- Джигиты, - обратился Намаз к стоявшим вокруг товарищам, - напомните этому человеку, что написано на амулете.
- На нем написаны слова великого Навои, - в один голос ответили около тридцати джигитов. - "Круша злодея род во имя чести, я души умащал бальзамом мести"…
- Выходит, все знают, что написано на амулете, один ты не знаешь? - повернулся Намаз опять к Арсланкулу.
- Мне нет дела до других.
- Сколько человек ты ограбил?
Вместо Арсланкула ответил Кенджа Кара, подобострастно выступив вперед:
- Он обчистил семь домов.
- Сколько денег взял?
- Около ста тысяч таньга, - опять ответил вместо Арсланкула Кенджа.
- Где деньги?
- Не знаю, какие еще деньги! - рявкнул Арсланкул.
- Ты что, решил очернить моих джигитов перед народом? - процедил Намаз сквозь зубы. - Ты не видел, появляясь на лихом коне на базарах, детей, протянувших к прохожим худенькие ручонки? Ты не видел, мчась галопом через кишлаки, бедных дехкан, льющих ручьи слез, чтобы получить немного воды у мираба и полить свою выжженную солнцем землю? Ты не слышал стенаний издольщиков, все лето трудившихся, не разгибая спины, на байском поле и осенью оставшихся без куска хлеба? Ты забрал деньги, заработанные этими страдальцами, отвез эти деньги в горы и закопал, ты нарушил клятву, данную тобою же самим, ты приговорил сам себя к смерти, собачье отродье! - Намаз с силой ударил кулаком в челюсть Арсланкула, тот зашатался и, сделав назад несколько неловких шагов, упал на спину. Упав, он не спешил подняться, глядел на Намаза, как раненый волк. В налитых кровью глазах его сверкало что-то угрожающее.
- Пристрелю собаку! - Намаз уже вытащил револьвер из кобуры, но его руку схватил Абдукадырхаджа, джигит преклонного возраста, пользовавшийся особым уважением в отряде.
- Успокойтесь, Намазбек, - проговорил он, не выпуская его руки. - Видно, шайтан попутал парня. Арсланкул, встань, попроси прощения у Намаз-бека, у друзей своих!
Арсланкул не спеша поднялся с места:
- Я могу попросить прощения только у аллаха и ни у кого больше!
- Подлый грабитель! - скрипнул зубами Намаз.
- Слово мое едино: ни у кого я не собираюсь просить прощения, - заявил Арсланкул, отчетливо выговаривая каждое слово. - Но спрятанное золото завтра же верну. Хочешь - можешь расстрелять меня, хочешь - выгони из отряда, не заплачу!
- Но признай же, братишка, - уговаривал его Абдукадырхаджа, - скажи, что тебя шайтан сбил с пути и впредь такое не случится.
Арсланкул молча поглядел на стоявших вокруг джигитов. В глазах их не было ни понимания, ни жалости. Все они осуждали Арсланкула.
- Я не привык ни перед кем извиняться, - опустил он голову. - Но больше такое не повторится, обещаю вам.
Намаз вложил револьвер обратно в кобуру, разрешил джигитам сесть. Над островом надолго воцарилась неприятная, гнетущая тишина…
Намаз нарочно сел рядом с Арсланкулом, которого все еще била дрожь.
- Шернияз, - обратился Намаз неестественно веселым и бодрым голосом к весельчаку и балагуру отряда: - Не развеешь ли парой песен мрак, наполнивший наши души?
- Пусть исполнит "Дальнюю степь"! - предложил кто-то.
- Сердца переполнились печалью, спой, не тяни, храбрый джигит! - поддержал его другой.
- Можно и сплясать маленько, поразмять руки-ноги!
Над островком, дремавшим в объятиях черной ночи, поплыли звуки печальной песни. Нет, Шернияз не просто пел, казалось, он выплакивал все, что таилось в душе. Он рассказывал не только о своих болях и печалях, он повествовал о горькой доле всех своих друзей, оторванных от родного дома, вынужденных скитаться по пустыням и степям…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МЕЧТА НАМАЗА
Намаз вернулся с победой из похода в Зиявуддинское бекство. Почти все сто двадцать кишлаков, составлявших бекство, находились под сильным влиянием намазовского движения. Отдельные селения, расположенные у подножий Карачинских гор, вообще перестали выплачивать налоги. Сборщики податей не раз были жестоко биты.
О том, что карательный отряд численностью в пятьсот человек уже движется по пути в Зиявуддин, первыми узнали жители кишлака Энгкичик. Намаз планировал в ту ночь перевалить через Алтынсайские горы и уйти в Нурату. Прибывший из Энгкичика гонец сообщил Намазу неприятные вести и просил помочь: каратели несли с собой разор и насилие. Намаз срочно созвал десятников на совет. Абдукадырхаджа громко огласил присланное из кишлака послание. Все слушали его молча, опустив головы.
- Ну, что скажете, джигиты? - спросил Намаз. - Будем уносить ноги или пойдем защищать дехкан?
- Худая же слава о нас останется в этих краях, коль мы сейчас покажем врагу спину, - произнес первым Арсланкул.
- Арсланкул-ака дело говорит, - поддержал его Шернияз. - Не мужское это дело - бежать от врага.
- Мы должны принимать бой и со значительными силами неприятеля, если хотим и дальше воевать, - высказался и Назарматвей. - Боец должен принимать бой, а не отлеживаться в тенечке. Рано или поздно наша встреча с крупными силами неприятеля неизбежна… По-моему, пришло время испытаний.
- И сабли уж совсем заржавели, - засмеялся Кабул. - Я же эту штуку, право, не морковь резать с собой таскаю!
После столь короткого обмена мнениями было решено дать бой карательному отряду эмира. Намаз уже не единожды убеждался в благоприятном исходе неожиданной атаки. Всегда нужно появляться там, где неприятель тебя не ждет, и тогда, когда твое появление кажется ему немыслимым.
Сошлись на том, что солдат эмира следует встретить на границе Бухарского и Зиявуддинского бекств. Отряд тотчас выступил в поход и за ночь перехода достиг ее. Здесь Намаз выбрал такое место, которое было для его джигитов удобным во всех отношениях: вьющаяся дорога из Бухары у подножий гор сильно сужалась, превращаясь в некое подобие желоба.
Джигиты Намаза пропустили войска эмира в этот каменный мешок и атаковали их, сонных и усталых после трудной дороги. Эмирские нукеры, рассчитывавшие на легкую победу "над неорганизованной бандой грабителей", оказались в безвыходном положении: задние напирали на передних, умножая число жертв, павших от прицельного огня из засады, передние поворачивали назад, создавая еще большую неразбериху. Бой был коротким, яростным и разрешился полной победой намазовского отряда. Добыв много оружия и коней, Намаз ушел в Туямуйинские степи. По пути раздал коней дехканам с условием, что заберет их, когда в том появится необходимость.
Отряд расположился в большом загоне, где чабаны зимой содержали овец. За толстыми глинобитными дувалами стояли приземистые, вытянутые в длину кошары с хлипкими крышами, состоявшими из веток и хвороста.
Время перевалило за полдень. Солнце накалило степь как печь для обжига кирпича. Вокруг загона глазу не на чем остановиться, одно марево, колышется. Усталые туркменские кони привязаны к колышкам, вбитым в землю вдоль забора. Джигиты отдыхают. Один, не обращая внимания на жарящее вовсю солнце, пристроился на раскаленном камне и занят починкой сбруи. Другой отыскал тенистый уголок в кошаре и растянулся, подложив под голову седло. Иные сидят группами, беседуют или слоняются просто так. У всех отменное настроение: удачный бой придал людям силу и бодрость, уверенность в себе.
Намаз устроился с женой в одной из кошар. Насиба то и дело обмахивает платком разгоряченное, усталое лицо мужа. Намаз остановился здесь потому, что было необходимо дать отдых лошадям, безмерно уставшим после длинных переходов. Еще у него здесь намечена встреча с Кенджой Кара, ушедшим в Каттакурган в разведку. Не зная обстановки, Намаз не мог уйти в Нурату.
- Устала? - взял Намаз хрупкую руку жены в свои ладони.
Насиба отрицательно покачала головой.
- Можно что-то спросить, Намаз-ака?
- Спрашивай сколько угодно, дорогая.
- До каких пор мы будем вот так гонять по степям?
- До тех пор, пока в нас горит огонь мести.
- А нельзя ли где-нибудь построить крепость и там жить?
- Едва мы положим последний камень крепости, придут войска генерал-губернатора и сровняют ее с землей. И нас погребут под развалинами.
- Но ведь все вас зовут беком…
- Пустое. Ты же знаешь, как я ненавижу беков. Кем-кем, но беком я бы не хотел быть.
- А кем бы вы хотели быть?
- Земледельцем. - Намаз сел, подобрав под себя ноги. - Я бы хотел быть земледельцем, свободным земледельцем, права, честь и достоинство которого никто бы не смел попрать. Чтоб я пахал, сеял, жал в бескрайнем поле, а когда собрал бы урожай, то чтоб никто не явился на ток с бездонным мешком… Вот о чем я мечтаю и клянусь аллахом: ничего-то мне больше не нужно. Мы деремся за свою волю, дорогая, которую рано или поздно обязательно отвоюем.
Насиба тяжело вздохнула.
- Ах, придут ли, право, светлые деньки? Скорее бы!.. Вы бы работали на поле, а я с сынишкой нашим приносила бы вам обеды… Неизвестно, суждено ли нам испытать такое счастье…
- Суждено, дорогая, конечно, суждено! - весело воскликнул Намаз, вдохновляясь нахлынувшими на него мыслями. - Нынешней осенью множество зеравшанских дехкан примкнут к нам. Я готов вооружить их, дать коней. В этом году, вот увидишь, я всех подниму на ноги. И мы сокрушим гнет, разгоним племя баев и торгашей.
- Куда же вы их прогоните, бедных? - тихо засмеялась Насиба.
- Всех пригоню на пустующие степи, заставлю растить хлеб. Управители будут мять глину, возводить пахсадувалы. Детей наших будем посылать в Петербург, где они получат знания…
- А потом?
- Что потом, честно сказать, я и сам не представляю.