ГЛАВА XII
В которой повествуется о том, как был крещен младенец в Васлуе и как прибыл в крепость Крэчуна бородатый странник
Пять дней тому назад у господарских конюшен появился отец Никодим из Нямцу. Он разыскал Симиона и старого Маноле.
- Заметили вы, - сказал им Никодим, - что позавчера на закате ясно виден был Чахлэу?
- Да, заметили, красив он был, как никогда, - ответил Симион.
- Не о красоте речь. А вчера вы его видели? Нет, не могли видеть, ибо на том месте, словно перед грозою, собрались черные тучи. Подул вчера ветер с севера. Сегодня тучи стали белесыми и ветер сразу посвежел. Знайте же, ты, батюшка, и ты, Симион, что сие означает - быть снегопаду.
- Как может пойти снег, отец Никодим, до Дмитриева дня? Возможно ли это?
- Возможно. И ранее такое бывало. Об этом написано в моем Часослове еще древними монахами.
Старик конюший подтвердил:
- И мне однажды довелось увидеть, как выпал снег и ударил мороз сразу после воздвиженья. Как говорили наши деды, природа в Молдове причудлива.
- С причудами у нас природа, с причудами и люди, - засмеялся монах. - Так вот, ежели пойдет снег, то намереваюсь я, подготовившись, отправиться вниз к реке Тротуш. Я лишь затем и прибыл сюда, чтобы сообщить вам об этом.
Все удивленно воззрились на отца Никодима. Быть может, он пошутил?
- Ну, стало быть, снега не будет, - улыбнулся конющий Маноле.
- Посмотрим, - сказал в заключение отец Никодим.
В тот же день к вечеру, в шестом часу, вдруг потемнели дали на западе, и засвистел студеный северный ветер. А в понедельник с утра все заволокло потоками проливного дождя. А потом начался снегопад, закружила метель. До самого вечера шел снег. Вечером метель улеглась, но режущий, как бритва, ветер все не стихал. Ночью прояснилось и подморозило. Когда снова наступил день, появились седые зимние тучи, которые беспрерывно наплывали из скифских степей. На замерзающую землю вновь выпал снег.
В четверг снова, как и обещал, прибыл отец Никодим.
За ним ехал брат Герасим, тоже верхом. Отец Никодим накинул на себя сермягу, на брате Герасиме был тулуп. Брат Герасим вел в поводу третьего коня, на котором были навьючены мешки с едой, а главное - с теплой одеждой и попонами.
Старик конюший и Симион вышли навстречу гостям. Они ждали, пока кони подойдут к крыльцу; вышли посмотреть и Лазэр Питэрел и Ницэ Негоицэ. И наконец, вышел из дому и встал впереди всех с непокрытой головой Некифор Кэлиман.
- Ну и чудеса, люди добрые! - сказал он. - Дивлюсь я ранней зиме, а еще больше тому, что вижу сейчас. Куда направляешься, отец Никодим? В рай собрался? Так ведь там тепло и поют соловьи, А может, в ад направляетесь?
- Может статься, старшина Некифор, - ответил монах, - ведь пройдет немного времени, и в Нижней Молдове могут появиться измаильтянские дьяволы.
- Охо-хо! А что же делать твоему преподобию в том аду?
- Исцелять христианские души, почтенный старшина.
Боярин Маноле и конюший Симион молча слушали этот разговор. Кое о чем они догадывались; но, возможно, отцу Никодиму ведомо что-то им неизвестное? Быть может, до монаха дошла какая-либо весть? Но почему он им ничего не сказал?
Старшина Некифор глядел то на конюшего, то на его сыновей. Потом вдруг, догадавшись, хлопнул себя по лбу и просиял.
- Слезайте с коней, - предложил Симион.
- Слезаем, - согласился отец Никодим… - Мы не спешим, надобно поговорить с вашими милостями.
- Ну, вот и хорошо, - обрадовался старшина.
Конюший Симион молчал.
Брат Герасим в сопровождении Ницэ Негоицэ отправился в комнаты для слуг.
Остальные пятеро мужчин сначала прошлись по двору, и все дивились ранней зиме, белому и девственно чистому снежному покрову.
На юге небо было зеленым, как медный купорос, но с севера все наползала серая мгла; холодный ветер звенел чуть слышно, как тонкая струна. Опушка леса была белой. Белыми были и луга. Снег запорошил и красные яблоки в саду, которые позабыли снять.
Все казалось неправдоподобным - знать, то было божье знамение.
Конюший Маноле вздохнул и первым вошел в дом. В то утро в усадьбе Симиона были лишь одни мужчины. Боярыня Марушка с няней и дитятей спустились в Тимишскую усадьбу, к свекрови Илисафте. Ведь за такой ранний зимний день много о чем можно узнать, о многом поговорить, многое поведать.
"В Тимише у нас - одни бабы, - думал конюший. - И Кандакия непременно там. Да вот уже сутки как приехала и малороссиянка Теодора, супруга купца Дэмиана. Где мы произносим девять слов, эти тараторки произносят девять раз по девятьсот девяносто девять. С одной стороны они и правы. Верно говорит Илисафта: "Ежели мы не будем на земле при жизни разговаривать, то где же нам и поговорить? В земле? Так там я буду одна".
Не переставая размышлять о внезапном отъезде отца Никодима, старый конюший вспомнил и о другом. В эту осень столько вестей прилетело, сколько оводов вьется над конями. И все плохие вести: то о бурях и градобитии, то о пожарах. Дошли грамоты из Трансильвании, что язычники готовятся к войне. Может, кое-кто в других краях и не верит этому, но у купцов в венгерской стороне сомнений на сей счет никаких нет. На южных пристанях и базарах поднялись цены на пшеницу и на овец. Да взять вот и Молдову. Хоть и не дошли до наших сельчан ни грамоты, ни вести, они поспешили все собрать пораньше и укрыть, как перед опасностью. Ямы для пшеницы и ячменя вырыли поглубже и обожгли их получше. Овец и крупный скот держат поближе к горам. Жители равнины натягивают железные шины на колеса подвод. Виноградари понарыли ям в больших погребах, спустили туда бочки со старым вином, а потом засыпали их. Рэзеши не знают покоя: то появятся в селах, то мчатся в стан господаря.
Был приглашен на совет и Лазэр Питэрел.
Старый конюший сказал:
- Думается мне, отец Никодим что-то распознал об Ионуце.
- Батюшка, - ответил монах, - меньшой наш под покровом господа Иисуса Христа. Не ведаю я, где Ионуц, не узнал о нем ничего. Но прошел тут странник, как пролетают осенью дикие утки. Услышал я от него некое слово и решился спуститься к Тротушу.
Конюший грустно взглянул на него и чуть слышно спросил:
- Что-нибудь случилось, Никодим?
Не знаю, батюшка. Ежели господь призвал его туда, где несть ни печали, ни воздыханий, но вечный покой, я совершу, по обычаю, христианский обряд отпевания. Ежели вдруг он попал в плен, я узнаю и призову вас. Но об этом потом. Помолившись богу, я поступлю согласно велению разума моего. Не помышляйте об этом с печалью. А сейчас скажу о другом. Я думаю, батюшка, эта ранняя зима пришла к нам по иной причине. Понятно, снег растает, ибо выпал он ранее срока. Но пока луна не пойдет на убыль, холода продержатся. У нас впереди еще есть неделя, надо воспользоваться ею и отвезти дитятю ко двору для крещения. Господарь повелел привезти его, как только сможете. Санный путь для нас самый легкий. Снегу выпало предостаточно, и лед твердый. Отправимся, не задерживаясь. Таково повеленье.
Старик Маноле и Симион замялись, поглядывая друг на друга.
- Вам бы можно и повременить, батюшка и Симион, но мне нужно, чтобы вы отправились немедля. Мы едем в Васлуй по повелению самого князя, ради крещения грудного младенца; однако мне надобно узнать и о другом ребенке нашем. Без повеления мне нечего было бы там делать. А с повелением сим я надеюсь, как Арон, ударить посохом, чтобы забила вода из скалы.
Совет у мужчин тянулся недолго, тогда как у женщин в Тимише он был в самом разгаре.
Боярыня Илисафта распорядилась затопить печь, дабы не было холодно Манолуцу, хотя ребенок был тепло укутан нянюшками и в пеленки и в одеялки. В жарко натопленной комнате над младенцем склонились две цыганки - одна помоложе, другая постарше, а также ключница пана Кира да еще служанка Теодоры из Львова. В соседней комнате на диване восседала Илисафта, а вокруг нее теснились боярыни Марушка, Кандакия и Теодора.
Сколько было переговорено за три часа, знают лишь невидимые глазу ангелы-летописцы, что всегда стоят наготове с пером за ухом на любом сборище смертных. Лишь только начинается у людей разговор, ангел-летописец выхватит перо и заносит все слова в свою летопись.
"Должно быть, - размышлял конюший Маноле, - за нашими говоруньями записывать приходится так много, что пальцы у ангелов-то занемеют".
Но вот послышался шум во дворе и раздались мужские голоса.
- Не иначе как все вместе нагрянули! - вскричала боярыня Илисафта. - Нана Кира! Нана Кира! Беги и отопри камору, я приду тотчас же!
Слышно, как мужчины в сенях стучат сапогами, отряхивая снег. Первым входит конюший Маноле.
- Где ты, Илисафта?
- Тут я, конюший Маноле! Что стряслось, коли ты так строго смотришь на меня?
- Ничего не стряслось. Пусть говорит Симион, ибо он хозяин младенца.
Боярыня Марушка встрепенулась, подняла голову:
- Что с младенцем? - спросила она Симиона, вошедшего вслед за стариком.
- Хозяин младенца я, да не совсем, - улыбнулся конюший Симион. - Опасаюсь, что ежели я стану распоряжаться, то младенец останется некрещеным. Посему боярыне своей Марушке я не приказываю.
Голос у Симиона Черного после вина, выпитого мужской компанией до того, как спуститься в усадьбу, звучал нежно и ласково.
- А ты прикажи! - сказала Марушка, подымаясь ему навстречу.
- Боже упаси, зачем ему приказывать, - взмолилась боярыня Илисафта и замахала руками на обоих мужчин. - Что ему приказывать? О каком крещении они говорят? Вы, может, послали за священником?
В комнату вошли еще двое: старшина Некифор и отец Никодим.