Самое неприятное - потери эскорта. Несколько боевых кораблей - сотни жизней. Но ведь не станешь объяснять матросам, что нынешняя война - своего рода игра, где потери естественны и как бы предусмотрены. Это, своего рода, шахматная партия, когда пешки жертвуются ради короля, ради истинных, не подлежащих огласке интересов Соединенного Королевства. Люди - трава. Сколько ни коси, завтра нарастет новая, еще более густая и... увы, горластая. Значит, к дьяволу так называемое христианское милосердие! Мы не в божьем храме - на войне, и кем бы ни оказался подобранный в океане, а он, видимо, русский (немца можно бы и сберечь, чтобы получить сведения и просто из европейской солидарности), человеку этому суждено стать громоотводом. Раздражительность и усталость экипажа нужно снять во что бы то ни стало! Толпа жаждет зрелищ? Она их получит, дьявол побери, вместе с матросским пайком и кружкой грога.
...Конвоиры распахнули дверь кают-компании, и коммодор Маскем с минуту вглядывался в обожженное и заросшее лицо. Офицеры тоже не спускали глаз. Ждали. А он не смотрел на них. Видел только Маскема, глядел ему в лицо и выдержал взгляд черных, с неразличимым зрачком, глаз коммодора.
Судилище началось.
Маскем, словно спохватившись, выпрямил плоскую спину, утвердился за столом и приказал майору морской пехоты, видимо, председателю скоропалительного трибунала, открыть заседание. Толстый, но подвижный майор дал знак подойти к столу.
Приступили, как водится, к допросу.
Попытка Владимира внести желаемую ясность в суть дела не достигла цели, хотя присутствующие внимательно выслушали все перипетии одиссеи капитана "Заозерска", начиная с Хваль-фиорда и до вчерашнего дня. Коммодор Маскем отрывистыми репликами умело поддерживал в кают-компании настроение открытой неприязни. Потому и оборвали судьи рассказ, оборвали жестко: легенда правдоподобна, но неубедительна. Маршруты, даты выхода караванов и - чего греха таить! - радиокоды - не есть тайна за семью печатями для немецкой разведки. Не исключено, ей также известны и фамилии капитанов, а также содержание грузовых коносаментов.
- Я помню капитана "Заозерска"! - безапелляционно заявил коммодор. - Настоящий ллойдовский мастер, убеленный сединами. Он совсем не похож на этого человека. - Маскем пристально оглядел офицеров. - К тому же нам известен груз танкера - авиационный бензин. И надо случиться чуду: весь экипаж гибнет в огне, а капитан - командир!.. (вы, кажется, утверждали, что имеете звание капитан-лейтенанта?) Так вот. Капитан, единственный из команды, остается жив! Правда, с любимой собакой. Это нонсенс, господа. Абсурд!
Господа офицеры немедленно согласились. Еще бы! Высокооктановый бензин способен в считанные минуты испепелить танкер, превратить в огнедышащий Кракатау. Действительно абсурд! Нонсенс, господа, но-онсе-енс!
- Я же вам русским языком говорю, - зло отчеканил Владимир и запнулся, так как говорил на чистейшем английском. - Повторяю: прежний капитан погиб. Я остался жив, потому что спускался в трюм для осмотра пробоины. Пес остался жив, потому что увязался следом...
- Как звали собаку? - перебил майор, сделав важное лицо.
- Я звал ее Сэром Тоби, но... - Владимир замешкался, потому что майор, чуть не подпрыгнув, выдохнул:
- К-ка-а-ак?!
- Пес имел кличку Сэр Тоби, сэр! - усмехнулся Владимир.
- Господа, он еще улыбается! - выкрикнул молчавший до сих пор старший офицер. - Чего же стоит после этого утверждение, что перед нами русский моряк? Давать подобную кличку собаке - значит оскорблять достоинство дворянина, титул баронета и рыцарскую честь! Это, наконец, оскорбление н а ц и и с о ю з н и к о в!
- Но...
- Никаких "но"! - вмешался коммодор. - В пистолете использовано три патрона. Достаточно, чтобы убить настоящего капитана и его собаку, если она была. Почему вы сорвали погоны? Почему спрятали плотик? А ракетницу? Вы не использовали ее, завидев корабли флота его величества! - Вопросы и восклицания сыпались горохом, без промежутков. - И потом, с какой стати капитану лезть в трюм? Для этого имеется боцман. Чиф-мейт, наконец. Трюмы - его прерогатива. Место капитана - рубка! Русские капитаны - мой опыт общения с ними всякий раз говорит об этом - весьма и весьма! - дисциплинированы. Они обладают повышенным чувством долга, но... При всем уважении к ним, должен заметить, что они не говорят по-английски, словно выпускники Кембриджа или Оксфорда. Господа, делайте вывод!
- Вы мне льстите, сэр! - воскликнул Владимир, воспользовавшись тем, что коммодор выдохся и умолк. - Где же мне до выпускников Оксфорда!
- Еще бы! Я, так сказать, проиллюстрировал свою мысль. Для наглядности. Ведь так владеть языком... Да, не всякий может похвастать. Да!
Происходящее казалось ему бредом, а сборище судей напоминало виденную когда-то репродукцию с картины Леонардо "Тайная вечеря". И там и здесь была атмосфера назревающего предательства. Что ж, получается, он, советский капитан, - Христос? Ерунда. Тогда Христос - Маскем? Значит, они заранее определили капитану "Заозерска" роль Иуды? Ах, джентльмены и лорды, ах вы су...
Он взял себя в руки и снова принялся объяснять, что учился языку у человека, прожившего в Англии много лет, что имел достаточную разговорную практику и до и во время войны. Разве этого мало?
Ему ответили - мало. В ваших знаниях чувствуется глубина, чувствуется академическая подготовка. Быть может, вы даже трагедии Шекспира читали на языке оригинала?
- Разумеется! - ответил с какой-то злой, бесшабашной радостью, стремясь уязвить коммодора. - Стыдно читать великого Шекспира в переводах, если владеешь языком, словно выпускник Оксфорда. Абсурд, господа!
- А вы прочтите что-нибудь, - улыбнулся коммодор, демонстрируя выдержку, улыбнулся одним ртом, оставив в глазах прежнее выражение холодного презрения. - Ну... хотя бы из "Короля Лира".
- Извольте... - Владимир сжал кулаки: брякнули наручники. - Послушайте Глостера:
Король безумен, а мой жалкий разум
При мне остался, чтобы ощущал я
Безмерность горя. Лучше б помешаться;
Тогда бы мысли отвлеклись от скорби
И боль казалась выдуманной только,
Себя не сознавая.
- В этом месте у Шекспира - барабаны. Не забудьте их для меня, коммодор!
Пробежал удивленный шепоток. По лицам скользнула эдакая рябь, но Маскем был начеку и снова перехватил инициативу.
- Господа офицеры! - На этот раз он поднялся и вышел из-за стола. В голосе звучали торжественные нотки; чувствовалось, что сейчас, сию минуту, он положит конец сомнениям, если оные появились у подчиненных. - Этот человек упорно выдает себя за русского моряка и так же упорно отрицает свою принадлежность к воздушным пиратам Геринга. И знаете, в этом, мне кажется, есть свой резон. Он действительно и не русский моряк, и не германский летчик... Кто же он в таком случае?
Маскем умолк. Достал и обрезал сигару. Затянулся. И принялся излагать домыслы, от которых у Владимира вытянулось лицо.
- Законы военного времени, господа, тождественны в любой цивилизованной стране. Они беспощадны к врагам явным и, тем более, - к тайным. Конечно, этот человек не летчик. Пилот, будь он четырежды асом, просто не дотянул бы на утлом плотике до остатков русского танкера. Он бы погиб, господа. Не вам ли, офицерам державы - владычицы морей, лучше, чем кому-либо, известны нравы открытого моря, вы ли не знаете, как ничтожен перед ними простой смертный, господа! - Сделав комплимент подчиненным, коммодор продолжал: - Этот человек не русский моряк. Его культурный уровень превосходит известное нам о восточных славянах. Гм... тем более моряках. Он, безусловно, европеец. Каков же вывод? Вывод один, - сухой палец ткнул в сторону подсудимого. - Это нацистский агент, высаженный с той субмарины, что была недавно потоплена лейтенант-коммандером О’Греди.
Выслушал и чуть не присвистнул: кажись, не шутят! И не собираются потчевать стихами из любимых классиков - лихо, лихо!
- Почему же на этом человеке, господа, оказался мундир летчика? - Коммодор заулыбался лукавенько, как ему казалось, и подленько, как показалось Владимиру. - Уж чего проще - переоденься в русскую форму, и никаких подозрений! Однако нацистская разведка, хотя и питала всегда склонность к театральщине, все предусмотрела. А вдруг мы поверим, что он русский? Тогда его придется депортировать Советам. Но хитрая лиса Канарис хочет внедрить этого, - палец снова ткнул в заросшее лицо, - у нас в Британии. И намекает: не верьте, мол, когда он выдает себя за русского. Это он, дескать, от страха, а на самом деле ас, на самом деле - из люфтваффе, которого мы как пленного вынуждены отправить в метрополию... - Взгляд коммодора стал суров.
"Демагог, казуист! Сволочь!.. Каких тенет наплел - ни хрена не поймешь. А этим, - скользнул взглядом по сонным, убаюканным офицерам, - кажись, все до феньки. Лишь бы не проморгать оргвыводов главного иезуита и вовремя одобрить..."
- Но враг просчитался! - Голос Маскема наполнился гневом. - Мы разгадали хитрость: перед нами профессиональный шпион. Поэтому приговор по законам военного времени должен быть только один: расстрел! - Сказавши "шпион", не "разведчик", а именно - "шпион", коммодор вскинул голову так неожиданно и резко, что кое-кому показалось, будто в жилистой шее хрустнули позвонки. "Или же скрипнул ворот перекрахмаленной сорочки? - прислушался Владимир и вдруг увидел устремленные на него со всех сторон взгляды. - О чем я думаю?! - только теперь до него дошел смысл сказанного. - Расстрел! Кому? Мне же, мне! Но з а ч т о?! Господи, ну почему такое окаянство: из огня да в полымя!.."
Оказывается, смерть не обманешь... Обрадовался спасению - получай подлый удар! Причем с самой неожиданной стороны...