- Я же не знал, что сие не дозволено, - сказал он улыбаясь. - Иду, гляжу себе, как живут у вас в кубриках, а товарищ меня - за плечо. Ручища железная, останутся синяки.
- А чего ж ты отбивался? - возмутился Овидько.
- На "вы", Овидько, на "вы", - поправил матроса Володя.
- Ну, скажи, ну, чего вы тогда отбивались? - переспросил Овидько.
- Да помилуйте! Я - приглашенный. Я - гость…
- А документы при себе? - недоверчиво покосился на гостя Овидько. - Предъявите, - добавил он, встретившись взглядом с Гуцайтом.
Улыбка сползла с лица гостя. Он сказал резко, обращаясь к Володе:
- Попросили бы вы нас оставить вдвоем.
Володя сказал:
- От моего краснофлотца у меня нет секретов. А другой - мой старый товарищ, он - из газеты. Коли что хотите сказать - говорите при них.
- Эх, вы! - воскликнул задержанный. - Поднимаете шум. Работу срываете. Да я же вас… Вас я всех охраняю. Вот!
Он вынул синюю книжку и показал, не выпуская из рук.
- С этого бы и начинали, - сказал Володя. - Командиру докладывали?
- Дело такое, что… сами понимаете…
Он сделал таинственное лицо.
- Рекомендую подняться наверх, - предложил Володя. - Чужих внизу - нет. Все гости - на палубе. Овидько, проводите товарища.
- Есть.
- Благодарю за службу, Овидько.
- Служу Советскому Союзу, - пробасил матрос. Лицо его стало счастливым, как у ребенка, которого похвалили за хорошее поведение.
- Золото парень, - сказал Володя, когда Овидько ушел. - Гляди, рост какой да объем, а когда надо - превращается в бесплотную тень. Добрейшей души богатырь. Письма все пишет. Кому, спрашиваю, зазнобе? "Нет, маме"… Вчера котенка заблудшего за пазухой принес. Молоком отпаивает. Большое дитя… А этот, наш "охранитель", видно, побывал в переделках. Видал, у него мочка уха оторвана, а после - пришита?
- Не заметил.
- Не наблюдателен ты, брат, газетчик. Разведчикам наблюдательность по штату положена. Без нее - пропадем. Ну, рассказывай, как же ты журналистом стал? Я ведь тоже малость пописываю… Думаешь, статейки? Стишки, - засмеялся он, хлопнув меня по колену.
В этот день я познакомился со всеми офицерами корабля. Их было немного. О командире, комиссаре, Гуцайте я уже говорил. Был еще Миша Коган, штурман, керченский комсомолец, с детства, по его словам, пропадавший с рыбаками в море и плававший лучше рыб. Курчавый и загорелый. Называли его в кают-компании "звездочетом". Артиллерийский офицер Анатолий Кузнецов, начальник Володи Гуцайта, красавец, подтянутый, одетый почти щегольски. Он казался старше своих лет. Еще - светлоусый офицер, которого я уже видел в каюте (он что-то писал), инженер-механик Дмитрий Па́влин. Усы у него росли плохо, и он их то и дело подкручивал. И, наконец, краснощекий, "кровь с молоком", фельдшер Кушлак, которого, мне представляя, назвали "нашим уважаемым доктором". Весь этот народ был простой, симпатичный и, по-видимому, дружный. Подавал ужин (гости уже разошлись, и на корабле оставались только свои) Василий Губа, рослый голубоглазый матрос, с густой, отливающей золотом шевелюрой. Вестовой был по совместительству и электриком. На этом маленьком корабле многие совмещали по две - три должности.
Разговоров за ужином было много, всех не упомнишь. Хвалили корабль: Кузнецов - свою артиллерию, Павлин - машины, Коган - навигационные приборы. Мечтали поскорее уйти вниз по Днепру, в лиманы, где можно и пострелять, и проверить ходы и маневренность. Приглашали меня с собой. Я обещал, что пойду - не очень уверенно, правда, - о подобных учениях много ведь не напишешь, разве одну - две заметки. Я спросил: а может ли "Железняков" ходить по морю?
- Не может, - категорически ответил мне Коган.
- А почему?
- Плоскодонный. Его перевернет морская волна.
- Ну, а если мы сильно захотим - сможет, - с хитринкой сказал Алексей Емельянович.
- Даже морские плоскодонные броненосцы береговой обороны перевертывались, терпели аварии, тонули… - напомнил Коган. - "Русалку" помните? Погиб со всем экипажем в Финском заливе.
- В шторм, разумеется?
- В шторм.
- Попы говорили: "Русалку" сам черт за грехи экипажа утащил в преисподнюю, - сказал Павлин. - Броненосцу поставили памятник в Ревеле - матросы деньги собрали. Подробность знаете? Года три - четыре назад "Русалку" ведь обнаружили… через тридцать лет после гибели.
- Где?
- На дне. С самолета заметили…
- А я убежден, - не сдавался Алексей Емельянович, - если прикажут выйти из реки и пройти по морю - пройдем.
- И "Железняков" станет морским кораблем? Сомневаюсь…
Поспорили бы еще, да комиссар стал рассказывать о своей юности. Тут все раскрыли глаза и уши. Мы знали гражданскую войну по "Разлому" Фадеева, по "Железному потоку" Серафимовича и "Чапаеву" Фурманова, по песне "Тачанка". А этот спокойный, большой человек с седыми висками и чисто выбритым, загорелым, в мелких морщинках лицом еще мальчишкой дрался с махновцами, скакал на лошади, дважды был ранен. Он участвовал в освобождении Киева. На одном из кораблей Днепровской флотилии Королев шел в прорыв. Фарватер был загроможден обрушившимся железным мостом. Уцелевший пролет всего на полтора: - два метра превышал ширину корабля. Корабли продвигались, прижимаясь к высокому берегу. На полном ходу моряки прорвались в узкий пролет, к которому пристрелялся противник. Почти без потерь днепровцы вышли к столице Украины… И участник невиданного в военной истории прорыва сидел за столом между нами! Мое журналистское сердце не выдержало - я стал торопливо записывать в блокнот, тут же, на краешке обеденного стола, иногда поднимая глаза и встречая взгляд спокойных, много на своем веку повидавших глаз Алексея Дмитриевича.
Комиссар рассказывал, какими были они, днепровцы эпохи гражданской войны, и какими были их корабли, переделанные из буксиров и пассажирских судов. Новый корабль, вошедший сегодня в строй, - один стоит всей прежней флотилии…
…Мы расстались друзьями. Меня приглашали заходить, как к себе домой, обещали забронировать за мной в кают-компании диван, приглашали на учения в лиманы.
Я с сожалением покинул корабль, пожав десяток доброжелательных рук.
Над Днепром светились крупные звезды. Весь Киев, казалось, сверкал.
"Преемники героев-днепровцев" - так назвал я свою корреспонденцию. Если бы не комиссар, мне бы не пришло это в голову. Без рассказов комиссара Королева я бы писал только о кораблестроителях, о подъеме флага, гостях, встрече, о молодежном экипаже нового корабля…
Корреспонденция появилась в газете. На "летучке" меня хвалили. Но я знал: моя заслуга - не велика. Успехом я был обязан дружной семье молодых моряков и их "отцу" - комиссару.
2
Человек предполагает, а начальство - располагает. Я так и не попал на "Железняков" в то лето. Только поздней осенью, когда ветер мел по Крещатику сухие листья каштанов, я встретил Володю Гуцайта. Его насквозь пропекло солнцем юга и обветрило ветрами лиманов. Он выглядел заядлым "морским волком", хотя и был непростительно молод (в двадцать лет всегда хочется казаться посолиднее, старше).
- Ну, как плавали?
- Отлично! - ответил он сиплым баском. Он затащил меня в ресторан "Динамо", заказал пива и бутербродов.
- Получили благодарность командования округом, участвовали в общевойсковых маневрах и отличились на славу! - выпалил он одним духом. - Если бы ты знал, Сенька, как мы их всех обдурили! Кое-кто почесал затылки, удивляясь, откуда по ним лупят. Предполагали: авиабомбы, снаряды полевой артиллерии дальнего действия, еще что-то там… Маскировочка! - сказал он с гордостью. - Нарезали свежей листвы, прикрыли ею наш кораблик. "Железняков" замер, стоял не дыша, поди узнай, что не остров… "Противная" сторона прямо взбесилась. Приказали самолетам-разведчикам прочесать реку. Напрасно. Те донесли, что монитор, если и был где-то на реке, то бесследно исчез. То-то они поразились, когда мы после отбоя внезапно появились на плесе и развернули свой главный калибр!
Ну и мои ребята себя показали - во весь рост, как говорится! Ты бы знал, какие это ребята! Цены им нет! Я горжусь, что они доверены мне. Нет, мало сказать горжусь, - счастлив. Такое доверие - что-нибудь да значит…
…А тебя наши все вспоминают, - сообщил он. - Удивляются, что не приходишь. Как они? Да Павлин отращивает усы; командир учится денно и нощно; Миша Коган совмещает две должности - штурмана и помощника; Кузнецов - мой начальник - до того влюблен в корабль и в свою артиллерию, что и на берег редко ходит; Кушлак лечит насморки, а "отец" все стареет, матросы начали называть его "дедом". Ты приходи!
Мы расстались с Гуцайтом на Владимирской горке. Я пообещал, что в ближайшие дни зайду на корабль и - уехал в командировку - во Львов, в Станислав, в Черновцы. Когда я вернулся, узнал, что в последние дни навигации "Железняков" ушел на Дунай.
- Через Черное море? - спросил я в штабе.
- Ну да.
- Да ведь он по морям ходить не способен!
Снисходя к моей необразованности, мне разъяснили: инженеры и техники переоборудовали корабль, приспособили к переходу. В устье Днепра его встретили эсминцы. Под их эскортом он и вошел в Дунай. Море было спокойное, и переход прошел хорошо. В общем, днепровцы стали дунайцами.
Я поблагодарил штабников и пошел в редакцию.
Только через год, летом, редактор, урезав синим карандашом наполовину мой очерк о металлургах Днепропетровска, сказал, как всегда, коротко:
- Собирайся. Завтра поедешь.
- Куда?