- И так, двигаясь по небесным лугам, будет оно всходить века. Ты умрешь, и я умру, а оно все будет всходить и светить людям, травам и деревьям. Оно ласковое и доброе, добрее его ничего нет в мире. Так как же ты хочешь, чтобы я перестал почитать его?
- Если ты не откажешься от своих суеверий, ты умрешь на костре.
Амаута вдруг преобразился. Его лицо вспыхнуло румянцем, глаза засверкали, голос зазвучал громко и сильно:
- Слушай, черный человек. Всю жизнь я учил нашу молодежь не бояться боли, не бояться смерти. Чтобы приучить моих учеников к лишениям, я много дней воздерживался от пищи. Чтобы приучить их презирать раны, я ножом протыкал себе вот эту руку и смеялся, когда у меня текла кровь. Если бы я теперь испугался костра, что сказали бы обо мне мои ученики? Они сказали бы: "Зря мы учились у этого лжеца, который говорит одно, а делает другое". Но они этого не скажут! Ради великого, светлого Солнца амаута вытерпит все.
- А молодец все-таки этот старикашка! - раздался из темноты чей-то голос.
Это был Альмагро, вышедший на палубу и слышавший последнюю часть разговора. Монах неодобрительно взглянул на него.
- О грешниках нужно скорбеть, а не хвалить их упорство, - наставительно произнес он. - Завтра утром этот старик и его девочка умрут на костре.
Не сказав больше ни слова, монах удалился на покой.
Альмагро остался один. Кроме привязанных к мачте старика и его внучки, на палубе никого не было. Солдаты давно спустились в трюм, и даже сторожевой матрос забрался куда-то в укромный уголок и спал непробудным сном. На темном южном небе многоцветными огнями переливались звезды. Созвездие Южного Креста сверкало у горизонта, - словно огненное распятие, воздвигнутое над чьей-то неизвестной могилой. В неподвижном теплом воздухе целыми роями летали у берега светящиеся точки - огненные мухи, как их называли солдаты. Лаской и истомой дышала земля, и пряные запахи ее цветов и деревьев волной заливали палубу.
Альмагро стал в трех шагах от пленников - и прислонился к борту. Он не мог оторвать глаз от девочки, прижавшейся к старику. На ее лице, едва белевшем в сумраке ночи, глаза чернели, как темные провалы, и напоминали ему кого-то.
На кого она похожа? Такие же точно глаза были у его дочурки Карменситы, умершей много-много лет назад. Так же точно в темные летние ночи прижималась к нему Карменсита, когда он рассказывал ей страшные сказки про чародеев, ведьм и рыцарей. И такая же была она хрупкая и легкая, словно осенняя паутинка. Смерти ничего не стоило разрезать паутинку пополам. Засыпая у него на руках, Карменсита, помнится, спросила: "А как звали чародея, который околдовал Сида?" - и больше не просыпалась. И эта вот тоже заснет завтра навеки. Но не в постели, не на отцовских руках - в дыму, в пламени, на горящих поленьях заснет она…
Альмагро отошел на несколько шагов, потом опять приблизился и стал смотреть в неотрывно глядевшие на него глаза.
- Карменсита, девочка моя, где ты? - тихо проговорил он. - Как ты была похожа на эту!
Он опустил голову и долго думал. Потом вдруг встряхнулся, огляделся по сторонам и подошел вплотную к пленникам.
- Плавать умеешь? - шепотом спросил он старика.
Амаута не понял. Альмагро руками объяснил ему, что он спрашивал. Старик отрицательно мотнул головой.
- А грести умеешь? - спросил он и опять объяснил руками.
И старик и девочка закивали головами.
Альмагро вынул нож, перерезал веревки, Связывавшие пленников, толкнул их к борту и пальцем указал на лодку, привязанную к якорной цепи. Пленники поняли и по веревке спустились в лодку.
- Режьте, режьте канат, - шепнул он и бросил в лодку нож.
Через секунду-другую лодка бесшумно отплыла от корабля и скрылась во тьме. Альмагро прошел в каюту незамеченным. Утром пленников хватились; отец Игнасио строго отчитал сторожевого матроса, Пизарро выругался, но расследования производить не стал. От амауты выведали ведь все, и больше он ни на что не был нужен.
XXII
Около двух недель пробыла экспедиция в Тумбесе. Обгорелые развалины нагоняли тоску, индейцы исчезли, в опустелых деревнях не оказывалось ни продуктов, ни золота. В отряде начался ропот: одни страдали лихорадкой, другие мучились от огромных нарывов, покрывавших все тело, многие, истомленные влажной тропической жарой, еле передвигали ноги от слабости. Позабыв о недавней добыче, солдаты уже начинали сомневаться в существовании сокровищ, ожидавших их впереди, и мало верили соблазнительным обещаниям Пизарро. Их хмурые лица, грубые ответы и угрюмое молчание предвещали мало хорошего. Медлить больше было нельзя, приходилось или сейчас же возвращаться, или сейчас же начинать поход.
Пизарро решил рискнуть. Оставив больных в Тумбесе, в начале мая 1532 года он тронулся вниз по побережью, а Эрнандо де-Сото с небольшим отрядом послал разведывать склоны тянувшейся вдоль берега горной цепи.
Бегство населения показало ему, что испанцы слишком рано сбросили личину и что железный кулак нужно еще прикрыть бархатной перчаткой. Если индейцы поймут истинные намерения белых, экспедиции несдобровать. По приказу вождя, испанцы опять начали пленять туземцев вежливостью, щедростью и добротой. Насилия над жителями были строжайше воспрещены. За грабежи виновным грозила немедленная смертная казнь. Куда бы отряд ни пришел, кацикам (местным вождям) и прочим начальствующим лицам разъясняли, что столкновения между пришельцами и туземцами происходили только вследствие досадных недоразумений. Испанцам верили и рассказы об их примерном поведении разносили по всем селениям. Жители уже не бежали при появлении отряда и снова дарили белым плоды и жареное мясо.
Обращение жителей в христианскую веру и присоединение провинций к Испании происходило без задержек. Как только Пизарро входил в сколько-нибудь значительное поселение или городок, он созывал жителей и произносил краткую речь, которую пленные индейцы переводили, как умели. Речь эта всегда была одна и та же:
- Его величество король Испании, повелитель Неаполя, Сицилии и Нидерландов и император Священной Римской империи принимает вас в свое подданство и повелевает вам принять нашу святую католическую веру и повиноваться римской католической церкви, а равно его величеству и всем королям, кои ему будут наследовать. Желаете ли вы этого или нет?
Туземцы весело смеялись. Их забавляло все: странные слова неизвестного языка, высокие животные, на которых сидят одетые в стальные доспехи люди, человек в сверкающем шлеме и примостившееся около него странное существо в длинной черной мантии и с пером в руках. Они не знали, конечно, что человек в мантии - это нотариус, который должен записать на пергаменте их согласие и скрепить документ своей подписью. Они не знали, что пергамент будет отослан в Испанию и что на основании этого свитка все они будут считаться отныне подданными испанского короля. Для них это было странное и забавное зрелище. А еще забавнее то, что переводчик, человек их собственного племени, вставляет в свою речь какие-то длинные бессмысленные слова, и не разберешь, не то он шутит, не то у него помутился ум.
- Желаете ли вы этого или нет? - повторяет переводчик.
Ну, конечно, такое занятное зрелище увидишь ведь не каждый день! Осклабясь, всеми чертами лица выражая радость и удовлетворение, туземцы кивают головами.
- Нотариус, занесите в акт их согласие, - распоряжается вождь. - Поздравляю вас, вы стали подданными испанской короны.
Потом вождя сменяют люди в длинных черных одеждах. Они вынимают какие-то четырехугольные предметы, что-то громко говорят, что-то поют, брызгают на толпу водой и приветливо улыбаются. Один из них выходит вперед и через переводчика говорит:
- Поздравляю вас, дети мои! Отныне вы христиане, чада католической апостольской церкви.
Опять смеются туземцы. Как смешно ведут себя белые! Никогда еще не видывали здесь таких странных людей!
За несколько недель испанцы окрестили и присоединили к Испании десятки тысяч туземцев.
Так прошло пять месяцев. За это время Пизарро много узнал об устройстве открытой им империи. Все, что рассказывал амаута, подтвердилось. Но в этом могущественном государстве острый взгляд завоевателя подметил одно слабое место: жители его привыкли все делать по указке чиновников и без руководителя не решались ничего предпринимать. Их ничему не учили, им только показывали и приказывали. Ответственные должности давались только близким и дальним родственникам инки, которые составляли военное сословие и жили особняком от остального народа. Их было не так уж много - во всем государстве вряд ли больше десяти-пятнадцати тысяч. Если справиться с ними или истребить их, весь этот десятимиллионный народ можно будет взять голыми руками.
Да и это военное сословие было далеко не единодушно. Пизарро рассказывали, что северная часть империи со столицей Квито была некогда самостоятельным государством, что там было свое военное сословие и свои законы. Когда Атагуальпа разбил Гуаскара и заточил его в крепость, он жестоко расправился со знатными родами Квито, чтобы раз навсегда сломить их сопротивление. Лишь немногие из знатных людей севера примирились с новым властелином, большинство ненавидело его и ждало лишь благоприятного случая, чтобы свергнуть его господство. Таким образом, и само правящее сословие было охвачено внутренними распрями. "Можно воспользоваться этой враждой, - думал Пизарро. - Можно стравить одних правителей с другими, а когда начнется междоусобная борьба, мы будем разжигать ее, помогая то тем, то другим, пока Атагуальпа и его соперники не истекут кровью. И тогда испанцам легко удастся утвердить свою власть".
Пизарро повеселел и в беседах с Альмагро развивал свои планы.