- Ничего особенного. Только быть с нами, быть у нас под рукой. Для нас с Костером чрезвычайно важно, чтобы у нас под рукой был человек, которому мы доверяем вполне. Ты, мальчуган, именно такой человек…
- Покорно благодарю за комплимент, - проворчал я.
- Не стоит благодарности! - продолжал Джонсон. - Кроме того, для нашего дела нужен человек с крепкими кулаками. А у тебя кулаки, слава Богу, как два кузнечных молота.
- И крепкий череп! - невольно засмеялся я.
- Да, и крепкий череп! - подтвердил Джонсон. - Не будь он так крепок, твой чердак, пуля этого наемного убийцы, мнимого траппера, отправила бы тебя на тот свет…
- Но все-таки, я хотел бы, чтобы эта игра в жмурки поскорее кончилась.
- Имей терпение. Кончится скоро! - успокаивал меня Джонсон. - Ты являешься нашим компаньоном по данному предприятию. Мы с Костером порешили, что ты получишь свой пай.
- Сколько это даст?
- Сейчас еще мы и сами не знаем. Во всяком случае, у моей племянницы Минни будет муж, у которого в банке будет лежать порядочный запасец про черный день. У Минни будет всегда кусок хлеба, да еще с маслом… Только потерпи.
И я терпел, хотя, признаться, терпение мое истощалось.
Итак, мы от Кейптауна поплыли на север. Не знаю, зачем именно мы заходили на острова Зеленого Мыса и простояли там чуть не месяц. Местным властям Джонсон объяснил нашу стоянку тем обстоятельством, что будто бы кузов "Ласточки" оброс ракушками, пазы нуждались в конопатке, снасти - в ремонте. Но это было только предлогом. Я лучше, чем кто-либо, знал, что все потребные работы могли быть исполнены в какие-нибудь полторы недели. А мы стояли и стояли…
Для меня было ясно одно: Джонсон здесь, на островах Зеленого Мыса, поджидал кого-то.
И, в самом деле, дождался.
В начале четвертой недели в гавань, в которой мы стояли, расснастившись, вошел на всех парах тяжелый и неповоротливый, неимоверно грязный бриг под неаполитанским флагом. На корме этого судна я разглядел надпись золотыми буквами: "Из Кастэлламарэ". "Сан-Дженнаро".
- Это они! - сказал Костеру стоявший у борта Джонсон.
- Посмотрим, они ли! - отозвался Костер.
Едва бриг бросил якорь, став на рейде рядом с "Ласточкой", как Джонсон велел спустить гичку.
- Ты поедешь с нами, Джонни! - сказал он мне.
Гичка довезла нас до берега. Побродив по грязным и пыльным улицам поселка Сан-Винсент, побывав на рынке, где гортанными голосами перекликались негры и разгуливали португальцы, мы втроем зашли в таверну "Христофор Колумб", этот излюбленный приют моряков всех наций, попадающих на остров Сан-Винсент. Едва мы успели расположиться там, заняв прохладный тенистый уголок, как в таверну ввалилась с шумом и гамом целая партия моряков-итальянцев, чуть ли не половина экипажа с только что пришедшего неаполитанского судна.
Матросы эти заняли стол рядом с нашим. Хозяин таверны засуетился. Слуги притащили корзину дешевого кисловатого вина и массу фруктов. Неаполитанцы этим не удовлетворились: они желали, чтобы для них было приготовлено их любимое национальное кушанье - макароны в соку из помидоров. С криком, шумом, песнями и прибаутками они сами принялись за варку макарон. Едва ли не главную роль в этом деле играл стройный черноглазый молодец с открытым лицом, человек лет тридцати, не больше.
- Синьоры, макароны готовы! - возгласил он через полчаса, торжественно внося в зал огромное блюдо с любимым итальянским кушаньем. Затем, обратившись к нам, он на ломаном английском языке предложил и нам принять участие в их общей трапезе.
Против моего ожидания, Джонсон, который всегда сторонился незнакомых людей, особенно иностранцев, не заставил себя долго упрашивать, и ответил согласием, но на одном непременном условии.
- Ваши макароны, наше вино, - сказал он.
- Каким вином вы нас угостите, синьоры? - осведомился неаполитанец.
- Лакрима Кристи, - ответил Джонсон.
- Какого года? - Заинтересовался итальянец.
- О, это хорошее старое вино! Мне подарил его один ваш славный соотечественник.
- В котором году это было?
- В 1795 году.
- Где?
- На острове Капри.
- Как его звали?
- Князь Ловатти.
- Если это вино виноградников Ловатти с острова Капри, то, разумеется, мы, как неаполитанцы, примем его с большой радостью.
Слушая этот разговор, я, как говорится, хлопал глазами: столько времени путался я уже с Джонсоном, а до сих пор ни разу не слышал от него, что в трюмах "Ласточки" имелся запас старого и дорогого вина из княжеских погребов…
- Если синьоры согласны подождать, то мой племянник сейчас съездит на корабль и привезет оттуда пару бутылок, - предложил Джонсон.
- Великолепная идея! Но мы предпочли бы не затруднять вашего племянника.
- Тогда сделаем вот как: поедемте все вместе и выберем лучшее из моего запаса.
- Отлично!
Костер, Джонсон, я, потом тот неаполитанец, который приглашал нас, и еще двое его товарищей, оставив прочих в таверне расправляться с макаронами, вышли на улицу.
Нашей гички не было: она уже вернулась к "Ласточке". Джонсон за пару мелких серебряных монет взял на час лодку, принадлежавшую какому-то пьянице-негру.
- Берись за весла, Джонни, - распорядился он. - Кто-нибудь из молодых людей поможет тебе.
И, в самом деле, один из итальянцев тоже схватился за весла. Лодка медленно поплыла, направляясь к "Ласточке".
Когда мы отошли на некоторое расстояние от берега, Джонсон спросил итальянца:
- Какова погода, синьор?
- Покуда - тихо и спокойно. Но, кажется, быть буре.
- Вы думаете? Откуда начнется?
- Мои друзья уверяли меня, что первые признаки бури замечены в Милане. Кажется, ветер оттуда потянет через Альпы.
- На Францию? Но, ведь, капитан еще болен?
- Один знаменитый доктор изобрел новое средство для его излечения.
- А его матросы?
- Ждут не дождутся его возвращения.
- Это хорошо! Но нет ли опасности со стороны плавучих льдов с крайнего севера?
- Остается пока под сомнением. Но мои друзья надеются, что на севере скоро наступит весна. Льды тают…
Пока шел этот разговор, наша лодка доплыла до борта "Ласточки". Джонсон и неаполитанец по веревочному трапу поднялись на палубу. Костер последовал за ними. Я остался в лодке. Должно быть, "Лакрима Кристи" было запрятано где-нибудь очень далеко, по крайней мере, прошло не менее часа, покуда отправившиеся отыскивать его люди снова показались на палубе и по тому же трапу спустились в лодку. Каждый из них, действительно, нес с собой по две бутылки. Что было в этих запыленных бутылках - я не знаю. Но сдается мне, что это, во всяком случае, было не вино.
- Греби к берегу! - распорядился Джонсон, усаживаясь рядом с неаполитанцем и принимаясь говорить с ним на языке, которого я не понимал. Понятными для меня были лишь некоторые отдельные слова, по созвучию с несколько знакомым мне латинским языком.
Что меня поразило при этом, - это повелительный тон, которым говорил с Джонсоном неаполитанец. Словно Джонсон был рядовым солдатом, а тот - генералом, чуть не маршалом.
Мне казалось, что я ослышался, но нет: Джонсон два или три раза назвал неаполитанца "ваша светлость" и "герцог".
Упоминалось имя принцессы Паолины, имя его святейшества папы римского и его величества короля Обеих Сицилий.
Опять, значит, я попал в знатную компанию, как там, в Новом Орлеане….
Признаюсь, особого удовольствия я не испытывал: ведь, в связи со знакомством с таинственной "мадемуазель Бланш" и ее сыном Люсьеном, так поразительно напоминавшим Наполеона, - у меня на темени вскочила здоровенная шишка. Как бы за знакомство с этим умеющим стряпать герцогом не получить еще пару синяков…
IX
Как "Сан-Дженнаро" ушел ночью, не попрощавшись с "Ласточкой", и как "Ласточка" пошла его догонять. Корабль на юге, корабль на севере
Участия в пирушке неаполитанцев мне принять не пришлось: по каким-то соображениям Джонсон распорядился, чтобы я, пока шла пирушка, разгуливал по улице перед таверной и наблюдал, не появится ли человек с черной повязкой на глазу. Буде такой субъект покажется вблизи таверны, я должен был немедленно дать знать об этом при помощи свистка.
Должно быть, часа полтора пришлось мне слоняться у дверей таверны. Человека с черной повязкой я так и не увидел…
Затем пирушка кончилась. Джонсон и Костер ушли первыми, и, взяв наемную лодку, отправились на борт "Ласточки". Я, понятно, сопровождал их. Итальянцы долго еще слонялись по берегу, накупали всякую дрянь у торговцев-негров и катались верхом на длинноухих осликах, поднимая клубы пыли.
Но мне недолго пришлось наблюдать за их беззаботным гуляньем: словно демон овладел Джонсоном - у нас на "Ласточке" закипела лихорадочная работа. С берега была пригнана целая партия портовых рабочих, по большей части негров, поминутно причаливали "сандалы", - тупорылые черные лодки, подвозившие для наших камбузов припасы и бочонки со свежей водой. "Ласточка" спешно готовилась к отплытию.
Работа не прерывалась ни днем ни ночью в течение суток. И, признаюсь, принимая участие в этой работе, я не имел ни времени, ни охоты особенно внимательно наблюдать за итальянским судном.
А трое суток спустя, утром, когда я вышел на палубу, мне пришлось протирать глаза; неаполитанский бриг исчез. Там, где он стоял еще вчера вечером, сейчас колыхалась на волнах полупалубная арабская феллука.
Я счел долгом сообщить Джонсону о том, что бриг ушел. Тот на мое сообщение ответил довольно грубо:
- Знаю! Ушел! Ну, и отлично! И мы сами уйдем сегодня вечером…