Травля лисиц быстроногими гончими, прогулки по ГайдПарку, балы и вечера, а затем пикантные приключения с достойными Венерами с Дрюри-Лэйна Нет, виноват, не все. Я отдавал часть моего досуга и игре, при чем из уважения к памяти моего отца очень часто проверял правильность крупных дублетов покойного. И именно игра была причиной события, о котором сейчас будет речь и которое должно было перевернуть вверх дном мою жизнь - занимали все мое время…
Мой друг, лорд Мамсбери, постоянно мне говорил: "Я должен съездить с вами к одной очаровательной женщине на Оксфордской улице, 277, - к мисс Ховард". Однажды вечером он повез меня туда.
Это было 22 февраля 1848 года. Хозяйка дома блистала, действительно, красотой, а ее гости были очаровательны.
Кроме Мамсбери, у меня оказалось там несколько знакомых: лорд Клибден, лорд Честерфильд, сэр Френсис Маунджой и майор 2-го лейб-гвардии полка, граф д'Орсей. Сначала играли в карты, а потом стали говорить о политике.
Темою беседы служили события во Франции, при чем обсуждали вкривь и вкось возможные последствия возмущения, которое, по причине запрещения политического банкета в XII округе, вспыхнуло утром того дня в Париже и о котором только что сообщил телеграф. До тех пор я никогда не занимался общественными делами. Не знаю, какая меня тогда укусила муха, но со всем пылом моих девятнадцати лет я принялся утверждать, что полученные из Франции сведения означали неизбежность провозглашения республики, а после нее - восстановление монархии…
Общество встретило мою выходку заглушенным хихиканьем, и все взоры обратились в сторону одного гостя, который сидел с четырьмя партнерами за булиотом. Услышав мои слова, он перестал играть, усмехнулся, в свою очередь, и, поднявшись с места, подошел ко мне. Он был среднего, скорее небольшого роста, в наглухо застегнутом синем сюртуке, с неопределенным, рассеянным взглядом.
Все присутствовавшие наблюдали эту сцену с веселым любопытством.
- С кем имею честь? - спросил он очень тихим голосом.
- Граф Казимир Беловский, - ответил я резко, желая показать, что разница в летах еще не давала ему право на допрос.
- Прекрасно, мой дорогой граф! Искренно желаю, чтобы ваше пророчество оправдалось, и надеюсь, что, в этом случае, вы заглянете в Тюильри, - сказал, улыбаясь, гость в голубом сюртуке.
И прибавил, когда я настойчиво потребовал, чтобы он назвал себя:
- Принц Людовик-Наполеон Бонапарт. В государственном перевороте я не играл никакой активной роли и ничуть об этом не жалею. Я держусь того взгляда, что иностранец не должен вмешиваться во внутренние смуты страны, в которой он живет. Принц понял мою сдержанность и не позабыл молодого человека, явившегося для него столь счастливой приметой.
Утвердившись на престоле, он пригласил меня одним из первых в Елисейский дворец. Мое положение было окончательно упрочено после появления памфлета "Наполеон Малый". Год спустя после гибели архиепископа Сибура я был пожалован в камергеры двора, при чем император распространил свое благожелательное отношение ко мне до того, что устроил мой брак с дочерью маршала Ренето, герцога де Мондови.
Я могу со спокойной совестью вам сказать, что этот союз не был тем, чем он должен был быть. Графиня, которая была старше меня на десять лет, отличалась угрюмым характером и не могла похвастаться красотой. Кроме того, ее семья настояла на том, чтобы распоряжаться своими доходами имела право только она. А между тем, в то время у меня не было ничего, кроме двадцати пяти тысяч ливров камергерского жалованья. Другими словами: печальный удел для человека, обязанного, в силу своего положения, вести знакомство с графом д'Орсей и герцогом де Грамон-Кадерусом. Что бы я сделал без помощи императора?
Однажды утром, весною 1862 года, я сидел у себя в кабинете, просматривая полученную почту. Я нашел в ней записку от императора, приглашавшего меня к четырем часам дня в Тюильрийский дворец, и письмо от Клементины, назначавшей мне свидание в пять часов у нее на квартире.
Клементина была известной тогда красавицей, ради которой я вытворял всевозможные сумасбродства. Я тем более гордился близостью к этой Женщине, что незадолго до того отбил ее однажды вечером в "Maison Doree" у князя Меттерниха, по уши в нее влюбленного. Весь двор завидовал моей победе, и морально я был обязан нести на себе все ее Последствия. К тому же, Клементина была так красива!
Даже сам император… Что касается других писем, то почти все они (увы! увы!), почти все они заключали в себе счета поставщиков этого ребенка, который, несмотря на все мои осторожные намеки и увещевания, упорно направлял их по моему домашнему адресу.
Счетов было, в общей сложности, больше, чем на сорок тысяч франков: на платья и выездные туалеты - от ГажленОпиже, улица Ришелье, 23; на цветные нижние юбки и белье - от мадам Полины, улица Кдери, 100; на вышивки и перчатки "Жозефина" - от торгового дома "Город Лион", улица Шоссэ-д'Антен; 6; затем следовали: шарфы - из магазина "Индийские новости"; носовые платки
- из склада "Германского торгового общества"; кружева - из магазина Фергюеона; молоко против загара - от Кандееа… Счет на этот последний предмет поверг меня в изумление: пятьдесят один флакон! Шестьсот тридцать семь франков пятьдесят сантимов за одно только молоко против загара. Да ведь таким количеством этой жидкости можно было бы смягчить и выбелить кожу целому эскадрону гвардейцев!
"Так дальше продолжаться не может", - сказал я самому себе, засовывая счета в карман.
Без десяти четыре я въезжал в ворота на Карусельной площади.
В адъютантском зале я наткнулся на Бачиоки.
- Император простужен, - объявил он мне. - Он не выходит из своих покоев и приказал проводить вас к нему, как только вы приедете. Пожалуйте!
Его величество, на котором была куртка с бранденбургами и широкие казацкие шаровары, мечтал, сидя у окна. За стеклом мелькала в неверном свете мелкого теплого дождя бледная зелень тюильрийских садов.
- А, вот и ты! - Сказал Наполеон. - Возьми папиросу.
Вчера вечером вы, кажется, немало, напроказили с Грамон-Кадерусом в "Chateau des Fleurs".
По моему лицу скользнула самодовольная улыбка.
- Как, вашему величеству уже известно?
- Не все, но- кое-что…
- А известно ли вашему величеству последнее бонмо Грамон-Кадеруса?
- Нет, по ты мне расскажешь…
- Так вот. Нас было пять или шесть человек: я, ВьеАь Кастел, Грамон, Персиньи…
- Персиньи? - заметил император;. - Он нехорошо делает, что водится с Грэмоном после всего того, что в Париже рассказывают о его жене.
- Совершенно верно, государь… Итак, Персиньи, как это вполне понятно, находился в. возбужденном состоянии.
Он стал нам говорить о неприятностях, которые ему причиняет поведение герцогини.
- У этого господина совсем нет такта, - сказал император, пожимая плечами.
- Совершенно верно… Так вот, ваше величество, знаете ли вы, что Грамон изрек ему прямо в физиономию?
- Что?
- Он ему сказал: "Господин герцог, запрещаю вам в моем присутствии дурно отзываться о моей любовнице".
- Грамон пересолил, - проговорил, задумчиво улыбаясь, Наполеон.
- Такого же мнения, государь, были и мы все, в том числе Вьель-Кастель, хотя он был восхищен выходкой Грайона.
- Кстати, - сказал мне император, помолчав, - я позабыл тебя спроcитъ, как поживает графиня Ведовская?
- Она вполне здорова, ваше величество Благодарю вас, государь.
- А Клементина? Все так же мила?
- Да, государь. Но…
- Кажется, Барош от нее без ума?
- Я весьма этим польщен, государь. Но слава этой победы начинает меня тяготить.
И я извлек из кармана полученные мною утром счета и разложил их перед императором.
Он взглянул на них с рассеянной улыбкой.
- Пустяки… Всего-то… Этому горю можно помочь, тем более, что ты должен оказать мне одну услугу.
- Я всецелo в вашем распоряжении, государь. Император позвонил.
- Попросите ко мне Мокара, - приказал он. - Я простужен, и Мокар все тебе объяснит, - прибавил он, обращаясь ко мне.
Вошел личный секретарь Наполеожа.
- Вот Беловекий, Мокар, - оказал император. - Вы знаете, чего я от него жду. Поговорите с ним.
И он принялся барабанить пальцами.
- Мой дорогой граф, - обратился ко мне Мокар, садясь возле меня, - дело oчень простое. Вам приходилoсь, вероятно, слышать o молодом талантливом исследователе - Анри Дюверье?
Я отрицательно шокачал головой, очень удивленный этим странным вступлением.
- Дюверье, - продолжал Мокар, - возвратился недавно в Париж из чрезвычайно смелой экспедиции в Южный Алжир и Сахару. Вивьен де Сен-Мартен, которого я на днях видел, сообщил мне, что Географическое Общество намерено присудить ему за это опасное предприятие большую золотую медаль. Во время этого путешествия Дюверье завязал сношения с вождями племени, которое упорно противостояло до сих пор правительству и войскам его величества, - с туарегами.
Я взглянул на императора. Мое изумление было так велико, что он расхохотался.