* * *
Проснулась она оттого, что кто-то сел на ее кровать. Перед этим ей снилось, будто она уже дома, и мама топит печь сухими смолистыми сучьями. Сучья трещат все громче, сильней, а Мария стоит у порога и недоумевает: "Мы же всегда углем топим, так же дешевле обходится!"
Не открывая глаз, она прислушалась и вдруг поняла: стреляют!
Она приподнялась и увидела, что на кровати, держа на руках спящего сына, сидит Татьяна. Она полуодета, непричесана.
В комнате было темно, но сквозь щели ставен пробивался какой-то колеблющийся свет.
- Господи, - услышала она шепот Татьяны, - казаки фронт прорвали… Все люди как люди, а нам и уйти нельзя.
- Вы, наверно, из-за меня опасаетесь, - проговорила Мария.
- Нет, что вы! - шепотом воскликнула Татьяна. - Мы такой приказ получили. Мы до вашего прихода готовились в Ростов перебираться: наши сюда пришли… А как вы приказ передали, мы, хотя и обрадовались: ведь у нас тут хозяйство налажено, капуста, помидоры насолены, картошка запасена до самого лета - а только сразу поняли, что белые наступать будут…
* * *
На рассвете их дом окружили. Димитрия сначала долго душили - он пытался проглотить какой-то документ, - и так, в борьбе, пристрелили.
Татьяну и Марию здесь же стали допрашивать.
Маленький Митя спал на полу за кроватью, казаки его не заметили, и обе женщины по мгновенному молчаливому уговору старались не шуметь, чтобы не разбудить его, а казачий офицер наоборот кричал и грозил: то ли он был пьян, то ли не в духе. Мария с ужасом узнала в нем Семена Фотиевича Варенцова.
Из его вопросов было ясно, что о Татьяне и Димитрии они знали от кого-то заранее, часть сводок, которые им все-таки удалось отнять, уличала их окончательно.
- Связи! Связи выкладывай! - кричал Варенцов на Татьяну, стуча по столу тяжелой ручкой казацкой нагайки.
- Не было… Ничего не было… Не знаю я… Все он! Он один делал, - говорила она, обезумевшими глазами глядя на тело Димитрия на полу.
Про Марию сперва словно забыли, и она сидела в углу, до крови кусая губы.
Варенцов вдруг рукой отстранил Татьяну и начал вглядываться в лицо Марии, а потом встал и подошел к ней:
- Погоди, погоди… Так я же знаю тебя!
Ее обыскали. Среди бумажек нашлась одна такая, при виде которой Мария едва не закричала: это была расписка воронежской больницы за полученный хлеб. Мария не успела отдать ее Ольге и с ужасом видела, что это в нее-то и всматривается Варенцов. Он глядел то на свидетельство харьковской варты, то на расписку, сличая даты.
Оторвавшись, он оглянулся на Татьяну:
- В расход.
Два казака подошли к ней, подхватили под руки, а та, совсем уже словно безумная, неслышно кричала, широко открывая рот, и глядела за спину Марии, и вдруг раздался голос маленького Димитрия:
- Мамочка!
Он перелез через кровать и подбежал к Татьяне. Она рвалась из рук казаков и кричала:
- Не ходи за мной! Не ходи!
Ее волоком вытащили за дверь. Маленький Митя, как был босой, неодетый, перевалившись через высокий порог, с плачем побежал туда же.
За окном послышались крики, потом выстрелы.
То, что и она закричала, Мария поняла лишь после, когда стоявший около нее долговязый казак в английском мундире, но в папахе, замахнулся на нее:
- Заткнись!
Варенцов же продолжал рассматривать бумаги.
Вернулись казаки, уводившие Татьяну.
- Как там? - спросил Варенцов, не поднимая головы.
- Обоих, ваше благородие, - ответил один из них с нашивками урядника. - Обнявшись так и померли, не растащить было. Уж мы пытались.
Варенцов посмотрел на Марию:
- Слышала? Рассказывай!
"Это сон. Это мне снится, - шептала она. - Сперва мама снилась, потом этот…"
- Я тебя знаю, - продолжал он. - Ты - Мария Полтавченко. Твоя мать в тюрьме сидит. Идешь ты из Воронежа. Ты красная шпионка. Ну! - крикнул он.
"Это сон, - повторяла она. - Это мне снится… И Татьяна, и Димитрий… Бог не допустит такого".
- Ты еще девка молодая, тебе жить да жить, - доносился до нее голос Варенцова. - Расскажи, куда идешь, к кому… Остальное ведь ясно, чего упираться? Мои казаки народ лютый. Добром лучше говори… Упираешься?.. Скоро не то запоешь. Но подумаем: с кем ты в городе дружбу водила? С Дуськой моей водила. Эта - дура, не в счет. С Матвеем Шороховым водила… Сопляк! С Харлампием Чагиным тебя видели…
"Откуда он знает это? Каждый шаг мой знает! Ну да! От Леонтия Шорохова! Больше не от кого! Он меня все-таки выследил, когда я на Цукановку шла!"
- Подожди, подожди! А чего ради к тебе однажды Леонтий Шорохов вечером приходил?
"Запутывай, - думала она. - Никогда он ко мне не приходил. На своего же провокатора наговаривай. Сам же с ним только и делал, что под ручку гулял!"
Неподалеку от дома, с каждым мгновением усиливаясь, затрещали выстрелы, совсем уже близко раздались разрывы гранат.
Варенцов прислушался, встал.
- Связать, - он кивнул уряднику. - Доставишь. И чтобы живая была. Я тебя знаю. С ней у нас разговор только начался. Она еще и слова ни одного не сказала. Понял?
Ее связали, швырнули в телегу, с головой накрыли тулупом, повезли.
Она уже не шептала: "Это во сне…" Ей было все равно теперь, что будет с ней дальше. И она специально настраивала себя так, чтобы оказаться в состоянии молча вынести то ужасное, что еще выпадет на ее долю.
* * *
Освободил ее разъезд конного корпуса Буденного. Случилось это верстах в десяти от Луганской. Две казачьи силы - красная и белая - столкнулись в этом бою, и как-то с первых же минут белоказаки поняли, что им не уйти, не отбиться, не устоять. Урядник выстрелил в Марию, но пуля лишь обожгла ей левый бок.
Увидев потом труп урядника, она затряслась в мелком беззвучном смехе. В сумке его нашлись все отобранные у нее документы. Держа их, она все смеялась и смеялась.
Конники смотрели на нее с состраданием.
Товарищам из конного корпуса она не сказала о том, кто она.
Да тем, впрочем, и было не до нее - они шли дальше.
Три дня она прожила на каком-то хуторе, где уже почти год существовала самая настоящая Советская власть, и, едва только рана присохла, тепло простилась с председателем местного Совета и пошла к ближайшей станции железной дороги, хотя и знала, что там белые.
В подкладке пальто у нее были деньги, уцелевшие при обыске, и после нескольких суток ожидания она уплатила триста рублей и попала в классный вагон поезда, идущего в Ростов.
Когда она села в вагон, на полках теснились обычные ворчливо-подозрительные пассажиры, с готовностью рекомендовавшие себя студентами, адвокатами, чиновниками. Но едва поезд пересек границу Области Войска Донского, Мария услышала странные разговоры:
- Вы, милостивый государь, сказали мне вчера, что вы студент?
- Я? Я - офицер. Я - прапорщик.
- Да и я, собственно говоря, не поверенный. Я полковник.
- Очень рад знать, ваше превосходительство!
А не доезжая двух-трех станций до Ростова, она была просто потрясена: добрая половина пассажиров превратилась в военных, блистающих золотом погон и орденами. Это бежали с Украины, где победила Советская власть, ревнители белого дела.
Рядом с ней сидел поручик. Ночью он согнал с этого места худощавого старика, обозвав его вором-карманщиком. Теперь на старике был генеральский мундир, и поручик лебезил:
- Простите, ваше превосходительство, в голову не приходило… Кто бы мог подумать, ваше превосходительство. Очень натурально изображали, ваше превосходительство…
И чем ближе подходил поезд к Ростову, тем откровенней становились их речи.
Девятого марта 1919 года днем она прибыла в Ростов и поселилась на конспиративной квартире у приветливой пожилой учительской четы.
ГЛАВА 24
Пока Леонтий снова приобрел обычный вид: черный, с иголочки, костюм, белая рубашка, галстук, пальто с шалевым воротником, шляпа, трость, - ему пришлось два раза переодеваться. Один раз на хуторе, где он купил старый, но зато сухой полушубок, шапку-ушанку, сапоги.
На хуторе его расспрашивали. Он говорил, что пьяным выпал из поезда. Ему вроде верили, но везти в Ростов или до ближайшей станции не взялся никто. Пришлось двенадцать верст пешком месить мартовский мокрый снег.
Второй раз, уже полностью, он переоделся в пригороде Ростова, в Нахичевани, в портновской мастерской возле базара. Здесь его ни о чем не спрашивали, но за ботинки, белье, костюм, пальто заломили цену фантастическую - три тысячи рублей! Зато снятую с него одежду тут же запихали в горящую печь. За это тоже надо было платить. Как он понял, мастерская обслуживала дезертиров.
Зато когда потом, уже сняв номер в гостинице, он оглядел себя в стенных зеркалах, он остался доволен. Человек в такой одежде был в этом городе торговцев и разгульной военщины вне подозрений. Нахичеванские мастера знали дело!
Он посмотрел на часы: на отдых времени не оставалось.
По улице он шел не спеша, в общей городской сутолоке не привлекая ничьего внимания, и потому что мог не торопиться, останавливался у витрин, читал объявления и приказы, расклеенные на стенах.
Возле одного из приказов ростовского градоначальника Грекова он постоял подольше, несколько раз перечитав его с веселым изумлением.
"Вновь азартная игра, - сообщал приказ, - приобрела размеры недопустимые. Играют все, играют офицеры… Вместо того чтобы помогать общему делу, игроки играют. Не до игры теперь, нужно сражаться с врагом, нужно заботиться о раненых, нужно прекратить все развивающуюся эпидемию тифа.