Али напряг слух, стремясь не упустить ни одного слона. Три дня он мотался по Бухаре, не в силах выйти из нее: все дороги находились под усиленным контролем из-за его побега. Не имея возможности пробраться к себе в деревню, он разыскал Дом Муса-ходжи, но когда бы ни приходил, Муса-ходжа сидел на коленях, на старом молитвенном коврике, с отрешенным лицом. Сколько Али ни ждал, Муса-ходжа не поднимался. Губы его были плотно сжаты, по щекам катились слезы. Нарушить молитву Али не мог… До ночи прячась в кустах, ждал, - может, выйдет Муса-ходжа из дома. Но и из дома он никуда не выходил.
Али был потрясен переменой, происшедшей со стариком. Он никогда не думал, что старик так любит его! Если б Муса-ходжа оглянулся… "Вот он - я, стою рядом с вами, живой и здоровый! Меня надо только спрятать в вывести из Бухары. А там и ветер меня не найдет!" Но Муса-ходжа, не поднимая головы, молился и плакал.
Али не стал больше ходить к нему. Целыми днями сидел в камышах у ворот Саллаханы, где жили арабы, и слушал их крики: "О, урджин! О, урджин!" Умер кто-то. Ходили арабы по кварталу, били руками в барабаны, смазанные сажей, и пели печальные красивые песни.
Али не выдержал, у него и так душа, словно паутинка, прилепившаяся к мертвому корню, еле держалась.
К вечеру перебрался на пустырь Сарвана, но сюда, оказывается, несколько дней назад перевели верблюдов эмира и афганских солдат. Хотел сказаться больным и спрятаться в больнице, что у ворот шейха Джавала, но русский фельдшер так подозрительно посмотрел на него, что Али тут же убежал. Напившись водки в лавке армянина Лазаря, которому Али помог разгрузить телеги с зерном, пошел к болотам квартала Искандарханы, где жили кожевенники, но ночью тысячи тоненьких острых жал впились в каждую клеточку его тела, будто все несчастья его жизни, и Али, сломи голову, побежал к плотной туче комаров марок прямо по улицам Бухары, рискуя больше, чем днем попасть в руки сарбазов, помчался в северные кварталы к воротам Углон, где когда-то сбрасывала в сточные ямы казненных бунтовщиков.
Здесь было безлюдно и тихо. Здесь Али прожил два дня в нише, прикрытой куском вылинявшей тряпки. Это место никто не посещал. Кроме палачей, привозивших ночью трупы. Приходили еще тайком родственники казненных - откопать отца, сына из общей ямы, предать Их земле. Но даже если они и видели Али, то принимали его за юродивого и протягивали лепешку.
И вот сейчас стоит Али на площади Регистан, слушает Бурханиддина, а сам во все глаза ищет Муса-ходжу.
- "В былые времена, - читает, не торопясь, Бурханиддин из книги Газзали, - я распространял науку богословие, через которую приобретают видное положение, и звал к ней людей и словом, И делом. К этому сводились тогда моя цель и мои помыслы. Затем я обратил свой взор на собственное положение, и оказалось, что весь в утонул в мирских связях, опутавших меня со всех сторон. Обратив же взор на деятельность мою и на самое лучшее, что в ней было - на чтение лекций И преподавание, - обнаружил, что науки, занимающие меня, не имеют ни значения, ни пользы…"
Рядом с Али раздалась незнакомая речь - это старательно переводил русским офицерам слова Бурханиддина толмач. Али продвинулся вперед, чтобы не мешал ему этот шум, и неожиданно увидел соломенную куклу в чалме, что сидела На том месте, где сидел он сам.
- "Поразмыслив о целях, которые я хотел достичь в своей преподавательской деятельности, - продолжал главный судья рассказ Газзали, - я обнаружил, что помыслы мои были направлены не исключительно на всевышнего аллаха, но побудительным мотивом и двигателем для меня служил также поиск почета и широкой известности.
И я убедился, что стою на краю пропасти…"
Али осторожно оглядел людей, находящихся рядом с ним. Вот горшечник - у него руки разъедены глиной. Вон крестьянин - из Гиждувана, судя по расцветке чапана. Вон еврей с синими руками - недаром в Бухаре говорят: "Пойти к еврею - значит, отдать красить пряжу в синий цвет". А вот ювелир… Какие тонкие у него, прекрасные пальцы… поглаживает ими бороду. А может это переписчик книг?.. Как все внимательно слушают!
- "В течение некоторого времени, - продолжает читать Бурханиддин, - я не переставал думать о своем положении, все еще не делая окончательного выбора: сегодня принимал решение уехать из Багдада, завтра передумывал. Одной ногой делал шаг вперед, другой - назад. Стоило мне утром проникнуться искренним желанием искать верный путь, вечером на это желание нападали, охлаждая его, полчища мирских страстей". Вот он - колокольчик дьявола! - откинулся от книги Бурханиддин. - Как трудно его не слышать! - И снова стал читать: "Мирские страсти притягивали меня своими цепями, удерживая на месте, в то время как голос веры взывал: "В дорогу! В дорогу! Жить осталось так мало!", И тогда снова возникала во мне решимость к бегству. Но тут появлялся дьявол и говорил: "Это случайное состояние, не вздумай поддаться - расстанешься с оказываемыми тебе почестями, с упорядоченной жизнью, не знающей ни печали, ни горести, с благополучием, которое не может быть отнято у тебя и врагами. Возможно, Душа твоя потянется к этой жизни снова, но вернуться к ней уже не удастся"".
"Как слушают! - удивляется Али, оглядывая людей. - Вон опустил глаза старик, склонилась его голова. Вон ремесленник горит лицом, впитывает слова, словно земля влагу. Вон закрыл глаза и медленно покачивает головой в такт рассказа Бурханиддина богатый чиновник".
- "Шесть месяцев находился я в состоянии беспредельных колебаний, - продолжает главный судья. - Наконец, дело перешло границу свободного выбора и вступило в область необходимости. Аллах замкнул мой язык.
И в один прекрасный день, когда я старался сделать свой урок более приятным для сердец тех, кто посещал мои лекции, язык мой не произнес ни слова… В душе появилась скорбь… хлеб не шел в горло. И у меня наступил такой упадок сил, что лекари пресекли надежду на мое выздоровление.
И вот я объявил всем о своем решении отправиться в Мекку, хотя в душе своей замыслил поездку в Сирию…
Я хотел таким образом скрыть от всех свое решение никогда больше не возвращаться домой в Багдад…
Люди терялись в догадках… Одни думали, что я уезжаю предчувствии чего-то недоброго со стороны властей, а те, кто были близки к властям и видели их привязанность ко мне, …говорили, "То - рука судьбы"".
Тихо скатилась слеза по лицу старика, стоящего слева от Али. Никто не шевелился. И такая серьезная красота лежала на всех лицах, словно невидимый ангел коснулся каждого крылом.
Али стал думать о своей жизни…
Ну что это была за жизнь? Жизнь дерева: тихая, простая - вся терпение. Каждый выход в поле - молитва: "Еще бы немного, - сокрушенно вздохнул Али, - и я, продав урожай, скопил бы, наконец, калым, ввел бы в дом молодую жену и у меня народились бы дети, и Моя старая мать радовалась бы этому…" Мысли эти родили такую тоску, такое неизъяснимо прекрасное состояние души, что Али понял: никогда этого не будет. Да и то, что было, не вернется. И он заплакал тихими невидимыми слезами…
- "Я покинул Багдад, - продолжает Бурханиддин читать исповедь Газзали, - раздав людям свое достояние. Около двух лет прожил в Сирии отшельнической одинокой жизнью, подметая раз в день пол огромной Дамасской мечети.
Потом, совершив хадж, вернулся домой к детям, но и вернувшись, в течение десяти лет продолжал держаться в стороне от людей, оберегая свое одиночество, очищая свое сердце для богомыслия". - Бурханиддин закрыл книгу. - Я потому это прочел, что сегодня с помощью святого сердца Газзали мы будем разбирать самое главное преступление Ибн Сины - его безбожие. - И он открыл другую книгу. - Мы уже знаем, что в дом философии ведут две двери: одна - в науки теоретические, другая - в науки практические. Ключ от обеих дверей - Логика. Откроем первую дверь, здесь философы изучают Первопричину - то есть бытие бога.
В Коране бог - это Добрый, Щедрый, Богатый по отношению ко всему, что находится вне Его. У Ибн Сины же Вот (Необходимо-Сущее, как он его называет) - убогий нищий. И у нищего этого нет ничего! Никто и ничто ему не подобно. Нет у него ни товарищей, ни противников. Его нельзя даже предположить. Он свободен от всяких "сколько", "как", "какое", "где" и "когда". Все отнял у него Ибн Сина, все определения. БОГ Настолько невыразим, - говорит он, - что его может выразить только Молчание. И рисует точку. Точка - это, мол, абсолютное единство бога. В ней вся Вселенная. Все начала и все концы. Из нее все разворачивается и в нее все входит. В ней будущее обнаружение бога. Бог, видите ли, должен обнаружить свое существование, то есть создать мир. Иначе его как бы нет. И получается, что бог создает мир не потому, что хочет этого, а потому, что для него это крайняя необходимость. Бог у Ибн Сины таким образом - не ТВОРЕЦ мира, а… мне даже страшно это произнести - ПРИЧИНА его.
Вот, Ибн Сина так и пишет: "Все, что проистекает от причины, происходит по необходимости". Многие из вас, наверное, и сами это читали. Ведь я цитирую "Даниш-намэ", написанную не на арабском, а фарси-йи дари.
Итак, бог по необходимости создал мир. А раз бог вечен, то вечна и эта необходимость его существования, то есть… вечен мир. ВЕЧЕН МИР! Вы понимаете, до какого кощунства договорился Ибн Сина!!!
Бог не может, оказывается, и уничтожить мир, потому что уничтожит таким образом свое открытое обнаружение, свое существование! Вот как связал бога и мир, творца и творение…
Между богом и миром, у него, оказывается, не связь творца и творения, а… причинно-следственная связь!
У Платона бог все же был создателем мира, вкладывал идеи в материю и создавал таким образом вещи. У Ибн Сины же бог - всего лишь… причина существования мира, И то - возможная причина! Лишь когда породит она следствие - мир, станет ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ причиной!