Круто идёт в набор высоты и камнем несётся на головной самолёт врага. Пулемётная очередь!.. Получай подарочек от Ивана! И тут же атака на второй, третий…
Развеял по небу он один тогда эскадрилью самолётов. А все потому, что дерзок, что смел он был до безрассудства.
И этот вот курсантик… Какой–то дерзкой и неистребимой силой повеяло на старого бойца от этого битого судьбой, но не забитого русского паренька.
Владимир Пряхин хотя и летал уже полгода, пять самолётов сбил в воздушных боях, но и теперь обличья был несолидного, на лётчика–истребителя походил мало. Не спасали его и погоны лейтенанта, и голубые петлицы с птичками, и темно–синие галифе с голубыми кантами. Молод был и застенчив: по каждому поводу краснел как девушка. За эту черту характера, за робость и мягкость душевную, прозвали его в эскадрилье Пряхой. Командир назовет по фамилии - Пряхин, а товарищи в землянке - Пряха да Пряха. Не нравилось такое прозвище. Первому, кто назвал его так, он выразил недовольство, - впрочем, тут же застеснялся и махнул рукой.
Лётчики–истребители во время войны на боевое задание парами ходили, как теперь по улицам ходят патрули–дружинники. Один летит впереди, другой сзади и чуть сбоку, чтоб обзор был хороший.
Видеть все вокруг - первое дело для истребителей. У них поговорка в ходу была: кто первый увидел, тот и победил. Ведущий устремляясь в атаку, только слово по радио скажет: "Прикрой". И уж назад не оглянется, знает: ведомый прикроет, защитит. Надёжный должен быть этот человек - ведомый. Нет вернее товарища, чем он, нет крепче дружбы, чем дружба ведущего и ведомого.
Когда в эскадрилье лётчиков разбивали по парам, напарник Пряхину достался не враз. Сокурсники словно бы побаивались его "салажистого" вида: будто и не курсант, а маменькин сынок–малолетка затесался в их среду. До того момента вроде бы и не обращали на это внимания, теперь же, когда дело дошло до выбора, призадумались. И как только его в училище взяли!..
Володя почувствовал недоверие к себе и крепко переживал, едва слёзы сдерживал от обиды. Душа возмутилась, возопила от несправедливости: "Ещё посмотрим, кто чего стоит!"
И побрёл он с горя с глаз долой на край аэродрома, залёг там в траву - не знал, что и делать дальше.
Тут–то с боевого задания прилетел на своей "четвёрке" старлей Гурьев - высокий, красавец–весельчак. Двенадцать красных звездочек в две линии выстроились на борту его истребителя - счёт сбитым самолётам.
А летал Гурьев в ту пору один, без ведомого. Узнал, что и Пряхин остался в одиночестве, неожиданно приветил его, руку протянул:
- Хочешь летать со мной?
- Ещё бы! - обрадовался Владимир.
- Вот и славно! Готовь свою "семёрку", вечером на задание идем вместе.
Так и стали они летать: Гурьев - ведущим, Пряхин - ведомым.
На войне как на войне. Сегодня ты кому–то задал перцу, завтра - тебе подсыпали. Небесные просторы безбрежны, а спрятаться там негде. Нет тебе ни ямки, ни кустика. А и то ничего - лётчик об опасности не помышляет. У него на крайний случай парашют есть. Высота была б в запасе…
Мама Владимира Евдокия Павловна в каждом письме просит сына поберечь себя: "Ты, сынок, летай потише и пониже".
Улыбается Владимир над такими мамиными словами. Истребителю высота нужна, а она просит летать пониже.
Служба в авиации с морской сходна. А в море не так опасно: вода она какая ни на есть, а все–таки - твердь. На ней час - другой, а то и сутки продержаться можно. Воздух тебя не удержит, на волне качать не станет. Тут одна опора - высота и скорость. И за что только лётчики воздушную стихию любят! Гурьев, к примеру. Ему бы только цель заметить. Он тогда крикнет: "Прикрой, Володя! Я его, так и разэтак!.." И молнией ринется на вражеский самолёт. Стрелять из пулемета не торопится, патроны бережёт. Пушка у него есть - через винт бьет, её и вовсе в крайних случаях в ход пускает. Не любит Гурьев "утюжить" снарядами воздух. Если уж ударит - наверняка.
Месяц летает Гурьев с Пряхиным, второй летает, третий… Самолёты сбивают, ордена получают. Спросит командир эскадрильи старшего лейтенанта: "Как твой ведомый?" - И слышит в ответ: "А ничего. Парень надёжный". А если оплошает Владимир, то Гурьев скажет ему наедине и без зла: "Ты сегодня ушами хлопал, в другой раз гляди в оба".
Пряхин мужал быстро, страха в бою, как и Гурьев, не ведал. Уже боевые ордена на грудь получил. Но как и у всякого молодого лётчика, были у него и слабости. В другой раз забудется в воздухе, песни начинает петь. Обыкновенно в ясные дни это с ним случается. Утречком рано вылетят на свободную охоту, а небо синее–синее, и солнце над землёй встаёт, и всё вокруг тёплым золотым светом облито: и леса, и луга, и пашни. Невольно тут песня из груди вырвется:
"Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону…"
И так бы оно ничего, пой себе на здоровье, да ухо держи востро, война ведь. Ты выслеживаешь в небе врага, а он тебя скрадывает. Горе тому, кто зазевался.
Случалось, Владимир ослаблял бдительность. Засмотрится на стайку розовых, подрумяненных с одного бока облаков, а сверху, точно коршун, "мессершмитт" на голову валится. И лупит из скорострельных пулеметов. Трассы пуль точно красные змеи по небу вьются.
Правда, до сих пор обходилось. Видно, в рубашке родились два боевых друга - Гурьев и Пряхин.
Чаще не их, а они первыми находили врага. "Прикрой, Володя!" - неслось по радио. И Пряхин прикрывал.
Были и такие переделки, из которых только чудом можно было выбраться живым и вернуться на аэродром.
Раз их вызвал к себе командир на рассвете. Показал на карте мост через реку, сказал:
- Через сорок минут здесь наши бомбардировщики будут. Прикройте их от вражеских истребителей.
На прощанье, пожимая руки, заметил:
- Через мост этот идёт подкрепление немцам. Наступление на нашем участке готовят.
- Есть, прикрыть бомбардировщиков!
Боевая пара в воздухе. Впереди - клин бомбардировщиков. Идут звеном: три машины треугольником, точно журавли. Заметили и они краснозвёздную пару, ведущий качнул крылом: дескать, здравствуйте, ребята, подтягивайтесь поближе.
Над целью бомбардировщики в линию перестроились, стали на боевой курс. Тут–то и вынырнули из–за облаков вражеские истребители. Пряхин первым их заметил. Закричал командиру: "Справа по курсу шесть "мессеров"!" - "Прикрой, Володя!" - крикнул Гурьев и взмыл боевым разворотом ввысь. Он всегда так: высотой запасется и оттуда на головную машину врага, - будь то бомбардировщик или истребитель, - коршуном кинется. И на этот раз с высоты в самую гущу "мессершмиттов" врезался, весь строй сломал. Пряхин поотстал малость, но тоже высоту набрал. Смотрит, как бьётся командир, как он с первой атаки вожака вражеского пулемётной очередью прошил. На другую машину пошёл, но фрицы опомнились, двое в хвост Гурьеву пристроились. Тут–то и пришла очередь Пряхина: по первому самолёту из пушки ударил - в мотор угодил, второму на хвост насел, бьёт из пулемётов по кабине, из неё только искры сыплются…
Растерялись фашисты, никто из них уж не думал атаковать наши бомбардировщики, об одном теперь у них забота: как бы уцелеть самим. Не до жиру, быть бы живу! А Гурьев в азарт вошёл, точно ястреб носился в вороньей стае, - вот влево за "мессершмиттом" погнался… Пряхин за другим устремился в погоню…
Бой воздушный скоротечен. Он иногда лишь секунды длится, да только секунды эти долгими кажутся.
Видел Пряхин, как два "мессершмитта" загорелись, к земле полетели, третий окутался дымом, скрылся за облаками… Кидал зоркие взгляды то на командира, то на бомбардировщики, - будто бы удалось им бомбы сбросить на цель, - но дальше ничего не видел. В тот самый момент, когда догонял вражеского истребителя, другой "мессершмитт" из облаков вынырнул, из пушки ударил. Правое крыло дрогнуло, лист железа задрался, полощется, словно лоскут на ветру. Но Володя с боевого курса не отвернул, жертвы своей не оставил, - трахнул из пушки в бок "мессершмитту", - тот увернулся, пошёл в облака.
Пряхин оглядывает пространство и не видит никого - ни своих, ни чужих. Увлёкся боем, далеко в сторону отклонился.
Посмотрел на компас - развернулся на обратный курс, полетел домой.
На аэродроме - тишина. Стоянки самолётов пустые, эскадрилья в воздухе, на задании. Вылез Пряхин из самолёта, техника спрашивает:
- Что слышно о Гурьеве?
- Нет вестей, товарищ лейтенант. А вы? Видно, жарко было? "Семёрку" - то ишь как изрешетили!
Явился лейтенант на командный пункт, доложил начальнику штаба; сказал и о сбитых самолётах, да не знал, сколько их сбито и где теперь его командир Гурьев.
Не расспрашивал подробностей начальник штаба. Сам был лихим истребителем и знал: в жаркой схватке не всё видит лётчик. Да к тому же Пряхин и не горазд был расписывать свои доблести.
- Хорошо! - сказал начальник. - Подождем Гурьева.
Вышли они из землянки, смотрят в небо. А тут и чёрная точка над дальним холмом появилась, послышался знакомый рокот "четвёрки".
Гурьевский истребитель падал с неба камнем, но у края посадочной полосы выровнялся, земли коснулся мягко, катился недолго. Подрулил к стоянке и механики увидели: избита и исхлестана "четвёрка" изрядно, больше, чем пряхинская "семёрка".
Начальнику штаба Гурьев доложил:
- В воздушном бою мною сбито два самолёта.
Посмотрел на Пряхина. И взгляд его говорил: "А ты
сколько сбил?" Владимир пожал плечами, тихо проговорил:
- Тоже… будто бы два…
Гурьев возмутился:
- Что значит - "будто бы"? Говори твёрдо: "Сбил два самолёта!" Могу подтвердить: сам видел, как два "мессера" от твоих атак к земле посыпались.
И - к начальнику штаба: