И, в самом деле, в тот же вечер и наше суденышко, покинув гавань Сан-Винсента, вышло в открытое море, сначала пошло прямо на запад, словно собираясь перемахнуть через Атлантический океан к берегам Америки, потом свернуло круто на север.
Странная работа была произведена на моих глазах: под надзором Костера из трюма вытащили сверток черного полотна, и судовой плотник прибил это полотно гвоздями к корме, по краю кузова. Под полотном совершенно скрылась кормовая надпись с именем "Ласточка" и появилась совершенно иная, незнакомыми мне буквами. Часть этих букв имела характер латинской азбуки, но некоторые буквы казались мне греческими.
- Что это за надпись? - осведомился я у наблюдавшего за этой работой Костера.
- Как? - деланно удивился тот. - Неужели ты не узнаешь русского языка? Ведь это же по-русски?
- По-русски! - не удержался я от недоуменного восклицания.
- Ну, да! - посмеиваясь, подтвердил Костер. - Ведьмы плаваем под русским флагом. Наше судно называется "Работник". Оно приписано к Петербургскому порту. Мы идем с казенным грузом на Аляску, чтобы оттуда забрать меховые товары Российско-Американской Компании…
- Опять игра в жмурки! - проворчал я сердито. - Слушайте, Костер! Ведь добром это все не кончится!
- Ну, вот еще! - засмеялся Костерь. - Кто это вам сказал, мой юный друг?
- Мне это говорит мой здравый смысл.
- Ба! На собственный здравый смысл целиком полагаться не рекомендуется, юноша!
- Слушайте! А если наш маскарад будет кем-нибудь обнаружен?
- Какой маскарад? - притворился янки.
- Ну, то обстоятельство, что вы перекрестили наше судно, не изменив его наружности.
- Глупости! Его наружность сейчас тоже радикально изменится. Самый опытный моряк не узнает "Ласточку". Наши бумаги в полном порядке.
В самом деле, на моих глазах люгер со сказочной быстротой изменил свою наружность. На кормовой мачте были подвешены реи, которых раньше не было, передняя мачта, получила надставку. На носу выросли высокие борта, а на корме появилась целая надстройка с дверями и окнами. Я глядел - и своим глазам не верил. И чем больше я глядел, тем меньше все это мне нравилось: ведь такой маскарад предвещал, что "Ласточка" собирается опять броситься на поиски приключений и, надо полагать, приключений достаточно рискованных.
Я смерти не боюсь. Но если умирать, то надо, по крайней мере, знать, за что и во имя чего отправляешься на тот свет.
Потом мне, признаться, стала надоедать вся эта история. Джонсон, - пусть даже с согласия моего отца, - таскает меня из одного конца света в другой на своем люгере, втягивает меня в странные предприятия, в которых принимают участие трапперы, оказывающиеся наемными убийцами, фаворитка Наполеона и его сын, американский пират, он же негроторговец, неаполитанский герцог, стряпающий не то макароны, не то политические заговоры…
Нет, джентльмены! Если вы хотите, чтобы я участвовал с вами в игре, и, по-видимому, в игре очень крупной, я хочу знать, не краплеными ли картами вы играете.
Злополучный изобретатель подводной лодки, Шольз, за участие в этой игре в темную уже поплатился, получив пулю в лоб. Я отделался дешево, желваком и рубцом. Моя шевелюра, снятая с головы бритвой доктора Мак-Кенна, положим, так быстро отросла, что я уже мог прикрывать волосами образовавшуюся от раны продолговатую плешь. Особых претензий по этому поводу я не предъявляю. Но джентльмены, мне, говоря откровенно, уже надоело то обстоятельство, что вы поступаете со мной, как с мальчишкой, не говоря мне, что за цели вы преследуете…
Рассуждая так, я пришел к решению при первом же удобном случае начисто объясниться с дядей Самом и добиться от него определенного ответа. Если он, Джонсон, откажется удовлетворить мое законное любопытство, - к черту. Я бросаю его и его проклятый люгер, шныряющий по морям и занимающийся странными, чтобы не сказать более, операциями.
Минни Грант не станет моей женой? - Черта с два!
Минни через несколько месяцев будет 21 год. Как только она достигнет совершеннолетия, власть ее опекуна над ней, то есть, того же мистера Джонсона, прекращается. Раз Минни любит меня, никто в мире не имеет права запретить ей стать моей законной женой.
Джонсон не даст обещанного приданого Минни? - К черту! Мне дорога сама Минни, милая девушка, а не ее тряпки и не та пара сотен фунтов стерлингов, которыми может ее снабдить Джонсон.
Кусок хлеба, я так или иначе заработаю: я здоров, силен. Я честный парень. У меня имеется военная медаль, данная мне за храбрость. Наконец, меня знает сам "Железный герцог" Веллингтон.
Лишь бы добраться до Лондона: там я сейчас же разыщу нескольких уцелевших от бойни при Ватерлоо офицеров славного одиннадцатого стрелкового полка. Разыщу боевых товарищей моего отца. Неужели они не помогут устроиться солдату, имя которого связано навеки с историей нашего полкового знамени?!
В крайнем случае, повенчавшись с Минни, завербуюсь инструктором в полки сипаев и увезу Минни в Индию. Там никогда нет недостатка в вакантных местах для человека, который имеет священное право называть себя "солдатом любимого полка Веллингтона".
И, наконец, мой отец… Разве я не имею возможности рассчитывать на помощь отца хотя бы на первых порах?
Правда, пенсия моего отца - нищенская, грошовая пенсия.
Но, все же, он может содержать меня хоть месяц, пока я не найду себе какого-либо подходящего занятия.
А то, может быть, нам с Минни переселиться в Канаду? Возьму у тамошнего правительства участок земли, сделаюсь фермером…
Так думал я в те часы, покуда "Ласточка" преображалась в "Работника".
Задумавшись, я не обратил внимания на то обстоятельство, что мы снова изменили курс и с севера понеслись на юг. К ночи мы прошли мимо острова Сан-Винсента, оставаясь на расстоянии не менее трех морских миль от него. К утру следующего дня мы были так далеко от этого острова, что его силуэт уже потонул в лоне океана.
Весь этот день вахтенные матросы с высоты грот-мачты внимательно осматривали весь горизонт, явно ища какое-то судно на морском просторе, а Костер с большой морской подзорной трубой почти не покидал палубы.
- Не понимаю, что думает Караччьоло! - бормотал он. - Ведь, условились же, что встретимся именно здесь, и отсюда будем вместе продолжать путь!
- Пройдем еще немного на юг, может быть, их отогнало с курса ветром.
- Парус на юге! - раздался в это время крик вахтенного матроса с верхушки мачты.
- Это они, - сказал Костер.
- Вероятно! - ответил Джонсон, в свою очередь, оглядывая чуть туманный горизонт при помощи своего телескопа.
- Корабль с севера! - послышался вновь крик дозорного.
Костер живо обернулся.
- Это кого еще черт несет?! - проворчал он с явным неудовольствием.
- Чего вы волнуетесь? - изумился Джонсон. - Просто-напросто, случайно забредшее сюда какое-нибудь португальское судно.
- А вдруг не португальское, а…
- Незаметно подошедший к разговаривавшим доктор Мак-Кенна долго и внимательно смотрел на быстро приближавшееся к нам с севера таинственное судно.
- Это - военный фрегат! - сказал он после некоторого раздумья.
- Какой национальности? - осведомился тревожно Джонсон.
- Флага покуда не видно. Трудно судить по оснастке. Но, если я не ошибаюсь, это судно итальянское.
- Браво! - вмешался я в разговор. - Может быть, старший братец "Сан-Дженнаро"…
Джонсон сердито поглядел на меня.
Костер вынул сигару изо рта, и насмешливо улыбнулся.
- Знаете, милый Джонни, - обратился он ко мне самым ласковым тоном, - знаете, существует такая болезнь: на языке у больного появляется зловещего вида опухоль. Эта болезнь в просторечье называется…
- Типуном, - догадался я. - Так в чем же дело? При чем тут эта куриная болезнь?
- Я очень желал бы, милый Джонни, чтобы именно у вас на языке вырос типун.
- Вот тебе раз! Это за что же?! - вспыхнул я.
- За проявленную вами по поводу появления итальянского судна неумеренную радость…
- Н-да, - пробормотал, нервно теребя свою седеющую бородку, Мак-Кенна. - Появление итальянского, именно итальянского судна в таком месте ничего доброго для наших друзей на "Сан-Дженнаро" не означает.
- Да и для нас самих тоже! - откликнулся сердито Джонсон.
X
Три корабля в море. Сигнал: "У нас чума". "Одноглазый" и его история. Как умер маршал Ней
Три судна мчались по морскому простору приблизительно по одному и тому же направлению. Впереди шел черный бриг, в котором теперь мы и без помощи подзорных труб узнавали нашего старого знакомца "Сан-Дженнаро". В середине на всех парусах - "Ласточка", или, правильнее сказать, "Работник", и сзади - неизвестное судно, поднявшее при приближении к нам пестрый неаполитанский флаг.
- Восьмидесяти или даже стопушечный фрегат, - сказал наблюдавший за эволюциями этого судна Костер.
- Будь он трижды проклят, этот неаполитанский оборвыш! - откликнулся ворчливо Джонсон.
У всех трех судов ход был различный: "Сан-Дженнаро", вообще тяжеловатый на ходу, развернул все паруса, какие могли нести его кургузые мачты, но едва ли и при этой непомерной и явно ставившей его в опасность парусности он делал более семи узлов в час.
Наш люгер, легкий, как перышко, но лишенный возможности по своей оснастке ставить большое количество парусов и пользоваться верхними слоями ветра, шел несколько быстрее, чем "Сан-Дженнаро", давая, пожалуй, до восьми узлов.
Но еще быстрее шел, или, вернее сказать, мчался, развернув чудовищную парусность, неаполитанский фрегат: думаю, что едва ли ошибусь, определив его скорость в добрых десять узлов.