- Патрулей - на каждом углу, - Ответил Харлампий. - Объясняй: кто да что. А с обушком идешь - и не подъезжают. Новых чего-то казаков в городе много стало. - Обернувшись в сторону занавески, он сказал: - Да выходи ты, Матюха!
Из-за занавески вышел парень в черной косоворотке, в сапогах гармошкой.
- А я-то гадаю: кого принесло, - кривясь в усмешке, начал он. - Здравствуйте, дядя Харлампий!
- Здравствуй, герой! Чего ж это от людей прячешься? Или натворил что?
- Натворил, - ответил Матвей с вызовом. - Да тут любой натворит: вся семейка такая! Где уж мне от своих отставать? Батя в церкви в первом ряду стоит. "Дожил до почета, - говорит, - слава тебе, господи! Сын в люди вышел". А сынок любимый где-то капитал хапнул, может, убил кого, а теперь вон оно - и близко не подойди: мясоторговец Леонтий Шорохов! Семена да Фотия Варенцовых лучший дружок!.. Вчера меня с наганом накрыл, разорался: "Выпорю!.." Я б ему устроил! Для того и волчье сало от цыган нес. Жалко только, что все его на скутовские ворота вымазал.
- Но как ты к Скутову-то забрался? Там же охрана еще с ночи стояла.
- Влип потому что. От цыган иду - патруль: "Нет прохода! Заворачивай через балку!" А тут бочки везут. Я на одну из подвод вскочил, на бочки лег - пронесло! А подводы к скутовскому дому подъехали, во двор начали сворачивать. Я спрыгнул, стражник на меня: "Стой! Что за банка? Давай сюда!" Я говорю: "Я только что из двора вышел. Ворота послали мазать, чтобы петли не скрипели". Поверил! А уж потом не до меня было. Я на дерево влез, сижу, смотрю, как собаки ворота лижут, а в скутовском доме генералы у окна стоят…
- Да ну, уж и генералы. Один только и приехал, деповских будет увещевать.
- Пять их там было! И сам Краснов среди них стоял.
- Храбрец! - воскликнул Харлампий. - Все-то ты знаешь! Краснов в Усть-Лабинской на смотру!
- Да нет же! Стражники на всю улицу как заорут: "Мало того, что атаман приехал, так еще и кобеля привез! Вот наши собаки и бесятся!" Зато потом их под арест повели.
- А с тобой-то потом что было?
- Хо! Меня стали по саду ловить. А я еще выше забрался, в развилке трех суков стал, снизу нипочем невидно! Слышно только, как по траве приклады шугают. С тем и ушли.
- И куда ж ты теперь?
- Стемнеет, опять к цыганам. Оставаться нельзя: Леонтий тоже там был, гулял с тросточкой. Он-то меня и разглядел. Показывал Варенцову на дерево, тросточку свою наставлял, - он покосился в сторону занавески и добавил подчеркнуто беспечно: - А то в партизаны… Вы, дядя Харлампий, не знаете, как к партизанам попасть?.. Не верите? Из-за братца моего мне не верите?.. И чего только, тетя Анна, я с вашим Степаном не ушел, когда красные отступали?
- Ты не ошибся, что стражников под арест повели? - спросил Харлампий.
- Не. И еще Варенцов на них шипел: "Будете знать, как языками трепать!" Он из дома выскочил, лица на нем не было. Сам на себя был не похож.
- Еще арестовали кого-нибудь?
- Кого ж арестовывать? Горинько? Варенцова? Братца моего? А всех остальных и близко к дому не подпустили! Леонтий тросточкой стражников, как камыш, раздвигал: разойдитесь, мол! Он старому Варенцову собаку его помогал уводить: "Тю-тю-тю, моя кошечка…" А кошечка - волчина на четыре пуда!
Из-за ситцевой занавески послышался негромкий смех.
- Тащит и лыбится: "Делаю со всем моим удовольствием!.." И такой разодетый… Дуська Варенцова именины празднует, так он с утра нарядился. А брат Дуськи кто? А батя кто? Только и жалею, что сало на скутовские ворота вылил. Было б там на каждого гостя по десять собак.
- Мария дома? - спросил Харлампий у Анны.
- Дома, - Анна кивнула на занавеску. - Дуськино платье кончает. К этому балу.
- А ее Дуська на именины звала?
- Звала. Подруга ведь.
Харлампий обернулся к Матвею:
- Выйди-ка из дому. Оглядись. Нет ли кого. Из двора-то не выходи. Важно мне это, понял?
Матвей ушел. Анна быстро встала с табуретки, перевернула ее, держа на весу, вынула из отверстия в торце табуретной ножки круглый и длинный, как колбаса, сверток… Шепотом сказала:
- Пятьдесят.
- Хватит, - так же тихо ответил Харлампий, беря сверток и пряча его за пазухой.
Анна перевернула табуретку, неслышно поставила на пол, села.
- Ну а коли звала, так чего б ей и не пойти к Дуське? - полным голосом сказал Харлампий. - Девица на выданье. Дома чего сидеть? Отнесет платье, да пусть и останется.
- Что вы, дядя Харлампий, - ответил из-за занавески девичий голос. - Нет уж. Зачем мне там оставаться?
- Берегу я ее, Харлампий, - сказала Анна. - Молода еще очень.
Занавеска заколыхалась. Черноглазая девушка, гибкая и высокая, вышла из-за нее.
- Здравствуйте, дядя Харлампий, - сказала она. - Дуся звала меня очень, но только чего же идти? Да и не в чем. Сколько в одном этом платье хожу!.. А правда, что Леонтий Шорохов раньше в депо токарем был? Я его на базаре каждый день вижу. Стоит в дверях своей лавки и головы ни к кому не повернет. Словно и нет вокруг никого.
- Так тебе тем более надо туда идти, - рассмеялся Харлампий. - Потанцуешь там с парубками и на этого Леонтия вдоволь насмотришься: может, он суженый твой! Матвейка говорит, он с утра уже разодетый гулял!
- Он и всегда такой ходит! - ответила Мария и скрылась за занавеской.
Харлампий подошел к Анне, наклонился к плечу ее, сказал:
- Подумай: кто еще туда попадет? Краснов-то приезжал или нет? Пять генералов! Одного Богаевского ждали!.. А чего съезжались?.. Среди купцов разговоры всякие будут. Что услышит, за то и спасибо. Не записывать. Избави бог! А утром завтра на Цукановку. Я в машине буду. Харчи, мол, несет.
Анна помедлила. Покивала сама себе головой. Сказала:
- Мария! Иди сюда…
ГЛАВА 3
И вот Мария стоит у окна. Наверху, на втором этаже варенцовского дома, в той половине его, которую особо держали для приема гостей, Мария впервые. Комнаты здесь большие-большие, уставлены мягкими диванами, креслами, столиками. На стенах зеркала почти до самого пола, картины в рамах, на дверях и окнах гардины.
В той гостиной, где она стоит у окна, собрались старики. На столиках вино и закуски. Сидят чинно, говорят негромко.
В других комнатах молодежь. Там поет граммофон, играют в фанты, меняются карточками "флирта цветов". Дуся все время там. Вокруг - толпой ухажеры. Правда, ее то и дело зовут к старикам: выслушать поздравление, принять подарок. На правах подруги Мария ходила-ходила с ней из гостиной в гостиную, носила букеты, коробки конфет, потом остановилась у этого окна, будто в задумчивости залюбовалась осенним садом.
И тут рядом с ней оказался Леонтий.
Как она теперь вспоминает, еще лет восемь-девять назад, девчонкой, она несколько раз встречала его. Тогда они с матерью часто бывали в степном краю в гостях у тетки Полины, женщины немолодой уже, одинокой и очень веселой. У нее раза два в месяц обязательно собиралась молодежь. Леонтий играл на гармошке, парни и девушки танцевали. Ему тогда было лет семнадцать, ей около десяти. Ее он, конечно, просто не замечал. Потом тетка Полина продала дом и уехала в Харьков. С тех пор Леонтия Мария не видела. Теперь встретились снова. И хотя она никому ни за что не признается в том, ей все время кажется, что встретились они не случайно. Это как-то издавна предопределено было. Но разве такое может быть предопределено? Он же совсем чужой ей! Матвей, правда, дружил со Степаном, с братом ее, а она… А вот же - даже сердце замирает, как только он глядит на нее.
Впрочем, он и сейчас-то не обращает на нее никакого внимания. Возле него Горинько - тоже мясной торговец, старый, толстый, плешивый. В городе его не любят: жадный, хитрый, дочь довел до того, что утопилась в колодце.
Стоят рядом и, не глядя друг на друга, переговариваются:
- Сколько дней гнали?
Это голос Леонтия.
- Три.
- Поили?
- Шесть раз.
- Прошлую ночь где стояли?
- На Елкином хуторе, на базу.
- Через Дон как перешли?
- На барже…
Леонтий резко оборачивается к Марии (сердце ее летит куда-то, вниз и вниз!), смотрит на нее строго и подозрительно, вновь глядит на Горинько, спрашивает у него:
- Так сколько же?
- По семь сотен на круг.
- Дорого. Я гурт видел сегодня. Нельзя больше шести с половиной дать.
- Семь сотен, Леонтий Артамонович, - Горинько лезет в карман за платком.
- Шестьсот шестьдесят. Не отдадите, вам же все равно деться с этим гуртом будет некуда.
- Шестьсот девяносто, - говорит Горинько и добавляет злым шепотом: - Некуда, некуда… Интендантству продам. Зря, что ли, атаман приезжал? Продать будет кому! По такой-то цене!..
- Так и оставайтесь до интендантов! Чего ж вы тогда разговоры ведете?
Горинько хватает Леонтия за рукав:
- Ну пускай… пускай шестьсот… шестьсот восемьдесят пять пускай… Ну голубчик, ну милый, обманывать не буду: деньги очень нужны. Для сына. По семейному делу…
Леонтий достает из кармана карандаш и записную книжку, раскрывает ее. Мария понимает: сделка состоялась, сейчас Леонтий сосчитает, сколько всего должен уплатить Горинько. Смотреть на это не надо, это может ее выдать, но все-таки она замечает, как твердо, кругло выводит Леонтий каждую цифру.
Вот он кончил писать. Показал Горинько, тот кивнул, вытер шею платком, отошел к столу с закусками. Леонтий прищурясь глядит ему вслед. "Обманули. Не надо было покупать", - вдруг огорчается она и отворачивается к окну. Уже стемнело. Разглядеть в саду ничего нельзя.