- Нет, нет, я прошу вас нести обязанности военного министра хотя бы до приезда Головина. Он уже выехал из Парижа. Всё еще можно поправить. Да, да - всё… А вас я освобожу, непременно освобожу, конечно же…
Но отрешил он от должности не Будберга, а Лебедева. Последнего девятого или десятого августа заменили Дитерихсом: увы! - это ничего не изменило - армия без остановки катилась на восток.
Будберг продолжал отравлять жизнь Колчаку, его сообщения и оценки становились с каждым днем все мрачнее и резче. Послушать старика, все генералы вокруг были мерзавцы, пьяницы и дураки. Барон как-то встретился с Ивановым-Риновым и вошел к Колчаку, багровый от возмущения.
Казачий атаман, по словам барона, явился к нему вдребезги пьяный и бахвалился, что растреплет красных в самое ближайшее время.
Чуть позже, получив от Жанена бумажку, в которой чехи требовали девять миллионов франков "за спасение для России Каслинского завода на Урале", Будберг совершенно вышел из себя и почти кричал адмиралу:
- Какая наглость! Сначала они грабят Россию, а потом требуют золото за грабеж! Какой разбой! Какой Неслыханный разбой!
- Ну, что вы так кипятитесь, - уныло возражал Колчак. - Все уладим как-нибудь… У нас есть средства…
- "Средства"… - ухмылялся старик. - Мы отдаем золото Жанену, Ноксу, американцам, тыщи пудов золота за оружие и припасы, да еще выслушиваем нравоучения и попреки союзников. Скоро у нас не будет ни копейки, господин адмирал!
Язвительный старикашка был прав. Союзники нервничали, наглели и все меньше считались и с ним, Колчаком, и с его правительством.
В тот самый день, когда адмирал прибыл из-под Челябинска в Омск, двадцать девятого июля вечером, состоялось совместное заседание министров и высоких союзных комиссаров. На совет прибыли американцы - посол США в Японии и неофициальный агент президента Вильсона при Колчаке Роланд Моррис, командующий экспедиционным корпусом Вильям Гревс, англичане Альфред Нокс и Джордж Эллиот, главнокомандующий союзными войсками в Сибири Моррис Жанен, французы, японцы.
Колчак всех иноземцев знал изрядно, если не в лицо, то по фамилиям. Это были люди с внушительным военным опытом, скрупулезно изучавшие в свое время императорскую Россию и ее вооруженные силы..
Первым поднялся со своего места генерал-майор английской службы Альфред Вильям Фортефью Нокс. Начальник тыла союзных экспедиционных войск в Сибири, негласный, но деятельный участник переворота восемнадцатого ноября, он относился к Колчаку с тем подчеркнутым участием, с каким благовоспитанные люди относятся к своей креатуре, достигшей высокого положения. Но теперь дела у адмирала шли отвратительно, и Нокс не мог сдержать раздражения.
Он резко выталкивал изо рта слова и морщился. Перечислив все, что сможет выделить Колчаку Англия, Нокс развел руки.
- Право, не стоит помогать. Бесполезно. Более того, наше оружие в конце концов попадает к врагу. Мы привезли в Сибирь сотни тысяч винтовок, множество пулеметов, эшелоны орудий. Где они?.. Я становлюсь, черт возьми, агентом снабжения у красных. Это позорно, господа!
Адмирал слушал и молчал, раздражаясь все больше, но сдерживая себя. Он понимал: Нокс имеет право на такой тон. Британские офицеры из кожи вон лезли, вместе с Колчаком формируя новые дивизии и снабжая их всем - от оружия до бязи на подштанники. Сам генерал работал чуть не круглые сутки, мотался из Омска во Владивосток, и вновь - с берегов Тихого океана в белую столицу. Он следил за каждым шагом Омска, знал, что делается в правительстве и штабе, давал сибирским министрам больше указаний и советов, чем все остальные высокие комиссары, вместе взятые. Короче говоря, его гнев можно было понять.
Масла в огонь подлил своей репликой Роланд Моррис. Он проворчал:
- С тех пор, как Соединенные Штаты и Россия избрали совместный путь и первые американские войска - я говорю о 27-м и 31-м пехотных полках - прибыли с Манилы в Сибирь, это было год назад, мы передали вам тонны и тонны оружия, снаряжения и обмундирования. Лишь в июне на ваши склады поступили пушки, пулеметы, патроны, не считая ста тысяч аршин сукна и шестисот тысяч комплектов белья.
- Я полагаю, не бесплатно? - с ледяной вежливостью осведомился Будберг. - Именно в июне сего года союзники получили от нас тринадцать тысяч пудов золота.
- Ну, ну, господа! - пытался помирить генералов Колчак. - Я не вижу нужды в подобных разговорах.
После общей паузы что-то говорил Жанен, худой и сутуловатый, похожий на провинциального чиновника, Колчак запомнил оброненную французом ядовитую фразу: "У вас в ставке, господа, каждый прапорщик делает свою политику!"
Будберг склонился к управляющему делами правительства Гинсу, проворчал, усмехаясь:
- Мы сидим здесь в положении бедных родственников.
Гинс уныло потряс головой.
- Вы не согласны со мной, Георгий Константинович?
- Увы! Это невозможно отрицать.
Колчак слышал обрывки разговоров, но делал вид, что ничего не замечает. Он вынужден был надеть маску спокойной сосредоточенности, понимал, что не имеет права срываться и ссориться. Ни с союзниками, ни со своим ближайшим окружением.
Что бы там ни было, а союзники делали свое дело, без них нельзя и мечтать о победе.
После Челябинска все рухнуло и покатилось в пропасть. В прошлое ушли победы, надежды, армия, резервы. Адмирал лихорадочно искал выход, то и дело менял командиров, но лишь усиливал разброд.
Красные уже рвались к Омску, в городе бурлила паника, ссорились и обливали друг друга помоями генералы. Сахаров заверял, что ничего страшного для Омска нет, а Дитерихс, напротив, требовал немедля эвакуировать город, потому что его нельзя спасти. Наштаверх Лебедев и военный министр Степанов продолжали грызню.
Совершенно обессилевший, адмирал уехал в Тобольск, в действующую армию, и вернулся в Омск только в середине октября.
Двадцать второго октября Пепеляев записал в своем дневнике:
"Вечером Совет Министров под председательством Верховного Правителя; он изложил обстановку военную, которую считает очень грозной, о чем ставит в известность Совет Министров".
Сказав правду узкому кругу соратников (ее нельзя было скрыть!), адмирал всем остальным продолжал твердить ложь и вымысел, даже близким.
В ту пору один из морских офицеров, выезжавший в Париж, передал Колчаку несколько писем жены, живущей в местечке Лонжюмо, вблизи французской столицы.
Адмирал тогда работал почти без сна и отдыха, нервы его были напряжены, и он не стал тут же читать послания Софьи Федоровны. Дав себе поблажку, отправился в ближний лес пострелять из ружья. Для поездки выбрал канадскую кобылу - подарок генерала Нокса. Лошадь была смирная, она бесшумно перебирала ногами и без видимых усилий несла на себе сухую фигуру адмирала.
Велев охране уйти подальше, Колчак медленно прочитал письма жены, и на виске у него задергалась тонкая синяя жилка.
"Экая баба!" - произнес он почти вслух и, ничего не сказав конвою, вскочил на лошадь. Через полчаса был уже у себя в кабинете и сердито писал ответ, разбрызгивая чернила.
Письмо начертал на форменном бланке, чтобы жена все-таки понимала его положение и не позволяла себе упреков, свойственных какой-нибудь горничной, глупой и капризной деревенской девке. С той же целью на всех страницах большого письма он писал слова "ты", "тебя", "тебе" с больших букв, еще раз подчеркивая этим, что она носит фамилию человека, чья должность тоже пишется с прописных букв. На бланке стояло:
"ВЕРХОВНЫЙ ПРАВИТЕЛЬ
И ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ