Круг партизан раздался. На середину вышла тонкая в талии высокая женщина. Одним движением руки она сбросила на руки соседа пальто, лихо топнула каблучком высокого полуботинка и замерла - в прищуре больших черных глаз горел лукавый, задорный огонек. Человек, принявший от нее пальто, сдвинул головку патефона, и пластинка начала мелодию сначала. В такт музыке партизаны легонько хлопали в ладоши, и женщина, подняв левую руку на уровень груди, будто поплыла по воздуху. Хлопки становились все громче, все энергичнее, и все выразительнее трепетало сильное молодое тело под бордовым шерстяным платьем, все заметнее вздрагивали вишневые, чуть припухшие губы. И вдруг, на каком-то неуловимом для Яши такте, женщина сорвала с плеч большой кружевной шарфик.
И будто вихрь ворвался в сырое подземелье, словно искры обожгли всех собравшихся, словно стремительный поток подхватил танцовщицу.
- Кто это? - спросил Яша свою новую знакомую.
- Тамара Большая.
Яше хотелось перебороть неловкость, охватившую его с самого начала знакомства, он иронически улыбнулся:
- Опять Тамара? И что это у вас за фамилии такие: Большая, Меньшая, а Малюсенькая тоже есть?
- Нет, нас только две, - ответила ему с улыбкой собеседница. - Обе - связные. И ребята, чтобы нас не путать, прозвали ее Большей, а меня Меньшой. А фамилии у нас обыкновенные: она - Тамара Шестакова, я - Тамара Межигурская…
Межигурская?.. Ну, конечно же, что - она! Тамара Ульяновна! Ее-то, одесскую чекистку, Яша знал. С какой завистью, бывало, провожал ее Яша глазами при встрече! Чекистка! Что-то было в самом этом слове такое особенное, притягательное для Яши, овеянное романтикой, славой далеких революционных дел… Яша даже не помнит, как и когда он узнал, что родственница соседки по лестничной клетке - чекистка. Она, конечно же, не замечала вихрастого парнишки, его восхищенных взглядов. Да и встречались они два-три раза в году, по большим праздникам. Нет, конечно же, Тамара его не помнит!.. Яша еще больше смутился.
- Она знаешь какая? - не замечая Яшиного смущения, продолжала рассказывать Тамара о Шестаковой. - Во время обороны медицинской сестрой на теплоходе плавала, раненых на Большую Землю возила. Налетят фашисты, начнут бомбы бросать, все гремит и воет вокруг, осколки свистят, а Тамара смеется, поет, танцует, ободряет раненых. Вот и теперь: ей на задание идти, а она… Павел Владимирович говорит, что веселье и бодрость духа нам нужны так же, как воздух и взрывчатка.
Яша знал, что катакомбисты - отважные, сильные духом и телом люди, подобранные Бадаевым из моряков, пограничников и рабочих каменоломен по рекомендации партийных органов. Знал, что под землей у них много тяжелой работы: роют колодцы и стоки для подпочвенных вод, ищут новые подземные лазы и выходы из катакомб и укрепляют старые, выпиливают из камня столы и скамьи, пишут воззвания, печатают листовки, устраивают ночные вылазки с радиостанцией для связи с Москвой. Ему казалось, что в этом суровом подземном мире - сыром и холодном мире без дней и ночей, без вечерних зорь и утренних рассветов - должны замереть смех и веселье, что катакомбисты должны быть суровыми и думать только о борьбе с гитлеровцами.
- Ну, чего задумался? - взяла его за руку Тамара. - Хочешь, пойдем потанцуем вдвоем?
- Я не умею, - еще пуще смутился Яша.
- Ничего, научу. Разведчик все должен уметь. А я везучая, любого увальня научу. У меня, говорят, педагогический талант. А ты, по-моему, понятливый…
- Не знаю.
Как мечтал когда-то школьник, хотя бы поговорить с нею, когда она ненадолго приходила в гости к своей родственнице. А сейчас - танцевать!.. И вдруг Яша подумал о том, что они с Тамарой Ульяновной теперь в одном отряде, делают одно и то же дело… Чекисты! Так вон они какие!.. И что-то теплое поднялось к самому сердцу Яши, он почувствовал необычный прилив радости, гордости быть рядом с этими людьми. Казалось, нет такого дела, которого он не сделал бы, зная, что о нем думает Бадаев, Межигурская и все эти люди в катакомбах, которые, конечно же, тоже - чекисты.
- Вася, - обернулась Тамара к стоявшему рядом партизану. - Подержи, пожалуйста, пока мы с Яшей потанцуем.
Она вынула из-за пазухи пакет, обернутый в вощеную бумагу, и передала партизану. Тот молча положил его себе за пазуху.
- Что это? - спросил Яша.
За нее ответил партизан:
- Это запалы гранат и взрыватели мин. Видишь, какая здесь сырость, все плесенью покрыто, вот и храним их, телом своим обсушиваем.
- Я сейчас попрошу вальс поставить. Хорошо? - спросила Тамара, снова беря Яшу за руку.
Но как только Шестакова закончила танец, руку поднял коренастый мужчина:
- Делу - время, потехе - час. Боевой группе пора на выход.
- Кто это?
- Наш парторг Зелинский Константин Николаевич.
Партизаны сразу затихли, будто кто стер с их лиц улыбки. Шестакова накинула на плечи пальто, запыхавшаяся и раскрасневшаяся после танца подошла к Межигурской:
- Дай-ка, Томочка, мои сувениры.
- Вася, выдай! - улыбнулась Межигурская. - Ему передала на хранение, хотела вот с новым кавалером потанцевать. Ты не знакома? Он без ума от твоей лезгинки, глаз с тебя не спускал.
- Это потому, что он тебя не видел в танце, - Шестакова была выше подруги на целую голову, и, может, поэтому разговаривала с ней снисходительно ласково, как старшая. - А знакомиться перед выходом на задание - дурная примета. Лучше потом, когда вернусь. Ладно? - улыбнулась она Яше.
- Товарищ командир, разрешите на прощание марш катакомбистов спеть, время же еще есть, - обратился к Бадаеву, вернувшемуся в зал, белокурый парень с петлицами пограничника на гимнастерке.
- Правда, Павел Владимирович, - подхватили другие. - Разрешите!
Бадаев вынул карманные часы, посмотрел на "их, потом на парторга Зелинского:
- Ну, как, Константин Николаевич? Не будем нарушать традицию? Разрешим? - и потом к пограничнику: - Только петь всем!
- Заметано! Иван Иванович, начинай!
- Запевай нашу, катакомбистскую! - послышались голоса.
К каменной глыбе, что в центре зала, вышел Иванов, снял капитанку, откашлялся и, пригладил рукой темно-каштановые вьющиеся волосы, запел высоким голосом:
В сырых катакомбах глубоких,
Где воздуха мало порой…
Мелодия песни была знакома Яше. Она сразу вызвала воспоминание о первых днях обороны города. По Матросскому спуску вверх, от порта в город, поднимался отряд морских пехотинцев, только что прибывший из Севастополя. Грохали о мостовую яловые ботинки, качались в такт шагам стволы краснофлотских винтовок, позванивали саперные лопатки о котелки… И молодой звонкий голос взвил, как полотнище флага над походной колонной, мелодию:
Оружьем на солнце сверкая…
Это была старинная, любимая черноморцами песня. Это пели моряки, которых потом враги со страхом называли "черной тучей", "черными дьяволами", "черными комиссарами" и, бросая оружие, охваченные ужасом, бежали от моряцкого штыкового удара.
- Марш вперед! - грянули под сводами катакомб голоса партизан и рассыпались эхом по дальним штольням. А Яше казалось, что не все бойцы того морского отряда полегли в боях под Одессой, и не все ушли в октябре в Севастополь, что стоят они здесь, среди катакомбистов, и так же, как тогда, на Матросском спуске, поют полной грудью:
Марш вперед!
Друзья в поход…
Как только затихли последние звуки марша, Иван Иванович снова поднял руку:
- Боевой группе построиться!
И рядом с ним встал парторг Зелинский, только что вместе со всеми певший песню. И рядом с парторгом - Тамара Шестакова, только что лихо отплясывавшая лезгинку.
- Боевая группа готова к выполнению задания, - доложил Иванов командиру отряда.
- Приказывают боевой группе выйти на выполнение задания и вступить в бой за нашу Советскую Родину! - торжественно сказал Бадаев. - Желаю вам удачи, товарищи.
Он подошел к строю и каждому пожал руку. Группа Иванова ушла. Попрощалась с Яшей и Тамара Межигурская:
- Извини, Яшко. Танцевать научу тебя в следующий раз.
По одному тихо разошлись партизаны.
- И тебе пора, Яшко, - сказал Бадаев. - Тебе тоже - на выполнение задания.
…За поворотом штольни запахло подвальной плесенью. Темнота стала осязаемой - холодной и влажной. Под ногами захрустела каменная крошка. Слышно было, как со сводов скапывает вода и шлепают "коржики" - отслоившиеся пластинки известняка.
11. На Нежинской, 75
Чтобы подпольщики, не вызывая подозрений, могли встречаться, в первые же дни оккупации было поручено Николаю Милану открыть парикмахерскую, Борису Вишневскому - слесарную мастерскую, а Николаю Шевченко - свечное заведение. Но Николая Милана арестовали сразу же, как только он явился в примарию за получением лицензии, Вишневскому на мастерскую разрешение не дали, а свечное заведение Шевченко оказалось в месте, очень неудобном для встреч подпольщиков. Только в ноябре Петру Бойко удалось приобрести мастерскую по ремонту примусов на Нежинской, во дворе дома, где жили Гордиенки.
Дом почти пустовал: одни жильцы эвакуировались, другие погибли во время бомбежки, иные подались в села - поближе к хлебу, подальше от сигуранцы. Петр Бойко занял одну из пустующих квартир на четвертом этаже: в одной комнате жил он с молоденькой, похожей на цыганку женой, в другой поселились Яша с Алешей.