- Чего стоите, сукины дети! - завопил он, перегнувшись через перила. - Отплываем! Слышали, что сказал благородный патриций?
Слова "благородный патриций" он произнес так, словно перед этим хлебнул добрый глоток прокисшего вина.
Прошло около получаса и выглянувший в дверь каюты Фабий позвал Сабина:
- Иди сюда, трибун.
Тот подчинился, прошел вдоль борта и шагнул в помещение, которое по-прежнему освещал факел на стене. Правда, теперь он сильно коптил и брызгал остатками смолы.
Цезарь сидел за столом с каменным выражением лица. Капюшон он уже откинул. Неизвестный расположился в углу на койке шкипера. Он все еще прятался от посторонних глаз.
Фабий закрыл за Сабином дверь и остался стоять за его спиной. Цезарь прокашлялся. Видно было, что ему очень трудно говорить.
- Я должен поблагодарить тебя, трибун, - произнес он сухо. - Ты - хотя, наверное, и не по собственной воле - помог мне сегодня понять одну очень важную истину и не допустил совершить грех, за который мне наверняка пришлось бы вечно мучиться в Подземном царстве Плутона.
"Никомеда благодарите, - подумал Сабин. - Если бы не он... Правда, и я должен быть ему признателен - если бы не этот донос, то охрана на Планации изрубила бы меня на кусочки. Хотя, конечно, подлость есть подлость... "
- Так вот, - продолжал Август, - сегодня я убедился в том, что усыновленный мною Агриппа Постум был осужден несправедливо. Кое-что еще нуждается в проверке, но в общем все уже ясно...
Он тяжело вздохнул, и в его старческих усталых глазах блеснула слезинка.
- Но я не верю, - вдруг визгливо вскрикнул он, - я не могу поверить, чтобы эта женщина, та, с которой мы прожили столько лет...
Теперь он обращался уже не к Сабину, а к Фабию, словно возвращаясь к какому-то прежнему разговору.
- Она неспособна на это. Просто произошла ошибка, - все повторял несчастный старик.
Сидящий в углу человек издал какой-то звук, похожий на тихий свисток. Это вернуло цезаря к действительности. Он резко повернул голову:
- А тебя пока никто не спрашивает, - заметил он с легким укором. - Ты уже рассказал все, что мог, и теперь моя очередь принимать решения. Не бойся, во второй раз я не ошибусь.
Неизвестный промолчал.
- Ладно, - вздохнул Август. - С моей женой я разберусь сам. Теперь поговорим о другом.
Он снова посмотрел на Сабина.
- Итак, трибун. Ты заслужил награду. Чего ты хочешь?
"Чтобы меня оставили в покое", - чуть не брякнул Сабин, но вовремя сдержался.
- Мой долг - служить Отечеству и тебе, цезарь, - отчеканил он по-солдатски.
- Отлично. - Август слегка улыбнулся. - Ладно, я еще подумаю, как отблагодарить тебя. А что касается службы - да, думаю, она мне понадобится.
Сабин стоял молча. Что ж, все не так плохо. Цезарь, похоже, принял ту сторону, на которой невольно очутился и сам трибун. И теперь его может ждать головокружительная карьера. Честолюбие начало брать в нем верх над скепсисом.
- Теперь - первое, что ты можешь для меня сделать, - продолжал Август. - Подойди сюда.
Сабин приблизился к столу.
Цезарь достал и развернул лист пергамента и ткнул в него скрюченный артритом палец.
- Это - мое завещание. Новое завещание, которое я составил только что. В первом, которое хранится в храме Аполлона в Риме, сказано, что после меня должен наследовать мой приемный сын Тиберий Клавдий Нерон. Теперь я изменил свою волю. Главным наследником назван Марк Агриппа Постум, и лишь потом власть могут принять Тиберий и Германик.
"Вот бы порадовался трибун Кассий Херея, - подумал Сабин. - Интересно, как он там?"
- Я хочу, - говорил дальше цезарь, - чтобы ты засвидетельствовал мою подпись на этом документе. Закон требует, чтобы было два свидетеля. Фабий уже подписал.
Сабин невольно бросил взгляд на человека в углу. А этот, что, не может?
Цезарь заметил движение головы трибуна и правильно истолковал его.
- Нет, - покачал он головой. - Этот человек не может подписывать официальные документы. Он раб.
"Раб? - удивился Сабин. - Хорошую компанию выбрал себе повелитель Империи".
- Да, - повторил Август. - Раб. Клемент...
Он повернулся к человеку в углу, и тот вдруг медленно убрал с головы капюшон плаща.
На Сабина смотрел молодой мужчина с грубоватым, словно вытесанным из гранита, лицом, широким выступающим подбородком, короткими темными жесткими волосами, крупным носом и большими черными глазами. Его кожа была смуглой и словно обветренной.
"Где я видел это лицо? - подумал трибун. - Это, или очень похожее... "
В следующую секунду он вспомнил. Когда он был еще мальчишкой, в доме его отца стоял бюст человека, которого покойный родитель очень уважал, - бюст непобедимого полководца Марка Випсания Агриппы, отца Постума. Однако, такое сходство...
- Да, - сказал Август, заметив, что Сабин с изумлением смотрит на человека в плаще. - Клемент - бывший раб Агриппы, он на два года старше. Они росли вместе в доме Випсания.
"Ну, ясно, - подумал Сабин. - Видимо, прославленный полководец одерживал победы не только на полях сражений. Впрочем, не такая уж необычная для Рима вещь, если господин затащит в свою постель смазливую рабыню из домашней прислуги. А потом получаются дети, весьма похожие на отцов. Таков и этот Клемент".
- Вижу, ты понял, в чем дело, - сказал Август. - Да, Постум и Клемент очень привязаны друг к другу, и я взял его с собой сегодня, чтобы он повидал своего хозяина, а хозяин его. Так я хоть чем-то смог порадовать своего приемного сына. Он пока вынужден был остаться на острове - я должен подготовиться к его официальной реабилитации. Ну, а потом...
Цезарь прикрыл глаза и покачал головой.
- Клемент ценный свидетель, - сказал он. - И еще очень нам пригодится, я думаю.
Сабин отвел глаза от лица раба и посмотрел на Августа.
- Итак, - произнес цезарь, подталкивая к нему пергамент. - Согласен ли ты по доброй воле и в соответствии с законами Рима подписать этот документ?
- Согласен, - ответил Сабин и поставил под текстом свою подпись.
Сам текст он даже не пытался прочесть, заметил только подпись Фабия Максима.
- Спасибо, - сказал Август и спрятал пергамент. - Теперь - второе.
Он снова полез в карман и извлек восковые таблички.
- Это письмо к Тиберию, - пояснил он. - Я хочу, чтобы ты доставил его в Рим как можно скорее. Тут я написал ему об изменившейся ситуации. Надеюсь, он поймет меня. Тиберий - честный человек, хотя его замкнутость и нелюдимость...
Цезарь прервал, не желая, видимо, посвящать посторонних в свои семейные дела.
- В общем, ты доставишь ему письмо и посмотришь, как он отреагирует. Сам я выезжаю через несколько дней и скоро буду в столице. Тиберий должен отправиться в Далмацию и принять командование Данувийской армией. Я обещал проводить его до Неаполя и сделаю это. А потом мы займемся судьбой Постума... Жаль, Германика не будет рядом - на границе неспокойно, и я не могу оставить Рейнский корпус без командующего.
Август снова замолчал.
- Ладно, - продолжал он после паузы. - Твое дело - отвезти письмо. А Фабий займется завещанием. Пока я не хочу его обнародовать, еще будет возможность. На всякий случай, знай - Фабий должен оставить его в храме Весты на попечение старшей весталки. В нужный момент мы огласим мою волю сенату и народу. Я уверен, что все будет хорошо.
"Будем надеяться, - подумал Сабин. - Но, судя по всему, твоя супруга не из тех, которые легко сдаются".
- Хорошо, - устало вздохнул цезарь. - Можешь теперь идти. И не беспокойся, награду ты получишь достойную.
Сабин отсалютовал и вышел. Фабий закрыл за ним дверь.
На палубе трибуна ждал Корникс.
- Господин, - оказал он тревожно, - пока вы там сидели в каюте, мне показалось, что этот проклятый грек все время крутился рядом и пытался подслушать. Может, прижать его немного?
- Не стоит, - зевнул Сабин и пренебрежительно махнул рукой. - Это жалкая корабельная крыса, недостойная внимания. Давай лучше вздремнем, пока есть время.
Он расстелил плащ и улегся из палубу. Корникс прикорнул невдалеке. Вскоре оба они уснули под мерный скрип снастей, легкие хлопки паруса и тихий убаюкивающий плеск волн за бортом.
А Никомед стоял на мостике и сузившимися глазами смотрел на темное море.
"Так вот кто почтил посещением мой жалкий корабль, - злобно ухмыляясь, думал он. - И даже этот мудрый и справедливый правитель не захотел заступиться за своего верного подданного, когда того били и оскорбляли. А я-то из-за тебя жизнью рисковал. Что ж, и ты такой же римлянин, как и другие, даром что цезарь. Ладно, придет время, припомню я вам еще о славе Греции... "
В сущности, плевать было Никомеду на героев Древней Эллады. Ахиллес был ему так же безразличен, как и Ромул; он охотно продал бы их обоих по сходной цене. Но нанесенная ему жестокая обида пробудила даже его сомнительное чувство патриотизма.
"Девиз римлян, - продолжал думать он, скрипя зубами в бессильной ярости, - разделяй и властвуй. Что ж, воспользуемся вашим собственным рецептом. Натравим одних гордых квиритов на других. А когда они перебьют друг друга, вот тогда снова возродится слава Афин и Спарты, снова миром будут править эллины, а не жалкие варвары с берегов Тибра".
Никомед совсем распалился. Еще немного, и он готов был бы сам сформировать фалангу и повести ее на римские легионы.
Но постепенно прохладный ветер остудил патриотический пыл грека. Однако ненависть глубоко засела в его сердце и активно питала мозг, вынашивавший коварные планы...
Уже рассветало, когда "Золотая стрела" вошла в гавань Пьомбино и двинулась к причалу.