Достойный отец Спардек говорит по-английски и по-немецки. Граф Беловский владеет в совершенстве славянскими языками, а кроме того, я люблю его, как своего отца. Он знал меня еще девочкой, когда я и не помышляла о тех глупостях, которые тебе теперь известны. Без этих людей я не могу обходиться в моих сношениях с гостями различных национальностей, хотя я начинаю довольно хорошо разбираться в необходимых мне диалектах… Но довольно слов: в первый раз мне приходится объяснять свое поведение. Твой друг не такой любопытный". После этого она меня отпустила… Странная, поистине, женщина.
- Господа! - воскликнул неожиданно появившийся Ле-Меж. - Что вы тут замешкались? Вас ждут к обеду!
В тот вечер маленький профессор был в очень хорошем расположении духа. В пе1личке у него была новая синяя розетка.
- Итак? - спросил он несколько игривым тоном. - Вы ее видели?
Ни Моранж, ни я не дали ему ответа.
Когда мы вошли в столовую, отец Спардек и гетман Житомирский уже приступили к обеду. Заходившее солнце бросало на белоснежную скатерть пучки малинового света.
- Садитесь, господа, - громко заговорил Ле-Меж.Поручик Сент-Ави, вчера вечером вас не было с нами. Вы впервые отведаете стряпню Куку, нашего бамбарского повара. Вы мне скажете свое мнение.
Черный слуга поставил передо мной превосходно приготовленную султанку, плававшую в ярко-красном, как томат, перечном соусе.
Я уже сказал, что был очень голоден. Блюдо было чудесное. Острая подливка немедленно возбудила во мне жажду.
- "Белый Хоггар" 1879 года, - шепнул мне на ухо гетман Житомирский, наполняя мой бокал тонким вином цвета топаза. - Я сам наблюдал за его приготовлением…
Никогда не действует на голову: только на ноги.
Я залпом опорожнил свой стакан. Общество начало казаться мне очаровательным.
- Эй, капитан! - крикнул Ле-Меж моему спутнику, обстоятельно расправлявшемуся со своей султанкой. - Что вы скажете об этом колючепером экземпляре? Его поймали сегодня в озере оазиса. Начинаете ли вы, наконец, соглашаться с гипотезой о том, что Сахара была когда-то морем?
- Да, эта рыба - веский аргумент, - ответил Моранж.
И вдруг умолк. Дверь столовой отворилась. Вошел белый туарег. Собеседники прекратили разговор.
Медленными шагами человек с покрывалом на голове приблизился к Моранжу и коснулся его правой руки.
- Хорошо, - сказал тот.
Кувшин с "Хоггаром" 1879 года стоял между мной и графом Беловским. Я наполнил свой бокал (в который входило не меньше полулитра) и нервно его опорожнил.
Гетман взглянул на меня с симпатией.
- Хе-хе! - усмехнулся Ле-Меж, толкнув меня локтем. - Антинея соблюдает чинопочитание.
Отец Спардек целомудренно улыбнулся.
- Хе-хе! - снова хихикнул Ле-Меж.
Мой бокал был пуст. На мгновение у меня мелькнула мысль запустить им в голову профессора истории. Но нет!
Я Опять налил себе вина и выпил.
- Этого великолепного бараньего жаркого Моранжу придется отведать лишь мысленно, - заметил маленький человек, становясь все более игривым и кладя себе на тарелку солидный кусок мяса.
- Он не пожалеет об этом, - сказал недовольным голосом гетман. - Это не жаркое: это - бараний рог. Нет, этот Куку начинает решительно над нами издеваться.
- Пеняйте на достойного отца, - возразил с раздражением Ле-Меж. - Я уже не раз говорил ему о том, чтобы он приставал со своими проповедями к кому угодно, но только не к нашему повару.
- Господин профессор! - сказал с достоинством Спардек.
- Я поддерживаю свой протест, - воскликнул Ле-Меж, который, как мне показалось, начал в ту минуту хмелеть.Будьте судьей, милостивый государь, - продолжал он, обращаясь в мою сторону. - Вы здесь человек свежий. Вы можете разобрать дело беспристрастно. Так вот, позвольте вас спросить: имеет ли пастор право портить жизнь поварубамбуре, набивая ему с утра до вечера голову всякой богословской дребеденью, к которой тот не чувствует ни малейшего предрасположения.
- Увы! - печально ответил Спардек. - Вы сильно заблуждаетесь. У него большая склонность к религиозным диспутам.
- Куку - ленивая корова и охотно слушает ваше протестантское мычанье, чтобы ничего не делать и пережаривать наши котлеты, - заметил гетман. - Да здравствует папа! - заорал он, вдруг наполняя, один за другим, наши стаканы.
- Уверяю вас, что этот бамбара внушает мне тревогу, - возразил с большим достоинством Спардек. - Знаете ли, до чего он теперь дошел? Он отрицает реальность человеческого существования. Он - на пороге того же заблуждения, в которое впали Цвингли и Эколампадий[Немецкий гуманист и религиозный реформатор, пытавшийся примирить Цвингли с Лютером. (Прим. перев.). Он отрицает, что наша жизнь реальна.
- Послушайте - сказал, сильно возбуждаясь, Ле-Меж. - Никогда не надо трогать людей, занятых кухней.
Такого же взгляда держался и Иисус, который, будучи, как я думаю, таким же хорошим богословом, как и вы, никогда не имел в мыслях отвлекать Марию от очага, чтобы рассказывать ей свои глупые притчи.
- Правильно!-подтвердил гетман.
Он зажал между коленями кувшин с вином, тщетно пытаясь его откупорить.
- Бокалы, стройся! - воскликнул он, когда его усилия увенчались, наконец, успехом.
- Куку отрицает реальность нашего существования, - грустно сказал пастор, опорожнив свой стакан.
- А ну его! - шепнул мне на ухо гетман Житомирский. - Пусть себе болтает! Разве вы не видите, что он совсем пьян?
Но он и сам начинал говорить заплетающимся языком.
Ему стоило большого труда наполнить мой бокал до самых краев.
У меня возникло желание оттолкнуть от себя вино. Но вдруг мой. мозг прорезала мысль:
"В этот час Моранж… Что бы он ни говорил… Она так прекрасна".
И, потянув к себе стакан, я снова осушил его до дна.
Тем временем Ле-Меж и Спардек запутались в необыкновенном религиозном диспуте, швыряя друг другу в голову "Book of commun prayer" , "Declaration des droits de 1'homme" и "Bulle Unigenitus" . Мало-помалу, гетман начал приобретать над обоими то влияние, которое светский человек, даже мертвецки пьяный, всегда имеет над другими, благодаря превосходству воспитания над образованием.
Граф Беловский выпил в пять раз больше, чем профессор и пастор. Но он в десять раз лучше противостоял вину.
- Оставим эти пьянчуг, - сказал он с отвращением.Пойдемте, дорогой друг. Наши партнеры ждут нас в игорном зале.
- Милостивые государыни и государи, - начал гетман, входя в зал, - позвольте представить вам нового партнера, моего друга, поручика Сен-Ави. - Не мешайте, - прошептал он мне на ухо. - Все это прислуга… я знаю… Но я, видите ли, воображаю…
Я увидел, что он был, действительно, пьян.
Игорный зал помещался в узкой и длинной комнате.
Громадный стол без ножек, поставленный прямо на пол и окруженный валом из подушек, на которых сидело и полулежало около дюжины туземцев обоего пола, составлял главную часть обстановки. На стене висели две гравюры, свидетельствовавшие о весьма счастливом эклектизме: "Святой Иоанн Креститель" да-Винчи и "Последние патроны" Альфонса де Нэвилля.
На столе стояли красные глиняные бокалы. Среди них возвышался тяжелый кувшин, наполненный пальмовым вином.
Среди присутствовавших я узнал старых знакомых: моего массажиста, маникюршу, цырюльника и двух-трех белых туарегов, которые, завесив себе лица, важно курили свои трубки с медными крышками. Все они, в ожидании лучшего, наслаждались какой-то карточной игрой, сильно напоминавшей рамс. Тут же находились и обе наперсницы Антинеи - Агида и Сидия. Их гладкая темная кожа сверкала из-под покрывал, испещренных серебряным шитьем. Я пожалел, что среди собравшихся не оказалось красной шелковой туники маленькой Танит-Зерги… Снова, но только на одну секунду, у меня мелькнула мысль, о Моранже.
- Давай, фишки, Куку! - скомандовал гетман. - Мы тут не за тем, чтобы тратить время на пустяки.
Повар-цвийглист поставил перед собой ящичек с разноцветными костяными кружочками. Граф Беловский принялся их считать, располагая их с величайшей серьезностью небольшими кучками.
- Белые - один луидор, - объяснил он мне. - Красные - сто франков. Желтые - пятьсот. Зеленые - тысяча. Да, игра тут идет чертовская! Впрочем, вы сами сейчас увидите.
- Покупаю банк за десять тысяч, - заявил поварцвинглист.
- Двенадцать тысяч, - сказал гетман.
- Тринадцать, - произнесла Сидия, которая, устроившись, с похотливой улыбкой, на коленях у графа, любовно соединяла свои фишки в маленькие стопки.
- Четырнадцать, - сказал я.