Гигла не пил водку. Он предпочитал ей вино, бочки которого у него были зарыты во дворе дома в селении Мухран. Но сейчас он, не рассуждая, выпил наполненную капитаном рюмку.
- Понимаю тебя, - говорил Сокол. - Хорошо понимаю. Народ твой напуган. Набирают в рот воды даже такие, как ты, кто не только в духанах время проводит. Опасайся Внуковского, Гигла: он выхлопочет тебе ночной пропуск, но он же и проследит, зачем он тебе понадобился. Ты понял меня, Гигла?
- Понял. Как не понять? - Духанщик сделал вид, что ему безразлична пьяная болтовня офицера. Поддакивает, мол, как любой хозяин поддакивает гостю. - Как не понять? У нас, торговцев, тоже свои дела имеются, за которые в военное время не долго и головы лишиться. А как жить? Не купишь - не продашь. А не продашь - откуда прибыли быть?
- Ладно, - усмехнулся Сокол. - Не веришь мне - и не верь. И среди нашего брата много разной сволочи. Влезут в душу, а потом в такую историю втянут - рад бы назад слова взять, да решетка не дает. Только вспомни, духанщик: кто остановил тебя в ночном патруле? И где, вспомни!
Гигла так и обмяк на стуле, рюмка чуть не хрустнула в его сильных волосатых руках.
А Сокол, будто и не пил вовсе, продолжал:
- Увидел я у Внуковского твое прошение с губернаторской резолюцией, поинтересовался у сведущих людей, где ты живешь, и вспомнил, где тебя ночью встретил. Меня не опасайся, Гигла, берегись этого худосочного хлыща. Твое здоровье!
3
Несколько дней ходил Гигла под впечатлением от разговора с Соколом, вспоминая подробности нежданной-негаданной исповеди.
Одно было ясно: Сокол догадался, что ночной пропуск нужен духанщику вовсе не для того, чтобы добираться домой, на другой конец Гори. Никакого дома у него там и в помине не было, а сестрин - в двух шагах от духана. К тому же добродушный, услужливый хозяин так сумел поставить себя, что в духане всегда бы нашлась тройка молодцов, которые вышвырнули бы всех, кто решил излишне задержаться.
О своих подозрениях, как и обо всем, что услышал и узнал о планах военных, Гигла рассказал человеку, который пришел на явочную квартиру в подвальчик недалеко от церкви.
К радости Гиглы, когда он уже собрался возвращаться, в подвальчик спустился сам Габила Хачиров. Обняв Гиглу, командир ксанских повстанцев попросил его как можно подробнее рассказать ему, какой была охрана уездного начальника, когда он наведывался в духан, не менялись ли ездовые у капитана Внуковского. Одним словом, все, что ему показалось важным.
Гигла не знал, что уже неделю хачировские люди изучали входы и выходы городской тюрьмы, знакомились с надзирателями, наблюдали, каким путем и когда водят Васо Хубаева на допрос.
Габиле хотелось знать, когда собираются везти Васо в Тифлис. Но никто об этом ничего не мог сказать определенно. И, услышав о Соколе, по какой-то причине ненавидящем капитана Внуковского, Габила очень заинтересовался этим человеком.
- Сокол не может не знать о результатах допросов нашего Васо. Надо найти к нему ключик.
- То и смущает, - качал головой Гигла, - что сам-то он уж очень неосторожен. Будто ищет нас…
- А может, и в самом деле ищет? Сейчас много людей, сочувствующих революционерам.
- Узнай о нем побольше, Гигла. Очень тебя прошу. А сюда не ходи больше. Мало ли что! Мы сами навестим тебя.
В один из вечеров Гигле представился случай поговорить с Соколом. Двое перебравших прапорщиков едва не затеяли пальбу прямо в духане.
Устроившись в углу зала, уставив стол опорожненными бутылками, они играли в карты. Играли довольно долго, перекидываясь обычными затасканными, как и их колода, остротами, и ничто не предвещало ссоры. И надо было кому-то из проходивших мимо них в поисках свободного места проявить неуместную вежливость - поднять с пола и водворить на стол оброненную карту. Послышались взаимные оскорбления, загремела, валясь со стола, батарея бутылок, и не схвати Сокол своими железными руками безусых скандалистов - быть бы беде.
Один из взъерошенных молодчиков, вырываясь, таки успел выстрелить, пуля прошила Соколу полу кителя, срикошетила от каменного пола и успокоилась в толстой деревянной колонне.
Бледный от ярости Сокол, как щенят, протащил упиравшихся скандалистов через весь зал и вышвырнул из духана, рявкнув вслед:
- Скажите на гауптвахте, по трое суток ареста! Каждому!
- И зачем вы, господин капитан, так безрассудно рискуете жизнью? - накрывая столик офицера новой скатертью и меняя прибор, шепнул участливо Гигла.
- А-а, - махнул рукой Сокол. - Моя жизнь! Кому она нужна?
- Что ты такое говоришь, капитан? - Гигла нарочно перешел на "ты", чтобы последить за реакцией офицера. "Золотопогонник", как звали солдаты Внуковского, никому не позволял переходить эту черту.
Сокол же и внимания на слова духанщика не обратил.
- Эх, Гигла, Гигла! - вздохнул он, закуривая. - Знал бы ты, каких парней на моих глазах загубили, вряд ли бы стал так печься о моей жизни! За каждого из тех погубленных можно жертвовать собой!
- Что же это за люди, капитан? - Гигла старательно расправлял края скатерти, переставлял туда-сюда прибор.
- Да садись ты, Гигла! Садись. Оставь это в покое.
- Не могу, дорогой. - Духанщик развел руками. - Сгорит все, перепреет. Сам будешь недоволен.
- Эй, Еременко!
Вестовой, поджидавший капитана у дверей, в три шага подскочил, вытянулся.
- Слушаю, ваше благородие.
- Сходи, Еременко, на кухню с хозяином. Посмотри там, что он скажет.
- Будет сделано, ваше благородие.
- Я жду тебя, Гигла.
Когда Гигла, вытирая фартуком руки, вернулся и присел рядом, он увидел в глазах капитана смертную тоску.
- Что с тобой, Сокол? Тебе плохо? На тебе лица нет.
- Нет, мне не плохо, Гигла, - ответил тот. - Но ты прав: на мне нет лица. Я его теряю, Гигла. Теряю с каждым днем. Я видел сегодня, как допрашивали вашего парня - Васо Хубаева. Вот это человек, Гигла! Его бьют, мучают, а он лица не теряет. Я был на его допросе, Гигла. Ты понимаешь? Бакрадзе кричит:
"Не сегодня, так завтра тебе конец, если будешь упорствовать!.."
А он:
"Не наживи грыжи, уездный. Я никогда не выдам своих товарищей".
"Дурак! Мы и без тебя их знаем: объявим по всем селениям, что ты их выдал…"
А он:
"Какого же черта тогда на меня силы тратить?"
Сокол помолчал, собираясь с силами, наполнил рюмки. Наполнил, но не стал пить, отодвинул.
- Между прочим, лоб у Бакрадзе был забинтован. Видно, достал его парень, хоть и был в кандалах. Когда я пришел, его уже привязывали веревками к стулу. Наверно, изрядно побушевал.
Так вот, Бакрадзе кричит: "Подумай!" - и пистолетом перед его носом машет, к виску приставляет.
"Я подумал, - говорит, - уже тогда, когда князя Амилахвари хотел придушить, как волка".
"Тебя ждет смерть! Ты понимаешь, смерть! А ты ведь молод. Ты еще не жил - и смерть".
"А разве ненависть товарищей - это не смерть?"
"Хватит! Я закрою тебе рот навсегда".
Бакрадзе опять тычет пистолет ему прямо в глаза.
"Убери пистолет, не позорь оружие. Это вы трясетесь, когда па вас глянет чужое дуло. Я не болею такой болезнью".
Он так посмотрел на Бакрадзе, что тот не выдержал, отступил и пистолет спрятал.
- Вот ты, Гигла, спрашиваешь, что это за люди, за которых не жалко жизнь отдать. Я видел таких людей в Сибири. Царь их туда сослал на каторгу. Васо Хубаев - такой же… Ничем не хуже.
- Нравишься ты мне, Иван, - проникновенно сказал Гигла. - Но поберегись, дорогой, поберегись. Такие признания погубят тебя. Мне-то что? Чего мне бояться? Я обыкновенный духанщик. Что бы пи творилось в жизни, а людям все равно надо есть, пить. Значит без таких, как я, не обойтись.
- Ты прав, прав. Только все мы одинаковые должники - каждого ждет одна смерть. Честная и славная или горькая, позорная. Трус выбирает позор, лишь бы жить, смелый идет на смерть, но живет в людской памяти.
Капитан было взялся за рюмку, придвинул тонконогий наперсток и к руке Гиглы, но опять раздумал:
- Вот же повезло гаду - такого удальца схватил!
- Это ты о Внуковском?
- О ком же еще? Я бы много дал, чтобы помочь ему бежать.
Гигла молчал, хотя слова так рвались с его языка: "Помоги же, родной, помоги!"
Сокол откинулся на спинку кресла. Оно жалобно скрипнуло под его тяжелым, сильным телом.
- Когда увели парня, Бакрадзе сказал нам с Внуковским:
"Знал бы, что жизнь его держится на волоске, не глядел бы так гордо".
"Разве мы не будем отправлять его в Тифлис?" - спросил Внуковский. Этого подлеца одно беспокоит: получит ли он обещанные пять тысяч рублей.
"Нет, - говорит уездный, - не будем. Получена депеша предать его суду военного трибунала здесь, в Гори. Дабы публичной казнью запугать восставших и отрезвить местное население".
"А как же моя награда?" - не унимается Внуковскрш.
"Не беспокойтесь, капитан, и ее разрешено выдать на месте".
"Тогда, с вашего разрешения, я устрою небольшой прием!"