Всласть наговорился он в тот день и с художником, сам в юности увлекающийся живописью (Белов в это время ездил по своим делам).
И Николаю было интересно поговорить с молодым человеком из Северной столицы, который уже что-то видел, в чем-то разбирался.
- Я не понимаю живописи для избранных, - говорил Николай. - Ее просто нет в природе, как нет для избранных литературы, музыки, той же архитектуры. "Боярыня Морозова" Сурикова, "Война и мир" Толстого, "Полонез" Огиньского, храм Василия Блаженного Постника Яковлева - правда, здесь существует несколько версий относительно авторства, - одинаково близки человеку простому и какому-нибудь искушенному эстету.
- Однако она существует.
- Не спорю, так же не собираюсь спорить, что будет существовать и впредь, имея своих ярких представителей. Меня, например, поразили скульптурные миниатюры бурятского художника Даши Намдинова, но это выдающиеся мастера. Мировая, в том числе и русская, реалистическая школа во все времена изумляла, заставляла обращать на себя внимание огромное количество людей, воспитывала прекрасный вкус, приподнимала человека в его духовном совершенстве, представляла из себя высшие образчики творчества. Но никакими подобными качествами не обладают и ничему хорошему не учат иные образчики современного модерна. Разве что ярко выраженному индивидуализму, который нередко указывает на отклонения в психике человека. Может быть, вы мне ответите, почему на него так падка молодежь?
- Мне представляется, что вы молодежи и не знаете.
- Да, папа, не знаете, - подтвердила находящаяся тут же дочь.
- ?..
- Да-да, не удивляйтесь и не судите меня за излишнюю резкость.
- Вашу резкость я списываю на счет вашей молодости.
- Благодарю вас, Николай Данилович. Но молодость здесь ни при чем. Просто мы должны пройти свой собственный путь - пусть даже через отрицание, ведь и вы когда-то были молодым и тоже были подвержены отрицанию?
- Не спорю. Однако у нас были хорошие учителя, а старая профессура, к сожалению, уходит (недавно он узнал, что его старый учитель Стеблов умер).
- Мне представляется, что ваше поколение и не стремится в художнические вузы, чтобы занять освобождающиеся места старой гвардии профессоров… Или может быть я ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, - в некотором замешательстве отвечал Белов. - Причина? Извольте. В последнее десятилетие повсеместно в образовании - в общем и специальном - произошло катастрофическое принижение роли учителя вообще: зарплатой, статусом, уважительностью к профессии со стороны государства и общества, пониженным спросом на подготовленных специалистов. Пойти в профессуру и колотиться за гроши - без должного уважения и к своему месту учителя, и уважения к тебе со стороны общества, государства, знаете… как бы поточнее выразиться… Непродуктивно, что ли… Почти бессмысленно.
- А как же мы, молодые? Кто нам передаст те единственные, выверенные временем, высокие знания о профессии, о подлинном искусстве, которые мы жаждем получить? Выходит, что ваше поколение нас просто предает? Ведь вам в свое время ваши учителя передали свои знания и ваше поколение в долгу уже перед ними?..
- Кто? - повторила за парнем Наташа.
Николай только глянул в ее сторону, но ничего не сказал. Встал, прошелся по комнате, остановился перед Виталием.
- Не скрою, мне предлагалось пойти на преподавательскую работу. И я бы пошел - даже, может быть, еще и пойду. Но в данный период своей жизни я принесу гораздо большую пользу обществу, будучи свободным художником. И картины мои, на что я очень надеюсь, произведут гораздо большую работу в умах и душах людей - в том числе и молодых, - нежели моя предполагаемая преподавательская работа. Я не исчерпал свой творческий потенциал и просто обязан его реализовать. Обязан, хотя бы перед собственной совестью, перед вами, молодыми. Для того и работаю здесь, вдали от московских и петербургских салонов, в том вижу и собственный художнический крест.
- Но почему же нельзя совмещать работу художника и преподавателя? Мне представляется - это вполне возможно, - наступал молодой архитектор.
- Возможно, если жить в столице. Но тогда я потеряюсь как художник, - не соглашался Белов.
- Вы могли бы устраивать мастер-классы, что сейчас модно во всем мире.
- Во всем, но только не у нас в России. Мастер-классы должны организовывать официальные представители от культуры, а они сегодня заняты другим. Встречался я с ними, и не дай бог еще встретиться…
Беседа с молодым архитектором из Петербурга утомила Белова, но утомила только физически. На душе у него было легко и спокойно.
"Значит, еще не все для России потеряно, - размышлял он, переводя взгляд с одного на другую. - Молодежь выросла думающая, творческая, незакомплексованная на деньгах, тусовках. И кто знает, в чем сегодня правда: в его, состоявшегося художника с именем, недоверии к молодым, как к будущей полноценной замене старшего поколения, или в поиске собственного пути таких, как Виталий? Ведь и он, Николай Белов, далеко не сразу определился с выбором собственного пути".
"А может, это процесс естественный? - размышлял далее. - Ведь недаром сказано: делай, что должно, и будь, что будет?.."
Пока не приехал брат, Николай продолжил экскурсию по выселкам. Побывали на небольшом беловском родовом кладбище, где в общих чертах пересказал историю селившихся здесь некогда староверов, истории семьи прадеда Ануфрия, деда Афанасия, отца Данилы Афанасьевич и своей матери Евдокии Степановны, дяди Степана Афанасьевича.
- Вот вам и ответ на ваши вопросы: могу ли я оторваться от всего того, что питает мое творчество. Здесь, в самом сердце присаянских глухоманей, сошлись и намертво переплелись родовые линии людей по-настоящему сильных, взаправду, до самоотречения любящих и женщин своих, и детей, и землю свою, и Родину. Отсюда, из глухоманей присаянских, сибирских - вообще из российской глубинки, - только и возможна созидательная работа по будущему обустройству Отечества.
- Да… Николай Данилович, - не находил слов молодой архитектор. - Это же просто какое-то чудо - седьмое чудо света ваше Присаянье, по-другому и не скажешь.
- Чудо не чудо, но ничто на всем свете с этим не сравнится, как точно сказал писатель Валентин Распутин, - широко и по-доброму улыбнулся художник.
Я в ваших краях по времени и всего ничего, а уже готов влюбиться во все, с чем пришлось встретиться, к чему прикоснуться.
- А по-другому и не бывает, - согласился Белов. - Эти места, проживающих здесь людей забыть невозможно. И приехавшие сюда с добрыми намерениями люди как бы автоматически попадают в круг людей, посвященных во всю эту благодать. Брат о том знает и кого попало сюда не повезет.
- Так что же, здесь все такие, как вы? - растерянно спрашивал молодой архитектор.
- Н-нет, - рассмеялся Белов. - Ты ж, наверное, знаком с историей заселения Сибири и знаешь, какой люд здесь селился (Николай неожиданно для себя стал говорить Виталию "ты"). - Люд разный. Но далеко не мелкий - и телом, и духом. И в период советских новостроек ехал также не мелкий, обескровливая тем самым человеческую породу центральной части России.
- Вы знаете, Николай Данилович, после поездки сюда мне понадобится время, чтобы привести в порядок свои мысли, чувства, ощущения, - неожиданно признался петербургский гость. - Но я во всем этом разберусь.
- Разберешься, конечно, - подбодрил молодого человека художник. - И влюбишься в эти места. Навсегда. Как и я в свой срок.
До приезда Владимира дочь взяла гостя под свое покровительство. Молодые люди о чем-то говорили, чему-то смеялись, навестили мерина Тумана в его загоне, еще раз обошли выселки.
Наташа уже не раз бывала здесь, все знала, ничему не удивлялась, но ей было приятно удивлять Виталия.
Не зная о приезде племянницы, Владимир думал определить Виталия на выселках, но теперь повез его к матери в Ануфриево.
- Пусть дыхнет воздуха простой жизни сибиряков, а где еще он сможет дыхнуть, как не у тебя - коренной сибирячки? - убеждал Татьяну Маркеловну. - Утром я его буду забирать, потом мы будем приезжать к тебе на обед и вечером - снова возвращать его под твое крыло.
- Пускай дыхнет, - кивала головой Татьяна. - Дых, он вить, Володенька, жись дает. Свои детки не хотят жить с матерью, дак пускай хоть чужие поживут, - не удержалась от своих обычных упреков.
- Ну-ну, не начинай старую песню. Одна в доме не бываешь: то я, то Люба, то Витька здесь.
- И на том спасибо, детушки, - поклонилась манерно. - Че ж мне, старой, обижаться-то? Провиантом снабжаити, деньжат подбрасываити. Живу, почитай, на вашем иждивении. Спа-асиба… Ой, люшеньки-и-и-и…
- Послушай, мама (мамой ее сын называл в исключительных случаях, о чем хорошо ведала Татьяна), Виталий Алексеевич - человек из большого города, что находится чуть ли не на краю света. Как мы к нему здесь отнесемся - с тем и поедет к себе в Петербург. Поэтому очень тебя прошу: будь с ним поласковей.
- Буду-буду, - торопливо отозвалась Татьяна. - Када ж привезешь-то Алексевича, мне ж нада сготовить чего?
- Ночевать и привезу. Часиков в девять вечера.
- И - добро, - неожиданно для себя заключила Татьяна, а осознав, что употребила любимое слово покойного мужа, заохала, засуетилась и поспешно скрылась в кути.