Глава седьмая
СТРАНА ШАМО
Монгол курил длинную серебряную трубочку с прозрачным нежно-зеленым нефритовым мундштуком и не торопился передать ее гостям: его смущала черная шапка дугпы Мунхийна и лисий малахай Чочуша, из-под которого торчала черная косичка. Таких гостей он еще не видел и не знал, что теперь с ними делать и как ему поступать. К его немалому удивлению, гость в черной шапке сел в позе бургэдэн суудал, присущей знатным людям, и заговорил по-монгольски ядовито-пренебрежительным тоном, как бы отмеряя незримую дистанцию между собой и хозяином:
- Ты не монгол, если не исполняешь долга гостеприимства! Я не спрашиваю твоего имени и названия твоего рода, чтобы не позорить золотые кости предков, которые и не подозревают, что их сын давно миличас-перевертыш, хотя и набирается наглости жить по их обычаям, но без соблюдения главных из них!.. Какому богу ты молишься, дербэт? Почему молчишь, кэрэмучин? Отчего не показываешь мне гнилых зубов урасута?
Хозяин давно уже вынул трубку изо рта и растерянно моргал глазами: уж не сам ли Очир-Вани пожаловал на ночь глядя в его скромную юрту?
- Я - настоящий монгол! - сказал он оскорбление. - Я молюсь Будде и знаю обычаи!
- Ты - не монгол, - отрезал Куулар. - Ты - тумэт, поклоняющийся черным и белым камням!
Хозяин широко развел руками. Что делать, как ему откупиться от неистового гнева и злых упреков страшного гостя? Может, новый пестрый терлик ему подарить - его пояс совсем засалился; добротный меховой дэгэл с расшивкой положить на плечо - его старый халат уже весь в клочьях?.. А может, сама змея могой заползла в его юрту в образе человека? Тогда ее голыми руками не взять, а можно прибить только хорошо обожженной в костре палкой!
Дугпа Мунхийн усмехнулся, прочитав мысли перепуганного хозяина, протянул узкую коричневую ладонь, на которой начал медленно вспухать сначала красный, а затем белый пузырь. Наконец, пузырь лопнул, и на его месте засияла золотая китайская монета с зубастым, четко отчеканенным драконом. Монгол протер глаза, осторожно снял монету с ладони колдуна, попробовал ее на зуб и тотчас упал лицом вниз, прямо в ноги дугпы:
- Не губи, дами! У меня - жена и дети! Каким бы адом ты ни был послан, я все сделаю!
Обомлел и Чочуш - даже камы в его горах не умели делать такие чудеса, хотя и бывали камлания, когда все видели, как прилетали к огню железные птицы и уносили кама на своих гремящих крыльях прямо к Эрлику.
- Верни монету! - строго потребовал гость. Монгол обшарил себя, кошемный коврик, даже пошевелил палкой остывшую золу очага, но монеты так и не нашел.
- Ты еще и вор! - сказал дугпа Мунхийн весело.
Монгол издал стон, потом вопль ужаса, обхватив ноги гостя и покрывая их поцелуями. Но тот отпихнул его и встал с хоймора:
- Хватит пускать слюни, бесчестный голак! Я все равно знаю теперь, чем ты и твои соседи промышляете в священной стране Шамо, облюбованной вами для подлых дел!
Хозяин юрты сел в позе сугдэх, раздвинув пальцы рук. Так сидели только перед джйнонгами и другими властителями страны, а раздвинутые пальцы означали крайнюю степень печали и раскаяния. Дугпа Мунхийн негромко, но торжественно рассмеялся:
- Так-то лучше, голак! Теперь я разрешаю тебе назвать себя.
- Батнор. Но я - скотовод, пастух, а не голак!
- Все вы здесь, в ущельи Яман-Ус - голаки! Потому и молитесь, как тумэты, не Будде, а расписной горе Ханын-Хад! Я - не дами и послан не адом! Я - великий мудрец света и буду учить вас, недостойных, истинной вере, а не ложным истинам! Собери утром соседей, говорить буду.
Чочуш жался в самом темном углу юрты и, если бы не боялся неистового гнева дугпы Мунхийна, давным-давно бы сел на своего коня и ускакал от этого страшного для всех людей человека. За восемь с половиной дней пути он всего натерпелся от него, а тот с каждым днем становился все злее и беспощаднее…
Первое страшное потрясение Чочуш испытал, когда черный колдун набрал тяжелых камней, раскалил их на костре и бросил один за другим в кожаный бурдюк, наполненный водой из ручья. Потом выкатил из тряпья мертвую человеческую голову, сварил ее и, вооружившись своим кривым ножом, начал обрабатывать, соскабливая кожу вместе с волосами, отрезая нос и губы, выковыривая глаза и вытряхивая мозг. На пустынном берегу, где происходило это действо, песок и камни были заляпаны вареным человеческим мясом, на запах которого слеталось воронье со всей округи, противно каркая и дерясь из-за каждого куска.
Заметив ужас в глазах парня, дугпа усмехнулся и посоветовал держать язык на привязи, если Чочуш не хочет, чтобы его голова оказалась в этом же бурдюке, где вода еще не остыла…
А потом дугпа Мунхийн вообще перестал церемониться со своим несчастным спутником - пугал его заклинаниями, от которых раскалывались камни, рождая огонь; он заставлял этот огонь выделывать всяческие чудеса; молниеносным взглядом выключал молодого теленгита из жизни, отсылая его душу не только к кермесам, но и в гости к самому семиглавому Дельбегену…
После того, как пропала золотая монета, Батнора точно подменили: он засуетился, захлопотал и скоро на жарко пылающем очаге стоял большой казан, в котором, булькая, варилась баранья туша, а под ногами у гостей валялись рога, шкура, копыта и курдюк, пришитый к земляному полу юрты знакомым уже кривым ножом дугпы. Курдюк он приказал приготовить отдельно на завтрашний долгий путь по пустыне.
Куулар сидел на хойморе полузакрыв глаза. По его посеревшему и худому лицу обильно катился грязный пот, который он время от времени смахивал ребром ладони, и хмурился все больше, пока не помрачнел окончательно.
- У тебя есть жена, Батнор? - спросил он хрипло.
- И жена и дети есть, - залебезил тот, все еще не веря, что гнев гостя прошел и его собственные муки на этом кончились. - Они живут в другой юрте, у ручья… Что вам стоит сделать, шакья, чтобы я стал богат и знатен, а мои дети получили должности джасаков и стали хошучо? Мне так надоело быть албату нашего нойона Борджигина! Я хочу жить как дархан и быть свободным от податей!
- Ты слишком много просишь. У тебя сколько сыновей?
- Трое. И одна дочь.
- А кто твоя жена, как ее зовут?
- Родна.
- Драгоценность?! - удивился гость. - Что же в ней драгоценного? Почему у нее такое имя?
- Ее отец - бичекту и служит у джасака. Она - хорошая жена!
Батнор все еще не решался смотреть открыто на страшного для него гостя. Но Чочуш видел, как презрительно кривились его тонкие губы, а в глазах стыл черный лед - дугпа Мунхийн не признавал никаких личных привязанностей, даже самых невинных. Все они были зло, а от зла он избавился уже давно.
Усыпив глупого парня, Куулар вышел из юрты, долго смотрел в черное небо, усеянное звездами, и мысленно ругал себя. Он был недоволен своей горячностью и сожалел о принятом вечером решении: говорить с соседями этого честолюбивого пастуха, рвущегося в монгольские сановники. Одно дело воздействовать силой нервной энергии на самого Батнора и совсем другое - на толпу, которую тот приведет утром к своей облезлой гостевой юрте. Ни сил, ни запаса самовоспламеняющегося порошка у Куулара почти не осталось. Но слишком велик соблазн! В этот дикий уголок, граничащий с пустыней, десятилетиями не заглядывают не только ламы дальних храмов и монастырей, но и бродячие монахи. Здесь жрецу Бонпо было где разгуляться! Однако Куулар уже знал по прошлому опыту, что привычный бытовой буддизм таких вот отшельников-скотоводов куда прочнее фанатического буддизма лам, и они не воспримут истин Шамбалы и догматов Агни йоги, какие бы усилия он ни прилагал. Значит, придется и здесь выполнять поручение таши-ламы, призывать именем неба и Майтрейи символических воинов в благословенные ряды Ригдена-Джапо или хана Гэссэра, что им ближе…
Куулар скривился от этой мысли, как от зубной боли, и вернулся в юрту. Присел у огня, задремал. Проснулся от шелестящих шагов за кошемной стенкой, от испуганного женского вскрика у входа. Видно, это и была "драгоценность" Батнора.
Разбудив Чочуша, он приказал:
- Приведи жену пастуха ко мне!