- Семен? - спросил Варенцов и сморщился, подняв на Леонтия налитые кровью глаза. - Семен мой об этом особый проект Войсковому Кругу подал. Его за то уже и в полк отослали. Никакие благодарности не помогли!
- И-и когда? - еле выдавил из себя Леонтий: то, что он об этом не знал, было промахом немаловажным. - И кто же вместо него? Из наших кто-нибудь?
Он быстро перебирал в памяти: "Неведров, Ертушенков, Чекурин".
- Своего? Так тебе теперь и дадут своего поставить! Из Екатеринодара, от Деникина, хлюста прислали, вон он, - Варенцов ткнул пальцем в сторону офицера с шашкой. - С утра с ним пью. Может, добьюсь, чтобы Семена из полка назад забрали. Если не брешет, он его на этих днях для окончательной сдачи дел вызовет.
Леонтий оглянулся. Патруль уходил от офицерика, а тот с победоносным видом смотрел на хозяина ресторана и официантов.
- И когда ж это произошло?
- В Луганске, в полку, он неделю уже.
Фотий Фомич покачнулся. Леонтий едва успел подхватить его. Старик тяжело вздохнул:
- Старый я уже, чтобы ведрами пить, - и вдруг он обнял Леонтия и спросил негромко и тоскливо: - Сватов-то когда пришлешь?
Леонтий указал на зал ожидания:
- Красные далеко от города?
Фотий Фомич пожал плечами. Леонтий ответил ему таким же жестом:
- А вы говорите - сватов.
Фотий Фомич широко открыл глаза и произнес злым шепотом:
- Смотри не продешеви. К утру переброска добровольцев начнется. До самой Москвы погоним. Зря, что ли, монархистам независимость Дона продали?
Офицер в черкеске, качаясь, подошел к ним.
- Пошли, дед, - сказал он Фотию Фомичу, как-то вбок, словно бодаясь, дергая головой. - Не з-знали, с кем имеют дело, - он уставился на Леонтия. - Кто такой? А ну? Кто такой?
Леонтий улыбнулся, пожал плечами, пошире распахнул шубу, чтобы была видна крахмальная рубашка и золотая цепочка поперек жилета.
- Мясоторговец я, Леонтий Артамонов Шорохов. Торговля в городе одна из самых больших. Мясник. По своим делам в Ростов собираюсь, прикуплю, может, чего там…
- Дуси моей жених, - твердо сказал Фотий Фомич, и слова его прозвучали как угроза: "Отопрись-ка потом!"
- Это хорошо, хорошо, - сказал офицерик, и было не ясно, к чему относятся его слова: к тому, что торговля Леонтия одна из самых больших, или к тому, что Дуся Варенцова - его невеста.
Вдруг он строго посмотрел на Леонтия:
- Ну ты, мясник! Сколько ты можешь пожертвовать на дивизию генерала Шкуро?
Он спросил это таким деловым и трезвым голосом, что Леонтий вздрогнул. Но ответить ему офицерик не дал.
- От всех сословий сто тысяч надо, - продолжал он. - От себя десять тысяч дашь, делегатом от торговцев пойдешь, генеральскую руку пожмешь!
- Дам, - твердо произнес Леонтий: дивизия генерала Шкуро входила в состав добровольческой армии - Фотий Фомич сказал правду.
- Одиннадцатого в шесть вечера на Московскую явишься. Прямо ко мне. Генерал здесь ночью будет, - он подхватил Фотия Фомича под руку и пошел с ним в ресторан. - И чтобы деньги принес! - крикнул он уже от двери.
Леонтий еще с минуту или даже две постоял: не вернется ли Фотий Фомич за ним, - потом беззаботно вышел через зал ожидания на перрон. Поезда еще не было. Он вернулся в зал ожидания. Чтобы сдержать дрожь, прислонился плечом к стене. Итак, переброска начинается. С распрями в белом лагере покончено. Добровольцы идут спасать Дон. Одиннадцатого в городе будет Шкуро. Какие все это важные сведения! Только бы донести их связному! Только бы он пришел к синематографу "Белое знамя"!
* * *
То, что Афанасий Гаврилов тоже едет в ростовском поезде, он обнаружил на разъезде, когда отъехали уже верст тридцать пять. Поезд остановился, стали отцеплять паровоз. Леонтий заспешил в голову состава. И вот там он обнаружил среди рабочих-ремонтников Афанасия. Получалось, что провокатор едет за ним в Ростов. Хочет накрыть на связи?
Но он не стал прятаться. И сразу же был за это вознагражден: увидев его, Афанасий вроде бы даже обрадовался и, отозвав в сторону, сказал:
- У Персиановки путь испорчен. Я с ремонтниками послан туда.
- Персиановка! Она ж возле Ростова! А меня нельзя с вами? Я заплачу, ты же знаешь! Хорошо заплачу! - говорил он и думал: "Значит, и верно - пойдут добровольцы. Потому-то подпольщиками путь и разобран!"
К паровозу подцепили два товарных вагона, платформы с рельсами и шпалами. Рабочие погрузились в теплушки. Вместе с ними влез и Леонтий. Сел в углу, тщательно запахнув шубу, почти слившись с темными стенками вагона.
Тронулись. Ремонтники сгрудились у печки-буржуйки, молчали.
Поезд все убыстрял ход. Афанасий вдруг подошел к Леонтию, наклонился к нему, прошипел:
- Путь-то не просто испорчен. Разобрали его або взорвали. А рабочие эти за них. Потому меня и послали. Посмотреть, кто тут да что. А никого, кроме нас с тобой, в этом вагоне надежных нет. Специально так сделано, чтобы послушать, что говорить будут.
Леонтий видел по голосу и всему поведению Афанасия (и по поведению ремонтников тоже), что всем уже ясно, кто такой Афанасий, и что тот боится их, растерялся, не знает, что делать.
Он ничего не ответил. Афанасий опять ушел к печурке. Несмотря на тряску, Леонтий попытался задремать в своем углу.
И, наверно, не больше чем через час Афанасий снова подошел к нему, но уже совсем бледный, заслонил его собой и протянул руку:
- Бери. Они меня убить хотят.
Он сунул Леонтию в грудь рукояткой большой артиллерийский наган.
- Бери. У меня тоже есть.
Леонтий колебался не больше секунды: "Шантаж? Но тем более надо так поступить, если это шантаж!" Он быстро встал и, отмахиваясь от Афанасия, закричал:
- Мне-то чего ты наган суешь? Я - купец! Мне твой наган ни к чему!
- Тихо, дурак, - истерично взвизгнул Афанасий. - Нас обоих убьют! Балда!
Их уже обступили, вырвали наган из рук Афанасия, а его самого потащили к открытой двери вагона. Поезд шел под уклон, скорость была огромная. Афанасий вопил:
- Я ж такой как вы, братцы! Я не буду больше! Ни за что я не буду!..
Его повалили.
Леонтия тоже схватили и стали валить на пол. Он вырвался, отскочил в глубь вагона. Ремонтники стенкой шли на него. Решали мгновения. Втянув голову в плечи, он подпрыгнул, сбил собой двоих или троих с ног и вывалился в открытую дверь вагона.
Ему показалось, что он летит - так упруг был воздушный вихрь за пределами вагона. Потом прямо перед его лицом оказалась стенка вагона, он оттолкнулся от нее руками и рухнул грудью на колеса, рельсы, шпалы. Вдруг все это пропало, как оборвалось, и он заскользил сперва по снежному склону насыпи, потом по льду, по воде…
Кровь на льду он и увидел у самых своих глаз, когда очнулся. Было тихо-тихо. Он лежал по пояс в воде среди мокрого снега и битого льда. Кровь вытекла из его носа. Но он был жив! "Сегодня девятое марта, - подумал он. - Надо обязательно добираться в Ростов".
Он пошевелился: кости все целы. Портсигар со сводкой в боковом кармане, у сердца. Спасла шуба, снег, вода, откос, то, что прыгнул сам.
Встал, на четвереньках поднялся на насыпь. Изодранная в лохмотья намокшая шуба железом тянула к земле. Бросить бы ее. Нельзя. Найдут, будут расследовать. Придется в ней добираться до ближайшей станции. Нанять бы где лошадей. Рабочие - это не бандиты. Убить решили, а не обыскивали. Деньги при нем. Все не страшно. Только бы добраться до людей.
Он вдруг почувствовал холод.
Идти надо быстро, иначе окоченеешь. Мороз градусов десять. Все на нем мокрое, изорванное. А ему надо завтра обязательно ровно в два часа быть у синематографа "Белое знамя".
Он пошел по рельсам: снег на полях рыхлый, дороги никакой нет. Только б не столкнуться с бандитами. Добьют и не охнут.
Пройдя с версту, он увидел Афанасия. Вернее, то, что осталось от него. Ремонтники не просто выбросили провокатора из вагона. Они спустили его под колеса. Поезд изжевал его. Жестоко? Собаке - собачья смерть. Выбор был только такой: остаются жить либо они, либо он. Логика классовой борьбы.
Очень хорошо, что он выпрыгнул сам. Повезло? Да нет. Другого выхода просто не было.
ГЛАВА 23
В Луганскую Мария попала на вторые сутки пути в товарном вагоне, на паровозе, в обозе, пешком.
В маленьком домике станционного служащего, по адресу, который дал ей Дорожников, ее встретили словно родную. Жили здесь муж, жена и четырехлетний сынишка.
Все трое были такие хорошие, добрые, приветливые, что Мария сразу полюбила их и тем более смутилась от той откровенной тревоги, с которой они отнеслись к ее появлению.
Но когда Мария передала им слова: "В лес не ходите", - они откровенно обрадовались чему-то и просто не знали, как получше угостить Марию, как устроить удобнее.
- Это нам с Димитрием удивительно повезло, - шептала женщина, когда они остались одни (ее звали Татьянкой, и была она по-домашнему уютная, белая, с кудряшками). - Вы не знаете даже как. У нас же вот еще что на руках. Еще один Митя - маленький..
Марию усталость валила с ног, но она еще долго сквозь сон слышала ее тихий голос.