- Ты даже умолять меня не имеешь права, подкидыш. Я приютила тебя, когда ты никому не был нужен. Дала тебе кров, пропитание, работу. Ты когда-нибудь соблаговолил сказать мне за это спасибо? - пытаясь успокоить дыхание, она на миг замолчала, сделала затяжку, нахмурилась. - Таких, как ты, много. Вы берете то, что вам дают, как будто это всегда было вашим. Но твоего-то ничего нет, слышишь меня? Чтобы иметь что-то, это что-то надо отнять у ближнего, украсть. Мы приобретаем то, что теряет кто-то другой. Даже любовь. Мы все любим друг против друга. Жизнь - я знаю, что говорю - еще большая сука, чем самая продажная из нас.
- Я только прошу справедливости для Пьера.
- Справедливости? Эта химера - удел живых, а не призраков. А твое существование, дорогуша, - всего лишь видимость, иллюзия, трюк ярмарочного фокусника. Разве кто-нибудь вспомнит о тебе, когда ты околеешь? Отвечай! Каким именем смогут назвать тебя друзья, если, конечно, таковые появятся? Каким именем назовут, проклиная, враги? А если предположить, что у тебя родятся дети, кого они назовут отцом? От кого унаследуют имя? И какое?
Юноша сжал кулаки.
- Я знаю, кто я. И знаю, кто вы - подлая потаскуха!
- Превосходно. Так ты знаешь свое имя?
- Лучше не знать своего имени и не ведать, какая в тебе кровь, - юноша скользнул взглядом по шраму у себя на запястье, - тогда, по крайней мере, еще остается надежда. - Он сделал шаг в ее сторону. - А вы… вы знаете, кто вы и откуда. Но что это дает? Имя, которым вы кичитесь, - позорное клеймо, свидетельство вырождения.
До сих пор она слушала его с гримасой презрения, теперь же широко раскрыла глаза, изобразив изумление, а потом разразилась безудержным, сотрясающим все тело смехом. Насмеявшись до слез, приблизилась к туалетному столику, положила на него трубку и внимательно изучила свое отражение. А затем, словно приняв какое-то решение, повернулась к нему и двинулась навстречу, раскинув руки. Делая вид, что с трудом сдерживает смех, нарочито медленно произнесла:
- Всему есть предел, дорогой племянничек. Не следует быть таким непреклонным, когда речь идет о твоей собственной крови.
Это прозвучало столь неожиданно, что юноше показалось, будто его бросили в глубокий омут. Пытаясь нащупать твердое дно, он необъяснимым образом, но совершенно явственно понял: это конец и одновременно начало. Понял главное - ненавистный голос не лжет.
- Вы говорите неправду!
Хозяйка раздвинула портьеры, открыла ставни и распахнула окно.
- Проветрим, а то душно стало! - Она поправила волосы, пряча шрам на щеке. - Твой дед был чудовищный эгоист. А ты - незаконнорожденный сын его законной дочери. О, Юпитер, сколько же лжи вмещают в себя сердца праведников! Он явился сюда с корзиной, в которой лежал ребенок, - продолжала она, глядя на него в упор. - Этим ребенком, которого даже не окрестили, был ты. Твой дед редко у меня бывал. Придя в тот раз, он упрашивал, чтобы я взяла тебя к себе, оставил мне целое состояние. Я была тогда молода, а следовало бы без разговоров выставить его за порог. Да будь он проклят, а заодно с ним - все католики! Эти ханжи растят детей в любви и заботе, но только не незаконнорожденных. - Дождь яростно хлестал по булыжной мостовой. - И нас с матерью он тоже бросил. Изредка, пока она не умерла, передавал кое-какие деньги. - Она оставила трубку на комоде. - До того как исчезнуть на много лет, он случайно спас мне жизнь. Улицы Парижа всегда полны опасностей. - Она указала на свой шрам.
- Кто мой дед? Кто моя мать? Назовите их имена! - взволнованно воскликнул юноша.
- У старика была небольшая собственность в провинции. Ему принадлежали земельные угодья, недвижимость. Его ценил священник, местная знать относилась с почтением. Он был обеспеченным и уважаемым человеком. Но грянула Революция, и все пошло прахом.
- А моя мать?
- Женился он в солидном возрасте, - продолжала мадам Бастид, не обращая внимания на его вопросы. - Говорят, на красавице. Кровь с молоком, из тех, что как будто созданы рожать детей. Вскоре после женитьбы она родила ему девочку, твою мать, потом - мальчика. И умерла. Ее смерть подкосила его. Он быстро состарился, и единственное, ради чего продолжать жить, была его дочь. Он не мог без нее ни минуты. Не отпускал от себя ни на шаг, изводил своей деспотичной любовью. Когда она собралась замуж, да еще за человека, который хотел увезти ее из родных краев, он был готов растерзать родное дитя, чтобы этого не допустить. Но твоя мать уже была беременна.
- Где это случилось, как называется это место? И как зовут мою мать?
- Вернемся к твоему деду… Старик умер вечером того самого дня, когда оставил тебя на мое попечение. С ним произошел несчастный случай. Рука провидения. Экипаж, в котором он возвращался из Парижа, сорвался с моста. Что касается твоей матери… По слухам, через несколько дней одна сердобольная душа отвезла ее в Сальпетриер. Что, кроме чувства сострадания, могло руководить родственниками, поместившими лишившуюся разума женщину в лечебницу для душевнобольных?..
- В Сальпетриер?! - с ужасом воскликнул юноша. - Откуда вы знаете? Она до сих пор там? И о каких родственниках вы говорите?
- О каких родственниках, дорогой племянничек? О тех, которые у нее остались. - Она смаковала каждое слово.
- Вы?! - Голосом, прерывавшимся от переполнявших его чувств, юноша потребовал: - Ее имя, назовите мне ее имя!
- Ты никогда не слышал о кровопролитии, устроенном в Сальпетриер ночью 3 сентября 1792 года? - произнесла она, наслаждаясь его замешательством. - К тому времени, когда произошла эта бойня, твоя мать находилась там уже более двух лет. Уцелела ли она? Кто знает… Что же до ее имени, мой дорогой, то она сама его забыла, и от меня ты его не узнаешь. Так будет правильнее. Ты не находишь? Мой отец не дал мне своей фамилии. Этот человек счел, что его совесть чиста, откупившись от меня золотом, а отцовскую любовь всю без остатка отдал своей законной дочери. Так что если ей что-то и причитается по завещанию, я не допущу, чтобы вмешался ты и попытался склонить чашу весов в свою пользу… Чьи имена ты хочешь знать? Твоего отца? Или твоей умалишенной матери? Оба эти имени навсегда останутся здесь! - Она ударила себя кулаком в грудь. - А теперь убирайся!
Юноша смертельно побледнел и медленно двинулся к ней. Не давая ему приблизиться вплотную, она попятилась.
- Ее имя! Быстро! Назовите мне ее имя. Я требую! - лицо его исказила ярость.
Гроза за окном разбушевалась. Мадам Бастид зашлась в новом приступе смеха. Однако теперь он звучал уже не так уверенно и был похож на беспомощное кудахтанье. На глазах, затуманенных опийным дурманом, выступили слезы. У открытого настежь окна, спиной к нему, она остановилась. Окно это, весьма внушительных размеров, начиналось почти от самого пола - узкий подоконник располагался приблизительно на высоте колен. Дождь хлестал в комнату, попадая на одежду. Юноша уже находился на расстоянии вытянутой руки, но исходившую от него угрозу она сочла несерьезной и того, что произошло дальше, не ожидала.
Молниеносным движением юноша схватил ее за горло и слегка тряхнул. Интуитивно раскинув руки в стороны, чтобы не упасть, она уперлась ими в оконную раму.
- Или вы мне немедленно скажете имя, или я выброшу вас из окна. Клянусь вам. Ну же, не тяните! Отвечайте, как зовут мою мать?
Дождь лил как из ведра. Сквозь плотную завесу расплывчато виднелись лица двух-трех любопытных соседей, высунувшихся из окон дома напротив.
Повернув голову, Мадам через плечо посмотрела вниз, на улицу. Затем, моргая от попавших на лицо капель, перевела глаза на юношу, но увидела не его, а, казалось, что-то из глубины своей памяти. Ей привиделась совсем юная девочка - она сама, клянущаяся матери, что любой ценой выживет в этом жестоком мире.
- Если я умру, тебе никогда не узнать ее имени, сучонок, - голос ее звучал надтреснуто и глухо, будто из пропасти, но страха в нем не было.
Юноша немного разжал пальцы на ее горле, и в тот же миг она, хрипло зарычав, обеими руками вцепилась в ворог его куртки. Из последних сил она прохрипела:
- Есть одно письмецо. Ты слышишь меня? И письмецо это у меня! Твой дед отделался от тебя и от свидетельства греха, - в груди у нее клокотала жгучая ненависть, капли дождя катились по лицу. - Но я тебе его не дам! Никогда! Чтобы ты на себе испытал, каково это, всю жизнь жить без имени!
Юноша вдруг отпустил ее горло и тут же что есть силы ребрами ладоней ударил по рукам. В момент, когда ее руки отцепились от оконной рамы, а сама она, неожиданно лишившись опоры, качнулась назад, он, не произнося ни слова, легонько толкнул ее в грудь.
Потеряв равновесие, женщина выпала из окна, а через мгновение послышался характерный глухой удар тела о каменную мостовую. Она лежала на спине, глаза были открыты. Одна нога дергалась в конвульсиях. Лужа дождевой воды вокруг головы быстро заполнялась кровью.
Из окон и с балконов дома напротив заголосили женщины, и кто-то, задрав голову и показывая на юношу, истошно заорал:
- Вон он - убийца! Держи злодея! Не дай уйти преступнику!
Вместо того чтобы бежать, не теряя ни минуты, юноша, сам не зная зачем, схватил курительную трубку Мадам, разобрал на части и рассовал по карманам. В доме уже слышался переполох. В прихожей юноша столкнулся с Мими-Печальницей. Он ласково провел ладонью по ее щеке, глянул в полные слез глаза, вопросительно взиравшие на него, и, не медля более, скрылся в коридоре, ведущем на кухню, через черный ход выбрался на улицу и побежал. Крики постепенно затихли вдали.
Юноша ни разу не остановился и не перешел на шаг. Дождь прекратился незадолго до того, как он перебрался на другой берег Сены и в отдалении показались здания госпиталя Сальпетриер.