Как большинство здоровяков, он плохо переносил голод. Глаза в сотый, тысячный раз исследовали кладовку, да что толку? Четыре банки - ни больше, ни меньше. Сам ведь принес когда-то... Две опростал "оберст", а две другие жестянки самолично вылизал до блеска.
На девятые сутки стало непереносимо: в желудке голодные спазмы, но, говорят, потом станет легче. А сейчас?! Будто ковыряют ножом! Вот дьвольщина - в этой кладовке одно железо да мыло. Мыло? Мыло... А что в бидонах? Наверняка краска. Может, сверху отстоялась олифа? Может, мыло... с олифой?
В бидонах оказался технический жир.
Противно, но съедобно. Хватило ума не наброситься, а не спеша, понемногу глотать грязно-желтые катыши. Сэр Тоби, наверно, скорее бы сдох, но даже и не лизнул бы эту гадость! И все-таки лучше она, чем мыло. "Я продержусь, Красотуля!.."
Желудок можно перехитрить, но как перехитрить океан? Обломок судна все глубже оседал в воду. Неужто придется начать заплыв на плотике? "Но какие координаты, где я?" Погода штилевая, значит, сносит только течением (правда, который день и ветер работает). Каким?.. Вспомнил последнюю точку обсервации, прикинул количество миль, пройденное танкером до вступления в зигзаг, и мысленно отметил начало того поворота на картосхемах лоции с данными гидрологической обстановки северной части Норвежского моря. Память выдала контуры берегов Исландии и Скандинавии, нехотя, но довольно точно подсказала место гибели "Заозерска", а вот черные стрелки господствующих на это время года течений отказывались подчиниться, разбегались подобно стайке мальков.
"Что ж, проверим обстановку на палубе..." - решил Владимир и с трудом выкарабкался из каптерки.
Плоские лужицы вокруг двери покачивали ржавые лохмотья. Вода отдавала железом, руки - гарью, во рту, казалось, навечно застрял тухлый привкус прогорклого сала. Будто день за днем жевал тряпку, пропитанную тавотом. Бр-р-р! Мерзость... А ведь надо будет еще и еще лопать эту пакость. Правда, недолго, пожалуй. Наверняка придется отдать концы раньше, чем опустеет даже одна баклага. Вот, значит, как концы в воду! "Так ведь, пожалуй, не утону, буду плавать, как шмат парафина... А может, избавиться разом?" - шепнул подленький голос, и рука полезла в кобуру.
Ветер усилился, начал стегать соленым бусом, щипать на лице молодую кожицу; щетина, резво попершая в последние дни, вызывала нестерпимый зуд; кактус раскачивался, и в лепестках заунывно постанывала распроклятая осенняя тоска...
Вынул пистолет, глянул в зрачок закошенного ствола и медленно оттянул затвор - он чавкнул, дослал в патронник смерть. Стоит нажать курок, шевельнуть всего-то грязным пальцем, и... добавится в луже кровавой ржавчины. Ствол медленно поднялся, поймал на мушку порыжевший "кактус". Сухой хлопок выстрела и звон гильзы отрезвили: "Хреновато шутится натощак - можно и дошутиться!.."
Щелкнул предохранителем и убрал "вальтер". В голове, что ли, помутилось? Некрасиво, товарищ бывший капитан!.. Почему бывший? Ты жив - значит, ты настоящий. И должен жить, даже если после техжира придется жрать мыло. Иначе - предашь погибших, предашь Красотулю... Невтерпеж? Попытайся отвлечься, закрой глаза и думай о постороннем. Если можешь, о чем-нибудь приятном и спокойном. Не можешь думать - пой. Хотя бы вот это, сложенное когда-то о тебе:
На море - ветер, черный час, а в том окне огонь не гас,
Пока буксир качают злые во-олны!..
Хотя и звался Арлекин, но дружбу и любовь дарил,
И были дни его полны и ночи - по-олны-ы...
- Вот ведь что пели люди, а ты хотел... из фашистского пистолета! - даже улыбнулся. Голова слабо кружилась, словно в танце, уносившем некогда с Красотулей в такое счастье, которому, казалось, не будет конца-края, потому что оно только-только начиналось у родного Мирного моря.
...и были дни его полны и ночи по-олны.
5
...Заснеженный Мурманск, тропинки в сугробах, свинцовая стынь воды у Абрам-корги. А в киношке показывали английский фильм "Джордж из Динки-джаза". Н-да... Черные фраки, манишки, как первый снег, сверкающие саксофоны музыкантов, что преследовали этого Джорджа. Или тромбоны? Какая разница - трубы!.. А в какой гигантской квашне барахтался герой!
Тесто настолько явственно явилось воображению, что вызвало мучительные видения пышных булочек, пирожков, буханок, ватрушек, сдобных калачей... Бож-же ж мой, сколько всякой стряпни на свете, но сейчас всему король - ржаной бы сухарь!
Владимир сунул в рот катыш из жира, с трудом проглотил и закрыл глаза. Гудела голова, и звенело в ушах, но сквозь привычный голодный шум снова и все явственнее зазвучали тромбоны.
Он открыл глаза и оторвал голову от палубы: в серой пелене скользил, словно призрак, расплывчатый силуэт крейсера. За ним и сбоку взбивали беззвучные фонтаны вовсе размазанные тени фрегатов и эсминцев.
Ох!.. и сверзился в каптерку, но ракетницы, которая всегда лежала возле баклаг с жиром, не нашел. Или не увидел.
- Уйдут же, уйдут!.. - Отчаяние подстегивало: чехлы, скобы, всякий хлам - полетели в угол. Нет ракетницы!.. "Уйдут, нырнут в туман и..." - торопливо выстукивало сердце, а руки - и откуда только силы взялись? - одним махом выбросили тело наверх.
Корабли не исчезли.
Ближний корвет заложил крутую циркуляцию. От борта черной каплей оторвался катер, ринулся к ржавому обломышу - ткнулся мягким кранцем в обшарпанный бок. Первым, выскочил молоденький ловкий лейтенант королевской морской пехоты; вспрыгнули на борт матросы-автоматчики. Один, с нашивками, остался возле офицера, наставив ствол на Владимира, двое других принялись шарить в каптерке, греметь, переворачивать все, что можно было поднять и перевернуть.
Добыча - только ракетница немецкого образца.
- Капитан советского танкера "Заозерск"... - начал было Владимир, но лейтенант приказал "заткнуться и поднять лапы".
Спешил офицер. Видимо, очень хотелось покинуть ненадежную палубу.
Владимир не стал перечить, нехотя поднял руки - ничего, разберутся. Самое страшное позади, впереди все ясно - слава богу, к своим попал, к союзникам!
Лейтенант шагнул вплотную и левой рукой рванул залоснившуюся полу кителя, а правой выхватил "вальтер" из открывшейся кобуры. Пальцы выдернули обойму и ловко выщелкнули оставшиеся патроны.
- Люфтваффе? - спросил, глянув в ствол пистолета.
- Я - советский моряк, а мундир... Он действительно немецкий. Принадлежал летчику. Я убил его: мундир - трофей.
- А плотик, а комбинезон и ракетница? Тоже трофеи? Капрал, браслеты!
Наручники защелкнулись на запястьях. Даже возмутиться не пришлось - сбросили в воду бесцеремонным толчком. Капрал и пихнул. Нахлебаться, правда, не дали, сразу вытащили в катер.
"Джентльмены и лорды!.. - озлился он на манер довоенного Володьки-капитана. - Сучьи морды!"
От купания заныли зубы и даже корешки волос. Сплюнул соленую жижу и, передернув плечами от озноба, сполз под защиту борта, чтобы окончательно не заколеть на ветру.
Корвет шел рядом, но катер взял вправо и начал огибать корму крейсера, - над головой проплыли литые буквы: "Абердин"! Проплыли - исчезли, уступив место серому, точно глухая стена, борту.
"Ежели сам коммодор Маскем решил потолковать с, гм... с "оберстом", это вселяет надежду... - подумал и воспрянул духом. - Авось скоро все станет на свое место".
Не стало, нет, не стало.
В катер подали манильский трос. Капрал набросил ему на пояс петлю, сдвинул под мышки и затянул. На палубе взвизгнул блок - Владимир взлетел на борт, будто куль муки, и попал в руки дюжих ребят из морской пехоты.
- Джентльмены и лорды - сучьи морды! - выдохнул, расслабив петлю, и тут же получил по шее.
Для начала посадили в карцер. Опросы-допросы продолжались до вечера, утром, как и накануне, неплохо накормили. Ей-ей, чувствовал себя окрепшим. Когда же услышал, что в полдень над ним состоится военно-полевой суд, ничего не понял.
С ума сойти! Неужели правда, неужели коммодор Маскем принял такое решение? Они не встречались в Акурейри, не было встреч в Хваль-фиорде. Не было. Не знали друг друга в лицо, однако низший в ранге всегда рассчитывает на ум вышестоящего начальника. Правда, забывает порой, что начальник по тем или иным причинам считает иногда нужным прикинуться непонимающим, и тогда нижестоящий остается в дураках. Естественно, не зная причин этого.
Откуда, к примеру, мог знать капитан "Заозерска", что Маскем затеял "аутодафе" - эдакое показательное судилище с расправой без сантиментов, дабы встряхнуть команду, снять с людей тяжелый осадок, а он не мог быть легким после стольких трагедий, разыгравшихся на глазах моряков, волею случая оставшихся в живых. В Адмиралтействе, коммодор не сомневался, отнесутся с пониманием к действительным и мнимым промашкам своего протеже. Труднее сохранить л и ц о в глазах экипажей кораблей эскорта, тем более, "Абердина". Часть (бо́льшая!) каравана потоплена, часть разбрелась, некоторые суда выбросились на берег.