя и боялась вызвать у него губительную ярость.
- Вы позволите войти, моя госпожа? - спросил Влад, останавливаясь в дверях.
- Разве вы не у себя дома, князь?
- Враги давно отняли мой дом, - пожал плечами Цепеш. - Я такой же беглец, как вы, княгиня, а в этом доме - такой же гость. Так что вы вольны меня прогнать.
- Но не уйти отсюда, не так ли?
- Конечно, нет, моя госпожа! - лучезарно улыбнулся Влад. - Но у меня есть оправдание, - добавил он серьезно, почти грустно. - Я вас люблю.
- Но я люблю другого, князь, - сказала Роксана.
- Я знаю это, княгиня, - слегка вздохнул Цепеш. - Верю - достойного.
- Скажите мне правду, князь: где он? Что с ним?
Цепеш пожал плечами.
- Я хотел бы вас об этом спросить, моя госпожа, - негромко молвил он, сочувствующе глядя ей в глаза. - Вы не могли полюбить ни труса, ни подлеца. Почему же он не явился за вами сюда?
- А если бы он постучал в ворота?
- Я вышел бы в поле и честно сразился с ним. Я верю, говорю это снова, что выбор ваш был достойным. Но где ж тогда ваш защитник и супруг?
- Не знает еще, где я. Или, быть может…
Цепеш выдержал ее пристальный взгляд.
- Я не молю, поймите, разлюбить его и полюбить меня, моя госпожа, такое было бы недостойно для нас обоих, - сказал князь, и голос его зазвенел от сдерживаемой страсти. - Мое скромное счастье в том, что я вижу вас и слышу. Кто осудит меня за то, что я не хочу его лишиться?
- Господь, - коротко отвечала Роксана.
Цепеш, несколько сбитый с толку, не сумел вовремя спрятать мелькнувший в его глазах насмешливый огонек.